ИСТОРИЯ ТЕЛОХРАНИТЕЛЯ - Сюхэй Фудзисава

«Чертов Китидзо!» — выругался про себя Матахатиро. Получается, он с самого начала знал, что эта работа предназначается только для Матахатиро, но при этом говорил, что намеревался отдать ее кому-то другому, если бы Матахатиро так и не появился. Разве что теперь напутствие Китидзо «будьте осторожны», данное им при прощании, стало приобретать новый, более глубокий смысл.

По окончании знакомства Матахатиро вернулся к себе в комнатку. Там он сразу вынул из ножен меч и проверил, надежно ли крепится лезвие.[75] После этого он вышел из дома и осмотрел все боковые двери и ограду.

Он чувствовал, что взвалил на себя огромную ответственность, какой в его жизни еще не бывало. Враги, которые могли появиться в любой момент, были куда опаснее выдуманных «соперников по судебной тяжбе». Если они узнают, где прячется Оиси, то непременно попытаются с ним расправиться, потому что для этих врагов, приходивших в бешенство от одного имени ронинов Асано, не было лучшего способа нанести по ним удар, чем убить их вожака. Год назад они уже пытались напасть на Оиси, когда тот приезжал в Эдо, чтобы поклониться могиле покойного господина и попытаться исправить судьбу клана, но их затея провалилась.

Размышляя, Матахатиро внезапно остановился посреди сада. Он вспомнил, как О-Рин, шпионившая за ронинами, говорила ему, что Хара, Ёсида, Яхэй Хорибэ и другие бывшие самураи клана Асано, осевшие в Эдо, начали вести себя очень подозрительно и наверняка что-то затевают.

Но О-Рин не работала на Киру. Значит, были и другие люди, желавшие смерти Оиси. Матахатиро с сомнением подумал, что два бу за день — не слишком высокая плата за такую работу.

6

Его соратники, поселившиеся в Эдо, были разбросаны по всем концам огромного города — Сиба, Хондзё, квартал Син-Кодзимати… О ронинах из Кодзимати, куда позавчера вернулся Ёсида, можно было не беспокоиться, но остальным нужно было срочно сообщить, что он уже прибыл в Хираму, и дать подробные указания о том, как будет вершиться план мести.

Сидя вплотную к жаровне-хибати, Кураноскэ почувствовал, как от этих мыслей на душе становится неспокойно. Да еще этот холод… В Ямасине тоже было не жарко, но здесь как-то особенно. Днем, пока светило солнце, все вокруг дышало теплом, как будто на дворе была весна, но стоило солнцу зайти, как со всех сторон начинал подкрадываться пронизывающий холод.

«Ах, какие кутежи были в Киото…» — рассеянно думал Кураноскэ. Перед глазами, словно влекомые течением реки, проплывали лица женщин, с которыми он развлекался в Гионе, Фусими и Симабаре,[76] а за ними лицо его молодой содержанки — перед расставанием она сказала ему, что, похоже, забеременела. Если и вправду родит, как же ей быть, бедняжке… Надо бы распорядиться, чтобы о ней позаботились, подумал он, но приступать к письму по-прежнему не хотелось. Заранее растертая тушь уже начала подсыхать.

Когда ему доложили о происшествии в Эдо, и позже, когда поступил приказ о сдаче замка, Кураноскэ еще не знал самого главного — что же все-таки случилось с обидчиком князя Кодзукэноскэ Кирой. Он пытался разузнать об этом у разных людей, но за более важными делами, каковыми являлись передача замка и роспуск самурайской дружины, выяснение судьбы Киры отошло на второй план. Если князь убил Киру и за это его приговорили к совершению сэппуку, то тут уж, как говорится, ничего не попишешь, но если Кира остался жив, решение по делу князя могло породить волну недовольства.

Мало того, что их сюзерен был обесчещен, если еще его вассалы из-за этого перестанут проявлять сдержанность, клан Ако сделается посмешищем во всей Поднебесной.

Поэтому, когда он узнал, что Кодзукэноскэ Кира жив и здоров, то, прежде всего, тайно вызвал к себе Канскэ Накамуру, ведавшего клановым архивом, и поручил ему изучить записи обо всех подобных инцидентах, которые случались в замке сёгуна прежде. Результат оказался неутешительным — во всех случаях зачинщики сурово наказывались, а потерпевшая сторона получала полное прощение. Такова была неизменная политика бакуфу по отношению ко всем вооруженным стычкам, когда-либо происходившим в замке.

«Но дух нашего господина этим не успокоится», — думал Кураноскэ. По мере прояснения подробностей случившегося оказывалось, что причиной кровопролития во многом стала чрезмерная педантичность и необузданная вспыльчивость князя Асано — благо при жизни этих качеств ему было не занимать. И в этом свете приговор бакуфу выглядел вполне законным.

Только Кураноскэ не мог смириться с таким исходом. Пройдет совсем немного времени, думал он, и молва начнет высмеивать князя, представляя его человеком, который, поддавшись вспышке гнева, собственными руками разрушил клан с доходом в пятьдесят тысяч коку риса. А вместе с князем начнут потешаться и над теми, кто служил такому недостойному господину — над самураями клана Асано. При этом безнаказанность Киры будет лучшим подтверждением того, что поступок князя был в высшей степени безрассудным.

Для того чтобы уберечь покойного князя и его верных вассалов от насмешек толпы, прежде всего не следовало отказываться сдавать замок, ибо это окончательно покрыло бы позором весь род Асано. После этого Кураноскэ видел два пути — либо потребовать от бакуфу такого решения, которое позволило бы сохранить честь самураев и доброе имя их господина, либо стереть с лица земли Кодзукэноскэ Киру — живое подтверждение княжеского бесчестья.

Однако уничтожение Киры все же было крайней мерой. Перед этим Кураноскэ пытался подавать прошения о восстановлении рода Асано под началом младшего брата их бывшего сюзерена, князя Дайгаку. Кроме этого, он рассылал челобитные, в которых намекал на необходимость наказания и для Киры. В то же время Ясубэй Хорибэ, Хэйдзаэмон Окуда, Гумбэй Таката и прочие самураи клана, которые в момент трагедии находились в Эдо, настоятельно призывали к мести за покойного господина, и Кураноскэ стоило немало трудов остудить их пыл. Если бы род Асано удалось восстановить, а Кира получил бы заслуженное наказание, то ни один язык никогда не посмел бы возводить хулу на их князя. Поэтому, прежде чем вершить месть, следовало посмотреть, каков будет исход предпринятых усилий.

После благополучной сдачи замка и роспуска самурайской дружины, покончив с делами, Кураноскэ перебрался жить в деревню Ямасина. Почти сразу после переезда он повадился ходить в самые злачные заведения киотоских кварталов Гион и Сюмоку, что в районе Фусими. Разумеется, в Ямасину он перевез и всю свою семью, но его жена Рику, с молодых лет наблюдавшая за его похождениями, как всегда не говорила ни слова. Даже во время службы в клане, когда он стал командором, и на шумные развлечения уже не осталось ни времени, ни сил, Кураноскэ завел себе содержанку.

«Чего тогда только ни говорили — будто я ударился в загулы, дабы скрыть от врагов планы отмщения…»

Людская молва вещь забавная. На лице Кураноскэ появилась блуждающая улыбка.

На самом деле тогда у него и в мыслях не было спасать поруганную честь покойного князя и его дружины или уберегать их от несправедливого осуждения будущими поколениями. Все, чего он хотел, это восстановить род Асано. Только этому он посвящал все свое время, одолевая просьбами родственников князя, Асано Миноноками и Унэмэносё Тоду, а также пытаясь действовать через Юкая, настоятеля Энрин-дзи — родового храма князей Асано, монахов храма Сёсё-ин в Эдо и многих других людей, которые хоть как-то могли повлиять на исход дела. Помимо этого, сдерживая напор эдоской группировки во главе с Хорибэ, требовавшей немедленного возмездия, он не забывал о подписанной самураями клятве и готовился к тому, что это возмездие может стать последним средством, к которому им придется прибегнуть.

Но только никакой связи между этими делами и его развлечениями в веселых кварталах не было. Временами Кураноскэ чувствовал, как от вынужденного безделья у него в крови вскипает похоть. Желание плотских утех становилось настолько сильным, что он уже не мог ни сидеть, ни стоять. Всеобщее заблуждение относительно истинных мотивов его поступков было ему только на руку. Ночи напролет он носился в паланкине из Фусими в Симабару и обратно, скупая без разбору и изысканных куртизанок, и дешевых проституток. Весной этого года он отправил жену со всеми детьми, кроме старшего сына Тикары, в ее родовое гнездо — дом Исидзука, который был приписан к клану Тоёока в провинции Тадзима.[77] С отъездом семьи его загулы стали еще безудержнее.

Даже его соратники, которые поначалу лишь посмеивались над этими похождениями, начали всерьез беспокоиться. Да и среди людей пошли слухи, что Кураноскэ, похоже, забыл о своих планах.