Санкция Айгер - Треваньян

Джонатана охватило неприятное смешанное чувство жалости и презрения, которое он всегда испытывал к людям, психологически слабым, в особенности к тем, кто не мог самостоятельно совладать со своими интимными проблемами.

– Я и так уж выставил себя перед вами в самом смешном свете, и больше терять мне нечего, – продолжал Биде. – Полагаю, вы уже в курсе моих физических недостатков. Анна взяла за правило посвящать в них всех своих жеребцов. Это их почему-то еще больше распаляет.

– Вы ставите меня в неловкое положение, Жан-Поль, вынуждая заявить о моей непричастности.

Жан-Поль посмотрел на Джонатана так, будто его вот-вот вырвет.

– Не трудитесь.

– Пожалуй, потружусь. Нам вместе участвовать в восхождении. Давайте скажем просто: я не спал с Анной и не имею ни малейших оснований полагать, что мои поползновения на сей счет встретили бы что-нибудь, кроме презрительной усмешки.

– Но прошлой ночью...

– Что прошлой ночью?

– Она была здесь.

– Откуда вам это известно?

– Мне было одиноко без нее... Я искал ее... Я слушал у вашей двери. – Он отвернулся. – Это самое омерзительное, да?

– Да. Вчера ночью Анна была здесь. Я встретил ее в холле и предложил ей выпить. Любовью мы не занимались.

Жан-Поль с рассеянным видом взял свой пистолет и, разговаривая, вертел его в руках. Джонатан не ощущал опасности – он уже не рассматривал Жан-Поля как потенциального убийцу.

– Неправда. Она вчера совокуплялась. Я ее трогал. Я могу определить по...

– Я не желаю об этом слушать. Клиническое любопытство мне чуждо, а здесь не исповедальня.

Жан-Поль вертел в руках маленький итальянский автоматический пистолет.

– Не нужно мне было приходить сюда. Я повел себя весьма вульгарно и тем самым оказался хуже Анны, которая вела себя всего лишь аморально. Позвольте списать это на стресс, вызванный предстоящим восхождением. Мне казалось, что, если Анна увидит, как я штурмую гору, до которой очень немногие мужчины осмелятся даже дотронуться... это могло бы... как-то... Не знаю. Как бы то ни было, все оказалось лишь несбыточной надеждой. – Он посмотрел на Джонатана глазами побитой собаки. – Вы меня презираете?

– Мое восхищение вами обрело новые границы.

– Вы хорошо строите фразу. Но у вас же есть одно неоспоримое интеллектуальное преимущество – вы бесчувственны.

– Вы мне верите насчет Анны?

Жан-Поль печально улыбнулся.

– Нет, Джонатан, я вам не верю. Я рогоносец, но не дурак. Если бы вам нечего было меня опасаться, тогда с какой стати вы улеглись бы на пол в ожидании, что я приду мстить вам?

Этого Джонатан объяснить не мог и даже не старался.

Жан-Поль вздохнул.

– Что ж, я вернусь к себе и буду сгорать от стыда в одиночестве, а вы будете избавлены от необходимости жалеть и презирать меня.

В качестве прощального жеста он передернул затвор пистолета – и из магазина вылетел патрон, описал дугу в воздухе, ударился о стенку, отскочил на ковер. Оба с удивлением посмотрели на кусочек сверкающей латуни. Жан-Поль невесело усмехнулся.

– Полагаю, что я еще больший простофиля, чем мне казалось. Я ведь готов был присягнуть, что пистолет не заряжен.

Он вышел, не пожелав Джонатану спокойной ночи.

Джонатан закурил, принял таблетку и снова постарался заснуть, на сей раз в кровати, полагая, что теперь это безопасно. С такой же иррациональной верой в “антивозможность” пилоты бомбардировщиков летят прямо в облачка от разрывов зенитных снарядов, а дровосеки спасаются от грозы под деревьями, уже расщепленными молнией.

АЙГЕР, 11 ИЮЛЯ

Когда они цепочкой шли к подошве горы, от них исходило только два звука – тихий усталый шорох шагов и шипение травы на альпийском лугу, мокрой и сверкающей росою травы под их ботинками, подкованными триконями. Идя последним, Джонатан смотрел вверх, на горные звезды, еще яркие и холодные, хотя рассвет уже начал притуплять их сияние. Альпинисты шли налегке, без рюкзаков, веревок и “слесарни”. Бен и трое молодых альпинистов, разбивших лагерь на лугу, шли впереди штурмовой четверки и несли тяжелое снаряжение до самой подошвы горы, отмеченной каменной осыпью.

В этот безмолвный, ранний час перед лицом столь трудной задачи вся четверка испытывала ощущение какой-то нереальности происходящего, знакомое каждому, кто хоть раз отваживался на крупное восхождение. Как всегда, перед самым началом восхождения Джонатан жадно вбирал в себя все физические ощущения. Его тело трепетало и прямо-таки искрилось от ожидания. Ноги, уже настроенные на трудный подъем, с головокружительной легкостью несли его по ровной земле. Холодный предрассветный ветер в затылок, запах травы, почти осязаемая густота тьмы, окружающей его – Джонатан сосредоточивался на всем этом по очереди, смакуя свои ощущения, схватывая их скорее памятью тела, нежели памятью ума. Он всегда удивлялся той необъяснимой значимости, которую простые ощущения приобретают непосредственно перед сложным восхождением. Он понимал, что такое обостренное восприятие обыденного являлось следствием внезапной зыбкости, приобретаемой в такие минуты миром ощущений. Он знал, что ни ветру, ни траве, ни ночи не угрожает смерть. Она грозит только ему – животному, способному воспринимать. Но он никогда об этом подолгу не раздумывал.

Жан-Поль замедлил ход и поравнялся с Джонатаном, которому очень не понравилось это вмешательство в его безмолвный разговор с собственными ощущениями.

– Насчет той ночи, Джонатан...

– Забудьте о ней.

– А вы?

– Уже.

– Сомневаюсь.

Джонатан ускорил шаг и оставил Жан-Поля позади.

Они приблизились к точечкам света, на которые ориентировались, идя через луг, и увидели Бена и его группу добровольных помощников, которые раскладывали и проверяли снаряжение с помощью карманных фонариков. Карл посчитал нужным в своем качестве руководителя дать пару совершенно излишних указаний, пока группа в темпе снаряжалась. Бен мрачно брюзжал насчет холода и дикой рани, но все его слова, имели единственную цель – нарушить гнетущую тишину. Он чувствовал себя опустошенным и ненужным. Его участие в восхождении закончилось, теперь он вернется в Кляйне Шайдегг, где будет управляться с репортерами и следить за продвижением группы через телескоп, который он с этой целью и привез. Он снова станет активным участником лишь в том случае, если что-то произойдет и ему придется организовывать спасательный отряд.

Стоя рядом с Джонатаном, но глядя в сторону, на гору, выделявшуюся на фоне тьмы еще большей темнотой, Бен потянул своим большим носом и шмыгнул им.

– Теперь послушай меня, старик. Вздумай только вернуться с горки по частям, я тебе таких пинков надаю!

– Бен, ты слезлив и сентиментален.

– Да, пожалуй.

Бен отошел и ворчливо распорядился, чтобы его молодые помощники отправлялись вместе с ним обратно в отель. Если бы они оба были помоложе и более склонны к мелодраматическим жестам, Бен бы не преминул пожать руку Джонатану.

Группа двинулась дальше, в темноте, карабкаясь по осыпям на груду камней у подошвы горы. К тому времени, как они вышли на сам склон, первый свет начал уже выхватывать из тьмы очертания предметов. В этом свете, робком и как бы раболепном, скала и заплатки снега на ней казались заурядными, грязно-серыми. Но айгерская скала имеет органичный серый тон, порожденный смешением разных цветовых элементов, а не тот элементарный грязно-серый цвет, который является просто смесью белого и черного. А снег на самом деле был ослепительно белым, без следов пыли, не изъеденный оттепелью. Грязь нес в себе сам свет, и он марал все предметы, которые освещал.

Они обвязались веревками согласно плану – пройти нижнюю часть склона двумя отдельными, параллельными связками. Одну связку составили Фрейтаг и Биде – большая часть их крючьев бренчала на поясе у Карла. Он намеревался постоянно идти первым, и чтобы Биде доставал все крючья, которые потребуется вбить. Джонатан и Андерль поделили свое железо пополам, поскольку по взаимной негласной договоренности они предпочли идти перекатами, поочередно выдвигаясь вперед. Естественно, таким образом, они продвигались значительно быстрее.

Было девять утра, и солнце ненадолго тронуло – как случалось дважды в каждый погожий день – вогнутый склон Айгерванда. Основной темой разговора среди Айгерских Пташек была та шуточка, которой накануне угостил своих гостей на вечеринке греческий купчина – он намочил водой все рулоны туалетной бумаги. Его американская жена сочла эту шутку весьма низкопробной и – что более существенно – чрезмерно расточительной.

Завтрак Бена был прерван воплем с террасы, за которым последовало всеобщее бегство взволнованных Айгерских Птах к телескопам. Пришел в действие тщательно отлаженный и заранее продуманный коммерческий механизм. Возле каждого телескопа (за исключением того, который был за огромные деньги зарезервирован для грека с супругой) тут же появились служители в ливреях. С типично швейцарской расторопностью и предусмотрительностью служители моментально зашуршали билетиками – для каждого телескопа предусматривались билетики своего цвета. На каждом из них было напечатано, на какие именно три минуты они действительны. Билеты продавались Айгерским Пташкам по цене, вдесятеро превышающей обычную плату за пользование телескопом-автоматом, но возле каждого телескопа стали тут же образовываться очереди и толчея. Билеты продавались с тем условием, что администрация не станет возвращать деньги в случае плохой погоды или облачности, которая скроет альпинистов из виду.