Nomen Sanguinis. Имя крови - Олеся Константиновна Проглядова

и подошел к столу, взял в руки какую-то фигурку. Он вертел ее, глядя куда-то, словно сквозь пространство и время. – Когда-то очень давно я искал в Андах сведения о древней крови, надеясь, что новая земля знает больше, чем наша, – истоптанная и залитая кровью Вечных и людей, что там сохранились какие-то легенды, которых не знаем мы. Я попал на очередную войну. Тех, кто там жил, истребили, их сокровища отобрали, их легенды предали забвению. Я никак не мог помешать этому. Знаешь, что странно, там не было местных Вечных. Они появились там, приплыв сразу после Колумба и Америго, и Кортес первым из Истинных ступил на ту землю. Мы смотрели на новый мир и не верили, что может существовать земля, где нет Истинных, свободная от них. Вот только… Хотя Истинных там не было, легенды о них были. О жестоких богах с черной кровью, которые не боялись солнца, и об их детях, которых солнце убивало. Однажды боги ушли, но им продолжали приносить человеческие жертвы, думая, что они вернутся… И мы вернулись и принесли еще больше крови… Каждая легенда, каждый миф был гвоздем в идею поиска древней крови. Именно тогда, разглядывая рисунки и золотые статуэтки, изображавшие полных жестокости и злобы богов, оглядываясь на то, что мы творим на новой земле, я подумал: в мире из-за нас уже полно боли, и если Древние еще сильнее и могущественнее, то стоит ли искать их? Сотворенное Деотерией – моя вина. Я не отрицаю ее. В том, что случилось с ней и ее сестрой, в том, что случилось с их матерью, виноват я. Меня ни капли не оправдывает то, что я был молод… Но зачем мне новые грехи, зачем эти поиски?

– Ты сам видел когда-нибудь древнюю кровь?

– Да где бы!

– Я помню ее. Черную, как смола, и невероятно густую. Я помню и то, как ее вводили мне по капле, и тело словно горело в огне, а в голове взрывались звезды. Было так больно, что хотелось лишь одного – умереть. Я и умирала. Мне так казалось, но это лишь отключалось сознание, и когда я открывала глаза, боль возвращалась, а с ней приходила сила. Но никаких воспоминаний, снов и посланий не было. Почему же сейчас?

– Кто знает, может быть, твое тело окончательно приняло ту кровь, а может быть, был катализатор? В Инквизиции тебе что-то давали?

– Нет. И если честно, скорее я связываю это с возвращением воспоминаний и тебя. Стена, что рухнула у меня в голове, скрывала не только тебя и мое прошлое…

Гвинн вернулся в кресло, спокойный, мысленно он был далеко от Алии. Она грустила, чувствуя его отстраненность. Помолчала, сцепив руки.

– Мириам…

– Что Мириам? – Гвинн удивленно поднял бровь.

– Ты говорил, что по старшинству Мириам, а не Деотерия была носителем уникальной ДНК.

– Да, и смешение ее крови с кровью Део, подвергшей себя опытам, дало результат. К чему ты ведешь?

– И ты говорил, что надо было во мне развивать способности Мириам, взывая к ней, а не к Деотерии, что Годвин совершил ошибку. А что, если это ее способности начали раскрываться, когда ты вернулся в мою жизнь? Она никогда не говорила о своих снах?

– Ни разу. Она была самой обычной женщиной.

Алия кивнула, потом резко пересела к Гвинну на подлокотник. Он обнял ее.

– Гвинн… Почему ты никогда не говорил мне о своей матери? – шепнула Алия и почувствовала, как Гвинн отстраняется.

– Потому что даже самым близким и самым любимым иной раз не рассказывают всего. – Он помолчал. – Что ты хочешь знать?

– То, что ты можешь сказать.

Гвинн усмехнулся. Алия уже думала, что он отшутится, но Гвинн все-таки начал:

– Моя мать погибла от рук отца, и я воспитывался в суровых реалиях отцовского презрения. Когда настало время первого причастия человеческой кровью, уже было понятно, что во мне много от матери. Эрл Годвин вел свой род от великих завоевателей. Отец его отца помнил Энея, а клан моей матери никогда не покидал своей земли – Великой Тары. Племя Туата де Дананн, которое и сегодня известно по ирландским мифам, многие тысячелетия обитало на зеленых лугах, отрезанных от всего мира стеной. Она сохраняла их от зла, погубившего Древних. И даже с ее падением потомки племени сохранили в себе больше сил и способностей. Кудесники, волшебники, эльфы и герои, боги, что живут среди смертных и наравне с ними. По преданию, мать, а значит, и я вели свой род от Ллуга, искусного в проделках бога, кому само солнце давало силу. Копье, его символ, было гербом рода. О его приключениях и проделках рассказывали детям перед сном. Мать хотела назвать меня Ллуг, потому что ей казалось, что я раздвигаю границы ужаса и испытаний, окружавшие ее, что мой свет победит зло, как бы это странно ни звучало для Вечных, обитающих во тьме. Но, надеясь взрастить во мне справедливость, выбрала имя Гвинн. Сплошные символы умирающего времени чести и доблести. Когда меня у нее отняли, она завещала заботиться обо мне Эгилю.

– Что?

– Да, он всегда любил мою мать. С самой их первой встречи. Я не знаю, любила ли она его. Он никогда не говорил об этом. Да и вряд ли ей было до любви. Он был Вечным клана моего отца и в любом случае не мог нарушить клятву и уйти за ней. Помогать мог. И делал это. А потом много столетий помогал мне, присматривая за сыном той, кого он любил. «Проклятые цепи», – так он называл положение Вечных и всегда говорил, что мне не понять. Пожалуй, он был прав. Я даже не могу догадываться, каково ему было служить эрлу после того, как тот убил мою мать… – Гвинн замолчал. Было так тихо, что Алия боялась пошевелиться. – Я видел, как она горела на солнце, и ее люди и Вечные плакали и отводили глаза. А она пела, – продолжал он тихо. – И это цепи, которые сковывают меня так же крепко, как вас присяги и клятвы. А еще сама сущность Истинного и необходимость жить среди себе подобных, тех, кто не знает жалости и чья сила диктует правила игры. По человеческим меркам мне было лет десять. Но я уже понимал, кто мой отец. И хотя с одной стороны я любил мать и ее смерть меня мучила, с другой – я преклонялся перед силой и могуществом Годвина и одновременно желал уничтожить его за жестокость к нам. В какой-то момент я увлекся алхимией