Путь стрелы - Ирина Николаевна Полянская

чтобы сквозь цветы доросла до Гриши ее горькая правда, чтобы там, где он есть сейчас, он понял бы, что смял, раздавил, уничтожил ее жизнь, такую цветущую, вдохновенную, с отвагой стремительного конькобежца летящую в будущее, с размаху ударившуюся о могильную плиту. Могилка ее мужа будет самой прибранной, самой нарядной на кладбище. Памятник закажет из черного мрамора, оградкой обнесет, скамейку поставит. Но никогда не простит. Она сделала свой выбор.

Вихри враждебные

Для отношений этих двоих — бывшего советника посольства Виталия Ш. и бывшей преподавательницы университета Ангелины Пименовны — не подходило пышное слово «дружба» и даже более умеренное — «приязнь», ибо она существовала лишь периодами, когда одиночество, как мощная ледяная струя, подталкивало их навстречу друг другу, и они сходились у Ангелины Пименовны за бывшим рабочим, а теперь просто письменным столом, чтобы попить чайку, поговорить об искусстве и послушать музыку. У нее пенсия побольше, поэтому она угощает его чем-то простым, поскольку на эту сторону жизни давно махнула рукой. Виталий появляется обычно вечером после трудового дня, он инвалид второй группы, еще и прирабатывает на мусоровозе, но весь свой приработок тратит на пластинки классической музыки, которая выводит из себя его соседку по коммунальной квартире Шурку, потому что Виталий вследствие своей инвалидности глуховат и крутит пластинки на полную громкость. Ангелина Пименовна также живет с соседкой, старухой Игнатовой, не имеющей никого из близких, не получающей писем, неизвестно как живущей в своей боковушке. Игнатова уже который год не разговаривает, точно дала обет молчания, прикидывается глухонемой, что удобно, и даже не здоровается, что не совсем. Утром старуха Игнатова в старом байковом халате выходит на кухню, навалившись всем телом на плиту, кипятит одно яичко, все время норовя держаться к Ангелине Пименовне спиной, у себя в боковушке склюет его, немного пошуршит газетами; скрипя пружинами панцирной кровати, ложится отдыхать, а вечером, когда к Ангелине Пименовне приходят гости, начинает иногда мстительно стучать чем-то металлическим в ее стену, точно ревнуя ее к людям, разбивающим их такое странное молчаливое сожительство.

— Что нового в наших палестинах? — справляется Виталий, входя в комнату к Ангелине Пименовне и первым делом окидывая взглядом полки. — Кто это у вас отважно дирижирует «Колоколами», Мравинский?

— Юджин Орманди, — отвечает Ангелина Пименовна.

— Советуете?

— Пожалуй, купите. А вот новая запись Софроницкого, во всяком случае я не подозревала о ее существовании: Григ. Вы, кажется, собираете Софроницкого?

— А это что за коробка внушительных размеров?

— «Медея», сами понимаете, нешуточное дело... «Ла Скала»: Каллас, Рената Скотто.

— Майер?

— Нет, Керубини.

Виталий бережно вынимает пластинку из конверта, держа ее за края как драгоценность, ставит на проигрыватель, бархоткой привычно снимает с крутящегося диска невидимую пыль и опускает иглу.

У Ангелины Пименовны много цветов, и она любовно ухаживает за ними. Моет листья мелкой щеточкой, обрезает пожелтевшие кончики растений, поливает водой из лейки. Комнатный жасмин с вьющимися побегами светло-зеленого цвета и овальными листьями, ронциссусы с тонкими стеблями и мелко опушенными трилистниками, камнеломка с красивыми усиками, фатея с зонтикообразными соцветиями, гортензия с красными и лиловыми шарами цветов, бегония с зубчатыми листовыми пластинами в бурых пятнах... В отличие от Виталия, поколесившего по миру, Ангелина Пименовна всю жизнь прожила в Ленинграде, дальше Крыма не ездила, зато дома ее окружают посланцы тропиков Южной Америки, субтропиков Африки и Юго-Восточной Азии, которые водят дружбу с ее лейкой и совком для рыхления земли, цепляются за нее усиками, как дети, пытаются осыпать ее цветочной пыльцой, осеменить ее волосы, ноздри, одежду.

Попив чаю и съев пару бутербродов для поддержания сил на сегодняшний вечер (до пенсии еще два дня), Виталий начинает поучать Ангелину Пименовну. Его раздражают ее вкусы: все-то она читает про жизнь замечательных людей, интересуется дуэлью Пушкина, Наталией Николаевной, и что сказал по этому поводу Вяземский, и как его опроверг Эйдельман, и в чем признался Долгоруков, и как приложили к убийству поэта свою черную руку супруги Нессельроде. Виталий читает труды самих этих замечательных людей, обходясь без посредников и комментаторов, много знает наизусть, страницами может читать на память «Повести Белкина». Ангелина Пименовна любит и современную литературу — тех-то и тех-то, и говорит, что все они пишут на прекрасном, богатом и могучем русском языке, читать их одно наслаждение, а какой стиль, какой добротный и вместе с тем лапидарный слог, образность, какая высказана правда! Она пытается подсунуть эти книги Виталию. Тот презрительно усмехается и говорит, что богатый обнищал, а могучий одряхлел, прекрасный остался там, в восклицательном веке русской литературы. Она яростно возражает, что он не может судить об этом, потому что не читал (следуют имена), а он в ответ прибавляет громкость в проигрывателе. Они расстаются чуть ли не врагами — он, сунув руки в карманы, разболтанной походкой идет к двери, она отворачивается к окну и ждет, когда захлопнется дверь.

А старуха Игнатова в кухне, навалившись на плиту, пытливым, злым, раскольничьим оком косит в коридор на уходящего Виталия и кипятит яичко.

Проходят дни, и Виталий снова звонит в дверь Ангелины Пименовны. Стоит на пороге, расставив ноги, нарочно покачиваясь для пущего шокирования Ангелины Пименовны, и думает, что у него на лице нахальная улыбка; дескать, принимайте меня таким, каков есть. Ангелина Пименовна молча приглашает его в комнату, а там выговаривает:

— Виталий Васильевич! Я просила вас не приходить ко мне в нетрезвом состоянии.

— А вы — вы в трезвом? Ха. Хотел бы я понять, что вы на самом деле думаете о своем состоянии...

— Прекратите.

— Под моими ногами не твердая почва, а палуба потерявшего курс корабля, и я пытаюсь «нетрезвым состоянием» совместить себя со взбесившейся, пьяной реальностью, чтобы хоть как-то удержаться на ногах... Минус на минус, кажется, дает плюс — а, математик?

— Я химик, — отвечает Ангелина Пименовна.

— Вот-вот, — насмешливо говорит Виталий. — Эх вы, заблудшая душа...Вы сто лет оттрубили в университете, а что имеете взамен? Жалкую коммуналку? Мизерную пенсию? Все до последнего пфеннига отдали своей дочери, нате, мол, а мне хватит одного кефира с булочкой. Неужели вы считаете, что здесь ваше место? А я, — голос его обретает устрашающую силу, — я с моим интеллектом... — Он почему-то стучит себя в грудь. — Я!.. У меня нет другого собеседника, кроме вас! Не смейте говорить мне пошлость, что каждый получает то, что заслужил. Вы еще больше пьяны, чем я,