Семья Машбер - Дер Нистер

Мойше растерялся и сумел только пробормотать:

— Иди к себе, Алтер. Постараемся что-нибудь придумать.

Алтер немного постоял и ушел. Мойше был потрясен. Вздох вырвался у него из груди:

— Господи, что происходит?

XI

Накануне краха

В пасмурный осенний вечер к одному из N-ских заезжих домов подкатила пароконная фура. От уставших лошадей валил пар. Они долго тащились по раскисшим осенним дорогам. Фонарь, прикрепленный к правому боку фуры, тоже словно устал коптить, и теперь его агония едва позволяла различить силуэты двух пассажиров, вылезающих из фуры.

Это были Лузи и Сроли, побывавшие в Умани и в родном местечке Лузи, затерянном у самой границы. Кое-что из небольшого имущества Лузи они привезли с собой. Сроли, хотя и не имел к этому багажу никакого отношения, заботился о нем, как о своем собственном: следил, чтобы все было аккуратно сложено. Лузи, наоборот, смотрел на вещи равнодушно.

На следующий день Сроли с помощью маклеров снял для Лузи квартиру. Там предстояло много работы — побелить стены, все вычистить, вымыть, разобрать вещи, расставить мебель. Все это Сроли взял на себя и выполнил наилучшим образом, словно всегда занимался благоустройством людей и это было его основным ремеслом.

Поселился Лузи неподалеку от Проклятого места — домик ему нашел Сроли. Так оно называлось из-за того, что когда-то его проклял какой-то старый, злобный и вредный пророк. Но Лузи это давнее проклятие совсем не беспокоило. Здесь жили люди последнего сорта: ремесленники самого низшего разряда — лабутники да несчастные калеки, единственным источником существования которых были их болезни и изъяны; в основном они промышляли подаяниями. А кое-кто из них уж и ноги не волочил, и только Богу и, возможно, тому пророку, что проклял это место, было известно, чем и на какие средства они существовали.

Хозяйка домика — одинокая пожилая женщина согласилась убирать, стряпать и стирать для Лузи. Домик состоял из двух комнатушек с сенцами и кухонькой. Снаружи он выглядел довольно убого, как и все строения в этой болотистой части города, которая по ночам не освещалась ни одним фонарем, но в домике было уютно.

Надо сказать, что этот домик стал сразу сборным пунктом для всех тех, с кем Лузи сдружился в последнее время, то есть для членов его общины. Время было осеннее, дождливое и слякотное, а домик находился далеко от городских синагог, но зато близко от жилищ его приверженцев, которые в своем большинстве обитали именно в этом районе. Сюда они приходили на предвечернюю и вечернюю молитвы, а затем за стаканом чая или скудным ужином рассказывали разные истории, изливая друг перед другом душу.

Приходили не только члены общины. День ото дня жилище Лузи приобретало известность и среди других набожных людей. Особенно много было любопытствующей молодежи, приходившей тайком от родителей. Юноши, чтобы вкусить запретного плода, пробирались к домику в темноте. Часто появлялись в домике нищие и калеки, которых, конечно, никто не приглашал, но и не прогонял. Зачастил сюда, например, Кружка с десятью гривенниками — существо в рваном ватнике, из которого клочьями торчала вата. Разило от него за версту. На всех пальцах рук у него были оловянные и медные колечки, которые от постоянного ношения впились в пальцы. А пальцы распухли и стали коричнево-синеватого цвета. Правда, в сам дом Кружка не заходил, а толкался у светящегося окна. Под стать ему был другой приходивший нищий — полуидиот по прозвищу Середа. Один глаз у него был огромный и выпирал из глазницы, как стеклянный, а другой, нормальный, глядел глуповато. На вопрос «Кто ты?» он обычно отвечал: «Я Середа, Середой меня прозвали, потому что подкидыш я, а в среду меня нашли»…

Одним словом, жилище Лузи стало притягательным местом, и город этим серьезно встревожился. Ведь для многих Лузи был костью в горле. Наконец уважаемые в городе люди решили, что Лузи следует поставить на место. Начали они с того, что обратились за помощью к его брату, почтенному Мойше Машберу. Несколько именитых горожан явились к Мойше и долго обсуждали поведение его брата, но никакого толка этот визит не дал. Мойше слушал их рассеянно — было видно, что его голова занята чем-то другим…

Плохо обстояли дела Мойше Машбера. Коммерция летела под гору, а беды и несчастья множились. Ко всему прочему заболела младшая дочь Нехамка. С каждым днем ей становилось все хуже: щеки бледнели, ее знобило, и она с утра до вечера не расставалась со своей шалью. А с наступлением осени и сырой погоды она слегла в постель: у нее распухли ноги и она не могла ходить. Врачи говорили, что ей нужно тепло, лето, но где было его взять?

Болезнь Нехамки еще больше подкосила Мойше. Он почувствовал: тяжелая рука опускается на него, и кто знает, до какого предела заставит она его согнуться…

Нохум Ленчер, зять Мойше, зверем расхаживал по спальне, где лежала его жена, и курил папиросы. Он был раздражен и, возможно, имел для этого основание, но, казалось, больше всего его раздражало то, что ему теперь не перед кем разглагольствовать, душу излить. Он понимал, что сейчас не время тревожить Нехамку своими разговорами и претензиями.

Вдобавок ко всему в это время произошло событие, которое обескуражило всех, даже Нохума. Однажды вечером в дом явился Шмулик-драчун — субъект, хорошо известный в городе. Он был среднего роста, квадратного телосложения, с чуть приподнятыми плечами, с длинными, сухими, как палки, ручищами. Его лицо с бельмом на одном глазу было бледновато, зато борода была густая, крепкая, темно-рыжая. Всем своим видом Шмулик наводил страх. В молодости Шмулик принадлежал к отпетой компании «королей-галантонов», проще — бандитов, которые не работали, гоняли голубей, затевали драки, жили на денежки обманутых ими девушек и на «налоги», коими они облагали папенькиных сынков. Нынче его специальностью было — бить людей. Шмулика нанимали, когда хотели проучить кого-нибудь, наломать бока противнику. Достаточно было одного удара Шмулика, чтобы лицо превратилось в сплошной кровавый блин. Когда-то он служил помощником у меламеда, но эта работа его не устроила: теперь кулаками он зарабатывал больше.

На этот раз его нанял процентщик по прозвищу Котик — плюгавенький человечишко с личиком, затерявшимся в зарослях бороды. С незапамятных времен он носил потертое демисезонное пальтишко без пуговиц. Невероятно скупой, он имел собственный дом с большим фруктовым садом, но сдавал его жильцам, а сам у своих же квартирантов снимал крохотную комнатушку. Жены у него не было, детей тоже, а может быть, где-то они и были, но он их покинул, чтобы не кормить. Сам он кормился тем, что удавалось выклянчить у соседки, иногда он добавлял ей «на свою долю» к будничному обеду три гроша, а к субботнему — чуть больше. Других расходов у него не было, все остальное — дрова, керосин и тому подобное — он воровал у своих квартирантов, когда их не было дома.

Его собственные капиталы оценивали не менее чем в полтораста тысяч, не считая серебряной утвари и золотых вещей, взятых им в заклад и не выкупленных своевременно. Хранил он все это в грязном белье, рассчитывая, что никто никогда не решится туда руку сунуть, потому что от его грязного белья за версту тошнило. Через годы он кончил тем, что его задушили люди, арендовавшие его сад. Тщедушный, истощенный от постоянного недоедания, он только разок встрепенулся и сразу отдал душонку с процентами — со слабым писком, вырвавшимся из глотки, и более громким из другого места. С тем душители и остались, поскольку до драгоценностей, спрятанных в грязном белье, они не добрались. Никому в голову не пришло, что в такой мерзости спрятано что-то ценное. Денег наличных у него тоже не нашли, было только несколько векселей от почтенных лиц, у которых он хранил свои капиталы.

Мойше Машбер был одним из его должников. Услышав, что в городе и округе носятся странные слухи, Котик сначала не поверил. Он сам довольно часто в своем оборванном пальто наведывался в контору и видел, что ничего особенного там не происходит: контора как контора. Но слухи все не прекращались, и Котик забеспокоился и утратил сон. Он стал ломать голову над тем, каким образом приблизить срок векселей и благополучно забрать деньги. Но ничего не смог придумать, кроме того, что он всегда делал со своими должниками, но более мелкими и не такими почтенными, как Мойше. И он решил подослать к Мойше Шмулика-драчуна.

Впрочем, когда Котик договаривался со Шмуликом о Мойше Машбере, он так сказал ему:

— Помни же, Шмулик, куда ты идешь! Помни, с кем имеешь дело. Не тронуть, руку не поднимать, разве только ударить по столу. Денег мне еще не следует, срок не вышел, но нужно лишь пугнуть, пусть не думает, что это так просто, пусть заранее видит, кто будет на моей стороне, когда наступит срок и когда это понадобится.

Это поручение Шмулику было весьма не по душе. Ему еще никогда не приходилось ходить на «работу» в такие почтенные дома. Красноречив он не был, говорить не умел. Вся его сила заключалась, собственно, только в кулаке, который он, имея дело с мелкой сошкой, сразу пускал в ход и тут же добивался своего. Но как поднять руку на Мойше Машбера?