Тезей (другой вариант перевода) - Мэри Рено

Нам повезло: из стада только что забрали негодного быка.

Мы с вами как раз того быка назвали бы нормальным, лучшим из всех; но он убил своего соперника, и одного из людей что привели его, - и обоих убил слишком быстро... Теперь он ревел в своем загоне, скованный, - ждал жертвоприношения.

Актор привел нас вниз на заливной луг. Все крыши дворца были усеяны народом: в это время делают ставки, а бывали случаи, что и погибали плясуны на ловле, - им было бы жаль упустить такое зрелище...

Но Посейдон был к нам милостив. Когда корову привязали, два быка подошли, стали биться за нее. Новый царь, черный, был гораздо быстрее, и рога у него расходились в стороны. Это всегда плохо, когда в стороны: такие быки бьют рогами не снизу вверх, а вбок... Но его соперник, бело-рыжий, сломал ему один рог под самое основание; случайно конечно, а не по хитрости. Черный взвыл, бросился бежать, - как воин, у которого в руках копье сломалось... А наш покатился к корове.

Я и раньше имел дело с быками, потому взялся стреножить его; а в сеть мы его взяли легко. Только царапины кое у кого: когда он рванулся и потащил нас - попадали на коленки. Я сказал всем, чтоб не торопились, - пусть он закончит свое дело в свое удовольствие: нам не надо, чтобы он нас возненавидел. А потом мы дружно бросили сеть, дружно потянули... Он несколько раз споткнулся, потом упал - и видно было, что засомневался: "Тут что-то не так, надо подумать..." Ну а пока он думал, мы его привязали к шесту меж двух волов и увели.

Я назвал его Гераклом. В те времена, когда я собирался вырасти до пяти локтей росту, я относился к этому герою со всей симпатией; но потом - потом появилась у меня какая-то неприязнь, что ли, хоть без сомнения он был достойным сыном Зевса, пока ходил по земле. Наш бык выглядел так, как я представлял себе Геракла: красивый, но неуклюжий простофиля. Да, уж если в Бычьем Дворе не научишься смеяться над собой, то никогда и нигде не научишься.

Я до сих пор, раз в год, приношу жертву Гераклу; хоть не говорю, какого героя имею в виду. Он был громадный, с широким лбом, а большие толстые рога росли как раз как надо - прямо вперед, - это заставляло его идти на тебя по прямой. В глубине души он был ленив; но из чванства не терпел, чтобы с ним обходились небрежно, и потому заслужил себе славу беспокойного быка. Конечно, он был далеко не безопасен, - но гораздо безопаснее, чем казался. Половина мыслей его всегда была не на арене, а в стойле: вот все кончится и пойла дадут... А спинища у него была! - лучше не придумаешь: ну что твоя бочка.

Когда вы поймали быка - тут еще два этапа подготовки. Его приковывают к столбу в тренировочной яме, чтоб вы могли научиться грациозно уворачиваться от рогов... И еще - связывают, так что бегать он не может, только головой мотать, - швыряет - это для прыжков. Ни там ни сям помногу времени не дают: если бык станет хоть наполовину ручным, это испортит всю игру - так критяне думают. Но нет такого закона, что вы должны делать его своим врагом; и мы все приносили Гераклу, когда приходили с ним плясать, то соли полизать, то пучок зелени... Но он знал, что из-за нас он в неволе, и глядел на нас искоса.

Теперь я был уже знаком с остальными плясунами - и парней знал, и девушек. Нелегкое было товарищество в большой разношерстной компании Бычьего Двора, нелегкое. Каждый знал свои возможности и возможности всех остальных; ежедневно ты ел за одним столом, и разговаривал, и дрался иногда с людьми, обреченными умереть... Одни боялись быков, другие просто смирились, сдались, третьим были дурные предзнаменования от их богов... В Бычьем Дворе чтут всех богов, какие только есть на свете, так что алтарь у нашего входа на арену, с наружной стороны, - он для всех священен. Чего только там не было, на этом алтаре!.. Туда и песок приносили, и камушки... Капали на него воду, носили пчел, и осколки слоновой кости, и птиц, как эллины, и ящериц, как савроматы...

Отмеченные смертью - умирали, и какое-то время их помнили... Так расходятся круги по воде: чем больше камень, тем дольше. Однако было несколько человек, которые с самой первой своей пляски искали смерти и встречали ее безупречно, - смерть их обходила.

Тут не угадаешь, и это придавало жизни в Бычьем Дворе особую остроту. Говорили, что если плясун продержится три года - Богиня освобождает его. Никто не помнил, чтобы хоть один протянул хоть половину этого срока; но никто и не был уверен в своей судьбе, в мрачной судьбе. Каждый думал - мало ли что может быть: Дворец сгорит, или война начнется, или мятеж какой-нибудь... И мы сможем вырваться!.. Я по ночам вспоминал иногда, как беззащитен Лабиринт без стен, как пусто море вокруг Крита - ни одного островка поблизости... Если чужой флот нападет внезапно, то некому будет зажечь сигнальный дым.

Да, у нас нелегкое было товарищество; но чего не было - это зависти. Если ты что-то мог - это было на пользу всем остальным; так что не бывало в нашей среде той ревности, что ли, какую встречаешь среди воинов, среди певцов, даже среди мастеровых. Если люди не верили тебе - они тебя бросали быку. Но им самим было лучше, чтобы тебе можно было верить, и они помогали научиться. Среди прыгунов было молчаливое соглашение о соперничестве, своим коронным номерам они друг друга не учили, - но я не знаю случая, чтобы они были врагами, разве что из-за любви. А что до славы наших покровителей - на это нам было наплевать. Наша первая забота была, - как у первых жертв в древней яме, - первая забота была остаться живыми. Вторая - заслужить уважение среди своих. Покровители, любовницы, игроки - те могли присылать плясунам драгоценные подарки, и эти драгоценности носили - в Бычьем Дворе любят роскошь и блеск, - но не это определяло цену человеку. Для нас был правомочен лишь один суд: мы сами.

По вечерам, когда девушек уводили, мы обычно плясали, пели песни каждый своего народа, - рассказывали разные истории... И я иной раз, оглядываясь вокруг, подумывал: "А ведь этих парней можно объединить для общего дела, они могут постоять друг за друга... И большинство девушек - не хуже их".

Я был еще учеником в то время и ничего не стоил в их глазах, но такой уж я человек - не могу удержаться, во всё влезаю... Но это потом, когда-нибудь попозже.

А пока мне хватало забот с Журавлями. Мой друг Пириф - он тоже молод был, когда принял царство, - Пириф мне сказал однажды, как трудно было ему в первый год правления его. Мне тоже было трудно. Мне этот первый год достался не в крепости моей, вокруг меня не было моих дворян, у меня не было золота нечем было награждать и покупать... Далеко на Крите, в Бычьем Дворе нес я бремя своего первого года.

Это там я узнал - есть такие вещи, которых нельзя касаться; пусть все будет как есть. Трудно мне было это понять.

Сначала случилась история с Иппием. Ну тот парнишка, что был конюхом у моего отца, - скромный такой, тихий, умница... и свежий такой, изящный... Один придворный аристократ, из молодых, стал забирать его к себе наверх - и через неделю его не узнать было. В нем стало больше жеманства, больше ужимок разных, чем в Ирие; он начал кокетничать с каждым мужчиной; кто бы с ним ни заговорил - пожимал плечиком, делал длинные критские глаза...

Это меня взбесило: это стаскивало Журавлей на общий уровень Бычьего Двора, и я чувствовал себя так, словно это пачкает лично меня... Я не стал скрывать, что о нем думаю; а на самом-то деле он славный был мальчуган добрый, застенчивый, - поранило это его. И вот он стал неуклюжим, не стали у него прыжки получаться... А ведь если бывал он доволен собой, - подарок там от любовника получит или похвалят его, - так даже лучше Гелики работал с живым быком. В Афинах он был никто, а здесь получал возможность занять какое-то место под солнцем... И счастье наше, что я понял всё это, пока не стало еще слишком поздно: понял, что это не он, а я - я вредил команде! Хорошо ли, плохо ли - но он нашел себя и может быть хорош по-своему; а начни его ломать против естества его - из него вообще ничего не будет!.. Я изменил тон своих шуток, похвалил как-то его новые серьги - и вот вам пожалуйста, он опять заработал отлично.

Потом - когда подходило уже время нашей первой пляски - другая беда; и там, где я меньше всего ожидал. Гелика вдруг однажды побледнела, умолкла и незаметно отошла от нас, посидеть одной. Но выглядела она - я знал этот вид, после пары месяцев в Бычьем Дворе. Такой вид бывал у тех, кому достались черные знамения от их богов; у тех, кого увезли из дома слишком поздно и теперь они уже выросли из быстроты своей и силы; у тех, кто смирился... Но к Гелике это не относилось. Никак разумно не относилось - на деревянном быке она показывала прекрасную технику, нагота Бычьего Двора ей шла: она была худа, и груди у нее были немногим больше, чем у мальчишки, но ее грация делала ее похожей на тех плясуний из золота и слоновой кости, что делали критские ювелиры... Так что же с ней?

Я подошел. Спросил, не больной ли день у нее сегодня. Об этом наши девушки говорить не любили, но им на самом деле было трудно с этим - ведь девственницы же... Как раз в такие дни они и гибли чаще, а я чувствовал себя в ответе за Журавлей.