В небе Чукотки. Записки полярного летчика - Михаил Каминский

Освободившихся из мест заключения я распознал без посторонней помощи. Они вербовались рабочими на промыслы или стройки, которые начинались в Арктике. Некоторые ехали с честными намерениями начать жизнь заново, но были и такие, которые явно не дорожили обретенной свободой. Постоянно «на хмеле» пели блатные песни, без стеснения «выражались», лезли в драку с теми, кто решался их останавливать. Были и другие разновидности «накипи на полярном энтузиазме».

Упоминаю об этих наблюдениях потому, что после ухода Марголина к нашей группе, по–моряцки переваливаясь, подошли два парня. Один, как и большинство пассажиров, был в простом ватнике, другой — в синей японской курточке, простеганной красными нитками, со множеством карманов. Весь их вид — глубоко засунутые в карманы руки, прилипшие к губам окурки — выражал презрение ко всему на свете. По ухватке то были парни, которых в Одессе зовут жоржиками, а во Владивостоке — бичкомерами.

Тот, что был одет в синюю куртку, с показным шиком выплюнул окурок так, что он прилип к мачте, и t панибратской небрежностью в голосе произнес:

— Штой–то тот бердичевский полярник вам напел? Наверное…

Но закончить приготовленную фразу он не успел. Железов, бывший ближе всех, вроде бы слегка опустил руку на плечо парня и развернул его лицом к себе, но парень перекосился от боли.

— Ты што это…

— С–слушай, т–ты, г–гнида! Т–ты под стол п–пешком ходил, к–когда этот человек знал в–все, ч–чего ты н–не узнаешь д–до с–старости. Если еще раз в–вякнешь п–по–глным языком, б–будешь иметь дело с–со мной!

Мне показалось, что Железов только отнял руку, но Парень под общий смех так энергично попятился задом, судорожно балансируя руками и еле успевая перебирать ногами, что только мачта с прилепившимся окурком спасла его от падения на спину.

Трудно было удержаться от смеха, видя, как этот «герой Арктики» несколько мгновений изумленно хлопал глазами, потом испуганно взглянул на Железова и исчез в мгновение ока вслед за напарником.

Почувствовав необыкновенную силу в рукопожатии Железова, я легко представил, что он пальцами мог (ломать ключицу. Его лицо было белым, он часто дышал, в глазах еще синело бешенство.

— Ну, Николай Алексеевич! С вами не страшно пойти и на медведя!

Железов смущенно улыбнулся, и в этой улыбке чудесным образом проявилось что–то стеснительное и мило мальчишеское. Он сказал;

— Извините, п–пожалуйста! Н–ненавижу н–наглость, м–не умею с–себя с–сдерживать.

Вскоре катер начал курсировать между кораблем и берегом. В числе первых съехал на берег и наш командир Николай Иванович Пухов — ему нужно было представиться местным властям. Без командира нас осталось девять человек. Мы стояли у борта, с которого открывался вид на град Анадырь, молча смотрели на каменистый мыс, выступавший из низменной тундры, на маленькую речку Казачку у его подножья и ажурные мачты на вершине. J

К востоку от этого приметного и единственного нв южном берегу мыса по обе стороны Казачки раскинулся невзрачный скученный поселок. Неяркое солнце! золотило стены домов, придавало контрастность очертаниям каждого строения. Слева и справа от города да предела видимости лежала зеленая со ржавчиной равнина. Лишь сопка Дионисия скрашивала ее унылое однообразие. Бледно–синее, как бы вылинявшее, небо разливалось до самого горизонта. Ощущение отдаленности, заброшенности, даже незащищенности впервые кольнуло меня. Я взглянул на лица товарищей. Они были оживленны, но мне казалось, что за этим оживлением они прятали чувства, родственные моим.

Я стал разглядывать Анадырь.

Более сухие, возвышенные места по обе стороны Казачки заняли рубленные из струганого бруса одноэтажные домики с тесовыми крышами. Их было десятка два. В них размещались учреждения округа, больница, школа и торговая контора.

Вокруг этих домов толпились кое–как слепленные избушки. Они строились из досок, ящиков и других подручных материалов, какие «застройщики» ежегодно добывали после разгрузки пароходов. Большинство этих строений было обложено «тундрой» — дерном до самой крыши. Маленькие оконца в них выглядели как амбразуры. Таких домиков было, вероятно, около пятидесяти, Над ними возвышались склады окружной торговой конторы, деревянные каркасы которых были обтянуты брезентом. Около складов возвышались штабеля мешков и ящиков, также покрытые брезентом. Выделялись строения из гофрированной жести, вероятно, старые американские склады.

Как пустыня крохотный оазис, стиснула тундра этот островок жизни своей нежилой огромностью. Ни деревца, ни кустика, ни человеческого следа за околицей поселка. За пределы видимости уходили лишь кочки и болотистые буераки. Единственной дорогой к другим! людям была вода лимана. В сторону моря прибрежное мелководье заставлено кольями ставных сетей, на поверхности — гирлянды поплавков. Большое число лодок, вытянутых на галечный берег, также подтверждало,) что люди здесь дружат с водой, а не с тундрой.

Наш пароход — третий и последний, который пришил в Анадырь в этом году. Он доставил не только людей, но и различные товары на целый год. Отсюда ив лодках и собачьих упряжках эти товары отправят в Усть–Белую и Маркове, а оттуда еще дальше по чукотским кочевьям.

Сейчас все население города на берегу. Самая большая толпа собралась у трапа, к которому подходили катера. Доносились возгласы, люди обнимались, расходились. Чувствовалось, что прибытие парохода здесь Польшей и редкий праздник. Множество собак сновало среди людей, усиливая оживление людского водоворота. Местами возникали жестокие собачьи драки, бы — «и видны лишь визжащие клубки собачьих тел.

Насмотревшись на южный берег, я перешел на другой борт.

Над северным берегом господствовал массив Золотого хребта. Говорили, что до него шестьдесят километров, но он казался рядом — рукой подать. В ярком солнечном свете хребет был изумительно красив, я бы сказал, даже величествен. Бронзового цвета монолит его вершины волнистыми уступами снижался к лиману. В отличие от одноликой тундры южного берега тундра северного берега, полого возвышаясь к подножию Золотого хребта, была расцвечена красно–оранжевыми И желто–зелеными красками здешней осени. Очевидно, тем рос кустарник. Вся картина в целом — хребет на фоне эмалевой голубизны неба, яркие краски его склонов, быстро бегущая в узловатых завихрениях вода, живописность волнистого берега — была чарующей. Такое место можно было полюбить.

Предгорья хребта выдвинули к берегу два мыса, между которыми была довольно широкая галечная коса длиной полтора–два километра. Коса эта изгибалась подковой, образуя слабо выраженную бухту Мелкую, как числилась она на карте.