Секунда между нами - Стил Эмма

Чувствую, что перемещаюсь сквозь время и пространство.

Голова чугунная. Просто раскалывается от боли. Где я? Моргаю, оглядываюсь по сторонам. Приборная панель, лобовое стекло, радио. Я в машине. Она движется.

Я могу шевелить руками и ногами.

Черт, да! Получилось! Сейчас мы свернем в сторону от грузовика. Мы живы. Она жива. Все будет хорошо. Я слышу успокаивающее ворчанье двигателя, мимо проносятся другие автомобили. Сердце все еще стучит как сумасшедшее. Господи боже мой.

Давай, Робби, надо выворачивать. Сосредоточься. Ты не можешь допустить катастрофу. Я пытаюсь нащупать руль, педали. Но их нет. Что за…

Пытаюсь сфокусировать зрение. Все крутится, как в калейдоскопе. Я на пассажирском кресле. Но ведь на пассажирском была Дженн? Но она за рулем. Бред какой-то. Но, по крайней мере, сейчас ночь.

Сельская местность. Погодите-ка. Это не Эдинбург.

Мимо проплывает знак с надписью «Карбис-Бэй».

Корнуолл.

Да чтоб тебя!

Я со всей силы бью по боковому стеклу. Услышав шум, Дженн быстро оглядывается. Потом, нахмурившись, переводит взгляд на дорогу.

Сжимаю голову руками. Этого не может быть. Я ведь раскрыл ее тайну.

Или нет?

Глухая ярость зарождается глубоко внутри меня и прорывается наружу. Это вечер, когда она внезапно уехала из Эдинбурга и отправилась в свое путешествие. До того, как встретилась с Дунканом в Австралии. До того, как он предложил ей переехать туда и остаться с ним.

Откидываю голову на подголовник и закрываю глаза. В животе все сжимается. Я как будто вернулся на исходную позицию. Как в игре «Змеи и лестницы»[53], в которую мы с Фай и Кирсти играли в детстве. Ты уже уверен, что выиграешь, а потом бац! И тебя отбрасывает в самое начало.

Как бы там ни было, в тот вечер Дженн пришла в ресторан не из-за Дункана. И не из-за Лив. А из-за того долбаного письма. Письма, которое она сожгла.

И вместе с ним сгорела ее тайна.

Я в отчаянии. Сильно зажмуриваюсь. Никто и ничто не поможет мне все это понять и исправить.

Я совсем один.

Замелькали огни, и я открываю глаза. Снаружи дома. Мы в каком-то городке. Дженн сворачивает на боковую дорогу. Местность холмистая. Мы едем дальше, поворачивая то направо, то налево, наконец тормозим и останавливаемся. Сквозь лобовое стекло Дженн разглядывает небольшой коттедж в отдалении.

Я смотрю в другую сторону, прижимая лоб к прохладному стеклу. Что, черт подери, я должен сделать?

Что, черт подери, ты должен сделать, Робби?

Вот он. Коттедж, который снимает ее мама. Сразу видно, он в ее стиле: традиционная каменная кладка, хаотично расположенные окна. На первом этаже немного выступает галерея, обшитая деревянными панелями, рядом стоят потрепанные непогодой садовый столик и стулья.

Больше никаких фургончиков.

Дженн выходит из машины и полной грудью вдыхает свежий ночной воздух. Очутиться на практически безлюдных корнуолльских дорогах после аэропорта Ньюки – настоящее облегчение. Хитроу после долгого изматывающего перелета показался ей суровым и бездушным.

Шагая по мощеной садовой дорожке, она замечает развешанные у двери корзинки, ящики с цветами на окнах. На мгновение Дженн как будто вернулась в их старый дом в Эдинбурге. Она останавливается, погружаясь в эти ощущения.

Впереди какой-то шорох. На другом конце дорожки появляется мама в цветастом платье и огромном, не по размеру, кардигане. Сначала она как будто в замешательстве, но потом широко улыбается.

– Дженни, – произносит мама, заключая дочь в объятия.

Даже сквозь колючую шерсть Дженн чувствует худобу маминых рук. И этот запах из детства: смесь сладких духов, краски и лака для волос. Она глубоко вдыхает, прежде чем немного отстраниться.

– Ты здесь, – говорит мама, не разжимая объятий.

– Да, – отвечает Дженн. Она чувствует: в маме что-то изменилось, что-то неуловимое.

– Ну, входи же.

Внутри открытая кирпичная кладка и низкий потолок с балками. В центре комнаты старый стол, застеленный газетами, весь в пятнах краски, у стены старинная газовая печь зеленого цвета, чуть поодаль стоит буфет, заполненный тарелками и чашками разных форм и размеров.

– Чаю? – спрашивает мама, заправляя седеющие рыжие волосы за ухо.

– Да, спасибо, – отвечает Дженн, осматриваясь по сторонам. – Кстати, чудесное место.

– Я рада, что тебе нравится, – говорит мать, суетясь с чайником. – Да ты садись.

Дженн садится за кухонный стол, и что-то в нем кажется ей смутно знакомым. Она внимательно разглядывает завитушки на деревянной поверхности. Этот стол был у нас в Ларчфилде.

– Когда ты переехала? – спрашивает она.

– Где-то пару лет назад, – отвечает мама, не оборачиваясь. Она двигается быстро, по-птичьи, открывает своими тонкими пальцами банку с чаем, кладет по пакетику в разномастные чашки. – Получилось очень удачно, – я как раз смогла наконец вывезти наши вещи со склада. Хотела сделать сюрприз к твоему приезду.

Неужели это было так давно?

Дженн уже собирается извиниться за то, что не приехала раньше, но вовремя себя одергивает. Ей нужна передышка. Она больше не может занимать позицию взрослого в их отношениях. Да и сейчас она приехала к матери в гости, а не наоборот. Снова.

Словно прочитав ее мысли, мама оборачивается и говорит:

– Я очень рада, что ты приехала… И прости, что я так и не добралась до Эдинбурга.

Дженн внимательно изучает глубокую царапину на столе. Мама сделала ее, когда я была маленькой.

– А я в последнее время путешествовала, если честно, – говорит Дженн, поднимая глаза.

Мама разливает кипяток по чашкам и смотрит через стол, выражение ее лица при этом почти решительное.

– Что ж, я надеюсь, ты обо всем мне расскажешь. Ты ведь останешься у меня ненадолго? Нам есть о чем поговорить, Дженни.

Они разговаривают еще час или около того, потом мама зажигает по всей комнате свечи и достает хлеб и оливки, чтобы перекусить перед ужином. Вылавливая из глиняной миски блестящую оливку, Дженн думает: это так необычно, что мама решила купить продукты. Она… готовилась к ее приезду?

Дженн, совсем как нормальный человек, который делится с родителем впечатлениями о заграничной поездке, рассказывает о своих приключениях, о работах Ботеро, которые она видела в Медельине, о Национальной галерее в Мельбурне. Мама показывает ей несколько своих картин с последней выставки. Она весьма неплохо зарабатывает, продавая корнуолльские пейзажи.

Примерно год назад познакомилась с Фрэнком. Он зашел в галерею, и они разговорились. Он местный, владеет небольшим отелем, вдовец. Они стали вместе ужинать раз или два в неделю, сначала все развивалось медленно, а потом, через пару месяцев, он вдруг спросил, не хочет ли она познакомиться с его детьми – они уже взрослые и оба живут в Лондоне. Слушая об их совместных ужинах жаркими летними вечерами и прогулках по пляжам, Дженн не может избавиться от чувства сожаления. Обо всем этом она мечтала в детстве и юности, и вот теперь, много лет спустя, мама воплощает ее мечты. С другой семьей.

Мама продолжает рассказывать о своем Фрэнке, о том, как он присматривает за ее хозяйством, чтобы она могла больше рисовать, и Дженн грустно улыбается в душе. Мама действительно прошла долгий путь, сумела заработать приличные деньги и арендовать неплохой дом, но, видимо, есть в человеке вещи, которые изменить почти невозможно.

– Так о чем ты хотела со мной поговорить? – спрашивает наконец Дженн. Она вспоминает сообщение, которое получила от матери, когда была в Дарлинг-Харборе: «Надо поговорить».

Мама меняется в лице.

– Мы можем обсудить все потом, – говорит она и, прежде чем Дженн успевает что-то ответить, добавляет: – Давай просто насладимся этим вечером.