Дети нашей улицы - Нагиб Махфуз

Покраснев от смущения, она ответила:

— Дядя, он действительно беден. Но в нашем квартале никто не скажет, что он недостоин.

Увейс нахмурился:

— Да. Так про слугу скажут, что на него можно положиться или что он опрятен. Но брак — это совсем другое.

— Назови мне человека в квартале, который был бы таким же воспитанным, как он, — вежливо ответила Камар. — Назови кого-нибудь, кто не хвастался бы тем, что отбирает деньги, не кичился бы своей подлостью и жестокостью.

Увейс уже был готов взорваться от гнева, но вовремя вспомнил, что разговаривает не просто с племянницей, а с женщиной, чьи немалые капиталы вложены в его торговое дело. Поэтому он попросил:

— Камар, если бы ты только захотела, тебя взял бы в жены любой из надсмотрщиков. Сам Лахита желает, чтобы ты стала одной из его женщин.

— Не люблю я этих надсмотрщиков! Не нравятся мне такие мужчины! Мой отец был порядочным человеком. Он не жаловал таких. А я унаследовала его характер. Что касается Касема, то он воспитан. У него только денег нет. Зато у меня их предостаточно.

Увейс вздохнул, внимательно посмотрел на нее и попытался упросить ее в последний раз:

— Передам тебе слова Амины-ханум, жены управляющего. Она просит тебя поступить разумно. Она хочет предостеречь от ошибки, которая сделает тебя посмешищем улицы.

— Мне нет дела до приказов ханум, — резко ответила Камар. — Уж она-то знает, кто за свои поступки стал притчей во языцех на нашей улице!

— Она просто беспокоится о твоей репутации, дочка!

— Какая уж там забота, дядя?! Она не спрашивала обо мне все десять лет после смерти мужа.

Увейс был явно растерян и долго мялся, прежде чем высокомерно сказать:

— Она считает, что женщина не должна выходить замуж за мужчину ниже себя, тем более если он время от времени наведывался к ней в дом.

Камар вскочила с побледневшим от гнева лицом и закричала:

— Замолчи! Я родилась, выросла, вышла замуж и овдовела в этом квартале. Меня каждый знает. Я ничем себя не запятнала!

— Конечно, конечно, дочка. Она просто опасается, что так могут сказать.

— Забудь ты эту ханум! От нее только головная боль. Ты мой дядя, и я сообщила тебе, что приняла предложение Касема. Я хочу, чтобы брак был заключен при твоем благословлении и в твоем присутствии.

Увейс молчал и думал. Он не мог запретить ей. Нельзя было разозлить ее настолько, чтобы она забрала деньги. Он понуро посмотрел себе под ноги, потом открыл рот, но произнес нечто невнятное. Камар смотрела на него в упор…

70

Перед свадьбой Закария подарил племяннику сумму в несколько фунтов, большую часть которой взял в долг.

— Если б я только мог, Касем, оплатить все твои расходы! — сказал он. — Твой отец был добр ко мне. И я не забыл его щедрости в день моей свадьбы.

Касем купил новую галабею, белье, расшитую повязку, красивые блестящие тапочки, бамбуковую трость и хорошего табака. Как только рассвело, он отправился в баню, где попарился, понырял в бассейне, сходил к массажисту, снова помылся и попарился, а потом растянулся, попивая чай и мечтая о счастье.

Подготовку к свадьбе взяла на себя Камар. Она убрала крышу к приходу приглашенных ею близких подруг, наняла знающую толк в организации свадеб женщину и лучшего повара в округе. Во дворе натянули шатры для певца и гостей. Наконец прибыли родственники и друзья Касема, а также жители квартала во главе с Саварисом. Гости пили пиво и выкурили не меньше двадцати кальянов. Над присутствующими зависло густое облако дыма с запахом гашиша. То здесь, то там раздавались радостные возгласы, смех и тосты. Хмель ударил Закарии в голову, и он стал хвалиться:

— Наш род один из древнейших, а в благородстве нам нет равных!

Увейс, сидевший между Саварисом и Закарией, едва сдерживал возмущение. Нахмурившись, он сказал:

— Хватит с вас того, что Саварис ваш родственник.

— Да здравствует Саварис! — прокричал Закария.

Оркестр сыграл в его честь, Саварис расплылся в улыбке и помахал рукой. Раньше Савариса раздражало то, что Закария везде распространялся об их родстве. Но после того как стало известно о заключении брака Касема и Камар, он посмотрел на дело иначе, однако все же решил не освобождать Касема от поборов.

— Касема любят все, — повторил Закария. — Скажите, ведь он нравится всем в квартале?!

Уловив недовольство на лице Савариса, он добавил:

— Не предложи он мудрое решение, когда случилась кража, сколько бы голов в кварталах Габаль и Рифаа полетело от дубинки нашего надсмотрщика Савариса!

Черты Савариса разгладились. И Увейс подтвердил слова Закарии:

— Правду говоришь, клянусь Владыкой земным и небесным!

— Все ближе час воссоединенья! — пропел певец.

Касема охватило волнение, которое, как обычно, заметил Садек, и тот налил ему еще стакан. Не выпуская кальяна из рук, Касем осушил его и захмелел. Хасан пил так много, что узоры на шатре плясали у него перед глазами. Заметив это, Увейс обратился к Закарии:

— Хасан пьет больше, чем следует в его годы.

Закария поднялся со стаканом в руке и наигранно посоветовал сыну:

— Хасан, вот так пить нельзя!

И он показал как, опрокинув в себя стакан под хохот гостей. Увейс затаил злобу, подумав: «Не будь моя племянница столь глупа, ты не расплатился бы за все выпитое тобой сегодня».

Около полуночи Касема позвали отметить свадьбу в заведении Дунгуля, и под предводительством и защитой Савариса процессия двинулась в кофейню. В квартале оказалось полно мальчишек, попрошаек и котов, которых манил аромат еды. Касем сел между Садеком и Хасаном, и Дунгуль, поприветствовав их, крикнул служке:

— По такому случаю всем кальян за мой счет!

Каждый из гостей также угостил всех кальяном.

Подошли артисты, в первых рядах которых были барабанщики и флейтисты. Саварис поднялся и распорядился:

— Начинаем праздник!

Ведущий свадьбы, босой и в галабее, надетой на голое тело, пустился танцевальным шагом, удерживая трость на голове. За ним — остальные артисты, потом Саварис и жених в окружении товарищей. По обеим сторонам процессии двигались факельщики. Мелодичным голосом певец пел:

Один раз «ох» — от этих глаз.Другой раз «ох» — от этих рук.Еще раз «ох» — от этих ног.Глаз не могу отвести от любимой.И руки тяну к ней.И ноги меня к ней ведут.

Опьяненные и одурманенные гости подхватили песню. Шествие прошло через аль-Гамалию, Бейт-аль-Кади, аль-Хусейнию и аль-Даррасу. Счастливые, они позабыли в эту ночь обо всем и вернулись в таком же веселье, как и ушли. Это была первая свадьба, закончившаяся мирно, когда никто не поднял дубинку и не было пролито ни капли крови. Закария был на седьмом небе от счастья. Он взял трость и пустился с ней в пляс, играл ею и изгибался, тряс головой и грудью, как танцовщицы, ловкими движениями изображал то битву, то объятья и наконец закружился под всеобщее ликование и аплодисменты.

После этого Касем перешел на женскую половину дома. Увидев Камар, сидящую среди женщин, он направился к ней под радостное ликование, взял за руку, она встала, и они пошли вслед за танцовщицей, которая своими движениями будто преподносила им последний урок, прежде чем оставить их наедине. Как только двери комнаты закрылись, мир перестал для них существовать, обратившись в тишину, если не считать шепота и шума шагов. Касем пробежал взглядом по розовому ложу, мягкому дивану, дорогому ковру — вещам, которые он себе и представить не мог, и остановил взгляд на жене, снимавшей украшения с головы. Для Касема она была неотразима и привлекала его своим полным телом, грациозностью и благородной осанкой. На стенах играли блики яркого света. Касем видел все это будто сквозь пелену. Волнение и переполнявшая его радость достигли предела. Несмотря на легкую шелковую галабею, тело горело от выпитого вина и кальяна. Подойдя к жене, Касем взглянул на нее сверху, и она опустила глаза в ожидании. Он взял в ладони ее лицо, хотел что-то сказать, но лишь молча склонился к ней. От его дыхания прядь ее волос упала на плечи. Он принялся целовать ее лоб и щеки.

Из коридора в комнату проникал аромат благовоний. Было слышно, как Сакина бормочет заклинания.

71

Это были дни любви, нежности и умиротворения. Как сладко быть счастливым в этом мире! Касем вообще бы не выходил из дома, если бы не стеснялся насмешек по этому поводу. Его сердце пило из источника радости до опьянения. Он был окружен таким вниманием и лаской, о каких только мог мечтать. Дом был чисто прибран и окурен благовониями. Жена всегда была красиво одета, лицо ее светилось, она излучала доброжелательность. Однажды, когда они сидели рядом в зале, она сказала ему:

— Ты слишком скромен, как агнец. Ничего не требуешь, не приказываешь, не запрещаешь. А ведь здесь хозяин — ты!