Беседы - Эпиктет

Так, значит, ты хочешь узнать, получил ли ты пользу? Подавай свои мнения, философ. Каково назначение стремления? Не терпеть неуспеха. Каково назначение избегания? Не терпеть неудачи. Ну а исполняем ли мы их назначение? Скажи мне правду. А если солжешь, я скажу тебе: «Недавно, когда твои собравшиеся слушатели были холоднее и не издавали криков одобрения тебе, ты ушел униженный. Недавно, когда тебя похвалили, ты расхаживал и говорил всем: „Как я тебе показался?" – „Изумительно, господин, клянусь тебе моим спасением!" – „А как я прочел то место?" – „Какое именно?" – „Где я описал Пана и нимф". – „Превосходно!"» И после этого ты говоришь мне, что в стремлении и избегании ты пребываешь в соответствии с природой? Иди уверяй другого. А такого-то недавно ты не хвалил, вопреки своему представлению о нем? А такому-то не льстил, сенатору? Хотел бы ты, чтобы твои дети были такими? – «Ни в коем случае!» – Так ради чего же ты хвалил и чтил его? – «Он одаренный юноша и способный слушать рассуждения». – Откуда это? – «Он восхищается мной». – Ты привел доказательство. И после этого как, по-твоему, эти же самые люди не презирают тебя втайне? Так вот, когда человек, сам сознающий, что и не достиг никакого блага и не помышляет об этом, услышит от философа: «Талантливый, простой, неиспорченный», что иное, по твоему, думает он, как не: «Этот какую-то, конечно, во мне нужду имеет?» Или скажи мне, какое показал он дело талантливого? Вот, он столько времени с тобой, слушает твои беседы, слушает твои чтения. Стал ни он сдержанным, обратил ли свое внимание на самого себя? Осознал ли, в каком зле пребывает? Отбросил ли прочь мнимое знание? Ищет ли того, кто будет учить его? – «Ищет», – говорит. Того, кто будет учить, какой жизнью следует жить? Нет, глупец, но – каким слогом следует излагать. За это ведь он и восхищается тобой. Послушай его, что он говорит: «Этот человек пишет с чрезвычайно величайшим искусством, гораздо лучше Диона» 451. Это совсем другое. Разве он говорит: «Этот человек совестливый, он честный, он невозмутимый»? А если бы и говорил, я сказал бы ему: «Поскольку он честный, это „честный" что значит?» И если бы он не мог сказать, я добавил бы: «Сначала постигни то, о чем ты говоришь, и вот тогда говори».

Так, значит, находясь в таком плохом состоянии, томясь жаждой похвал, считая своих слушателей, ты хочешь приносить пользу другим? «Сегодня у меня было гораздо больше слушателей». – «Да, тьма». – «Пожалуй, с пятьсот». – «Что ты! Почитай, с тысячу». – «У Диона никогда не было столько слушателей». – «Откуда ему?!»- «И они тонко чувствуют рассуждения». – «Прекрасное, господин, и камень привести в движение может». Вот слова философа, вот состояние намеренного приносить пользу людям! Вот человек, внявший разуму, прочитавший сочинения о Сократе как сочинения о Сократе, а не как сочинения Лисия и Исократа! «Часто удивлялся я, какими же доводами… » 452 Но нет: «„каким же доводом… " – это более гладко, чем то». Да разве вы прочитали их не так же, как читаете одишки? Ведь если бы, конечно, вы читали их так, как следует, то не этому всему предавались бы, но вот что скорее видели бы: «Анит и Мелет убить меня могут, но повредить мне – нет» 453 и «Я ведь всегда такой, что не могу ничему моему внимать, кроме того довода, который мне при рассмотрении представляется наилучшим» 454. Кто, поэтому, слышал когда-нибудь, чтобы Сократ говорил: «Я знаю то-то и учу этому»? Но он отсылал одного туда-то, другого туда-то. Потому-то и обращались к нему с просьбой представить их философам, и он водил и представлял 455. Но нет, по-твоему, он приглашал: «Приходи сегодня послушать мою беседу в доме Квадрата 456». Что мне слушать тебя? Хочешь показать мне, что ты изящно сочетаешь слова? Сочетаешь, человек. И какое в этом благо для тебя? – «Но ты похвали меня». – Что ты имеешь в виду под этим «похвали»? – «Скажи мне: „О!" и „Изумительно!"» – Вот говорю. Если же похвала есть то, что философы относят к категории блага 457, за что могу я похвалить тебя? Если излагать правильным слогом есть благо, докажи мне это, и я похвалю. – «Так что же, разве такие вещи следует слушать без удовольствия?» – Ни в коем случае. Я-то и кифареда слушаю не без удовольствия. Так разве из-за этого я должен выступать кифаредом? Послушай, что говорит Сократ: «Да и не пристало бы мне, граждане, в этом возрасте, подобно юноше, выступать перед вами с складными речами» 458. «Подобно юноше», – говорит он. Это ведь действительно изящненькое искусство – выбрать словечки и сочетать их, выступить с блестящим чтением или речью, да посреди чтения возгласить: «Эти вещи не многие могут понимать, клянусь вашим спасением!»

А философ на слушание приглашает ли? Разве не подобно тому как солнце само по себе притягивает к себе свое питание 459, так и он притягивает к себе тех, кто намерен получить пользу? Какой врач приглашает, чтобы лечились у него? Хотя я слышу, что в Риме теперь и врачи приглашают. Однако при мне 460 они приглашались. «Приглашаю тебя придти и послушать, что ты в плохом состоянии и ты заботишься обо всем, но только не о том, о чем должен заботиться, и что ты не знаешь блага и зла и ты злополучный и несчастный». Прекрасное приглашение! Да ведь если всего этого не внушает слово философа, значит, мертвы и само оно и говорящий его. Руф говаривал: «Если вы удосуживаетесь хвалить меня, значит, я говорю пустое» 461. Потому-то он говорил так, что каждый из нас сидел и думал, что кто-то, конечно, наябедничал про него Руфу, – так проницателен был он, так выставлял перед глазами зло каждого.

Школа философа, люди, это лечебница 462. Выходить оттудa должны не удовольствие испытав, но боль. Вы ведь приходите туда не здоровые, но кто с вывихнутым плечом, кто с опухолью, кто со свищом, кто с головной болью. И вот я усядусь и буду изрекать вам ноематишки и эпифонематишки 463, чтобы вы выходили расхваливая меня, тот уходя с таким же плечом, с каким пришел, тот – с такой же головой, тот – с тем же свищом, тот – с той же опухолью? И вот ради того молодым людям уезжать из дому, оставлять своих родителей, друзей, родных, бренное имущество, чтобы говорить тебе «О!», изрекающему эпифонематишки? Это ли делал Сократ, это ли Зенон, это ли Клеант?

– «Что же, разве не существует особенности побудительной речи?» – Да кто отрицает? Она существует, как существует особенность опровергательной речи, как существует особенность наставительной речи. Так кто же когда-нибудь называл четвертой после них особенность эпидейктической речи? 464 Ведь в чем особенность побудительной речи? Уметь показать и одному человеку и всему собранию людей то противоречие, в котором они коснеют, и что они заботятся обо всем, но только не о тон, чего они хотят. Хотят ведь они того, что ведет к счастью, а ищут это в ином месте. Разве для осуществления этого тебе нужно, чтобы была расставлена тысяча скамей, были приглашены слушатели и чтобы ты, в щегольском облаченьишке или плащишке взобравшись на подушку 465, описывал, как погиб Ахилл? Перестаньте, ради богов, осквернять прекрасные названия и дела, насколько это зависит от вас самих. Ничего побудительнее ‹…› 466, когда выступающий с речью обнаруживает перед слушателями, что он нуждается в них. Или скажи мне, кто, слушая твое чтение или беседу, забеспокоился о себе или обратил свое внимание на самого себя, или, выйдя, сказал: «Метко задел меня философ. Больше не следует этого делать»? Разве, если у тебя чрезвычайный успех, не говорит он кому-то: «Изящным слогом изложил он про Ксеркса», другой: «Нет – сражение при Фермопилах»? 467 Это ли слушание философа?!

24. О том, что не следует испытывать привязанность к тому, что не зависит от нас

Несоответственность другого природе пусть не будет злом для тебя 468. Ты ведь по природе рожден не для того, чтобы разделять с кем-то униженность и разделять несчастье, но для того, чтобы разделять счастье. А если кто-то несчастен, помни, что он несчастен по своей вине. Ведь бог создал всех людей на то, чтобы они были счастливыми, на то, чтобы они были стойкими. Для этого он дал возможности, то-то дав каждому своим, а то-то – чужим: все подвластное помехам подвластное отнятию, подвластное принуждениям – не своим, а все неподвластное помехам – своим, сущность же блага и зла, как и пристало пекущемуся о нас и отечески покровительствующему, – заключенным в своем. «Но я в разлуке с таким-то, и он страдает». Почему же он чужое счел своим? Почему, когда он радовался видя тебя, не думал он о том, что ты смертен, что ты можешь уехать? Ну так вот он и несет наказание за свою глупость. А ты за что? Что ты плачешься? Или и ты тоже не приучил себя ко всему этому, но, как никчемное бабье, был привязан ко всему тому, чему радовался, так, будто будешь привязан вечно: к местам, к людям, к времяпрепровождению? И вот теперь ты сидишь и плачешь о том, что не видишь тех же людей и не проводишь время в тех же местах. Ты и в самом деле стоишь того, чтобы быть несчастнее даже воронов и ворон, которые могут летать куда хотят, вить гнезда в других местах, пересекать морские просторы, не стеная и не тоскуя о прежнем. «Да, но у них так оттого, что они существа, не наделенные разумом». Так, значит, нам разум дан богами на несчастье и злополучие, для того чтобы мы влачили жалкую и полную сокрушений жизнь? Или пусть все будут бессмертными и пусть никто не уезжает, пусть и мы никуда не уезжаем, но остаемся на месте, укоренившись в нем, как растения, а если кто-нибудь из близких уедет, давайте сядем и будем плакать, и напротив, если вернется, давайте будем плясать и хлопать в ладоши, как дети?