История жизни, история души. Том 1 - Ариадна Эфрон

Какая меня всегда тоска за душу хватает от казённых помещений и присущих им казённых же запахов — милиций, амбулаторий, контор и т. д. Сегодня просидела в амбулатории часа четыре подряд, в очереди разнообразных страждущих, - обросших щетиной мужчин, бледных женщин с развившимися волосами, подростков с патетическими веснушками на скуластых мордочках. Скамьи со спинками, отполированными спинами, плакаты «Мы излечились от рака», «Берегите детей от летних поносов», отполированные взглядами, ай-ай-ай, какая тоска! и все эти разговоры вполголоса о боли под ложечкой, под лопаткой, в желудке, в грудях, в висках, о боли, боли, боли! У меня тоже сердце болит тихой скулящей болью, но от этого обилия чужих болезней начинаю себя чувствовать неприлично-здоровой, хочется встряхнуться и удрать.

А зато как хороши гостиницы, пристани и вокзалы! И какая там иная тоска, живая, с огромными сильными крыльями, вот-вот готовая превратиться в радость, правда? и по силе не уступающая счастью. Тоска приёмных покоев совсем другая, заживо ощипанная и бесперспективная (чудесное словечко!). Осенняя муха, а не тоска.

Пишу тебе всякую несомненную ерунду. Кругом так шумно, тесно, неудобно, и, несмотря ни на что, так хочется хоть немного поговорить с тобой, т. е., вернее, смотря на всё, так хочется поговорить с тобой! Всё бы ничего, но я ужасно тоскую, грущу и по-настоящему страдаю о и по Москве. Как никогда в жизни. А ведь жила я там так мало, до 8-ми лет ребёнком и потом взрослой года три в обшей сложности, вот и всё. Это - самая страшная тоска, тоска - неразделённой любви, что ли! Сколько же я видела в жизни городов, стройных и прекрасных, сколько любовалась ими, понимала и ценила, но не любила, нет, никогда. И, покинув их, не больше вспоминала, чем декорации когда-то виденных пьес.

Но этот город — действительно город моего сердца, и сердца моей матери, мои город, единственная моя собственность, с потерей которой я никак не могу смириться. И во сне вижу - в самом деле, а не для красного словца - московские улицы, улички и переулочки, именно московские, а не какие-нб. другие. А вместе с тем жить в Москве я бы не хотела, не хотела бы, чтобы этот город стал для меня будничным городом нескольких привычных маршрутов. И с удовольствием — если бы жизнь моя была в моих собственных руках, жила и работала очень далеко от Москвы, и именно на севере, ещё севернее, чем здесь, - жила и работала бы по-настоящему, не так, как сейчас приходится. Книги писала бы о том, что немногим приходится видеть, хорошо писала бы, честное слово! Крайний Север - непочатый край для писателя, а никто решительно ничего настоящего о нём не написал.

А потом прилетала бы в Москву, окуналась бы в неё — и опять улетала бы.

Всё «бы» да «бы».

Крепко целую тебя. Спасибо тебе.

Твоя Аля

Б.Л. Пастернаку

5 мая 1950

Дорогой Борис! Огромная к тебе просьба: мне очень нужны мамины стихи: 1 — цикл стихов к Пушкину1, 2 — цикл стихов к Маяковскому2 и 3 — цикл стихов о Чехии3. Последний цикл написан был мамой в период захвата Гитлером Чехословакии. М. б. всё это есть у тебя, если нет, то может быть у Крученых4, у к<оторо>го много маминых вещей, рукописных и перепечатанных. Если нет ни у тебя, ни у Крученых, то есть у Лили в черновиках. Мне нужны обязательно все три цикла. Теперь так - если ты обратишься к Крученых, то очень попрошу тебя - не от моего имени. Мы с ним не очень ладим, и мне он может отказать, а тебе наверное нет. И последняя инстанция — Лиля. Там труднее всего, т. к. они обе устали, больны, им это очень утомительно и трудно, и кроме того действительно нелегко разыскать нужное в черновиках, если у них нет оттисков или хотя бы переписанного набело. Только мне очень хочется, чтобы все мамины тетради остались на месте, т. к. даже при самом бережном отношении что-нб. может пропасть, как это случилось с письмами, а рукописи — невосстановимы.

Я знаю, что тебе это будет очень трудно, но просить мне больше некого, т. к. только тебе могу доверить эту просьбу, во-первых, и вообще во-вторых, Очень прошу тебя, сделай это, и если возможно — поскорее.

Кроме того, если есть возможность, пришли немного хотя бы своих книг, т. е. книг своих стихов, у меня на руках осталось только надписанное тобою мне, а читателей, и среди них таких, которые заслуживают иметь твои книги, много. Если нельзя прислать несколько экземпляров, то пришли хоть немного, и я отдам в библиотеку, где часто тебя спрашивают и где нет ничего твоего.

Прости за эти трудновыполнимые просьбы. Один Бог знает, кажется, с какой радостью я всё это сделала бы сама!

Пишу тебе поздно вечером, в нетрезвом от усталости состоянии. Сегодня - день печати, и пришлось много поработать, да и от предмайской усталости ешё не очухалась. Время приближается к полуночи, а на улице ещё совсем светло. Если не теплом, так светом хороша северная весна. А она уже в полном разгаре. Совсем недавно осознала, почему именно весну я люблю меньше всех остальных времён года. С утра — снег огромными хлопьями, потом солнце проталкивается сквозь облака, тает, с крыш вода, под ногами лужи, проталины, ручьи. Потом резкий холодный ветер, гололедица, сосульки. Потом тёплый, ленивый и уже почти душистый ветерок, и вновь снег хлопьями, а затем дождит. И так - целыми днями и ночами. И вот, шла я по мостику через овраг, на меня накинулся влажный ветер и начал рвать с меня платок и хватать за колени, бросил мне в лицо несколько угрожающих пригоршней снега, заставил запахнуться и чертыхнуться. Ещё несколько шагов - овраг позади, тишина, солнце светит, всё кругом мирно, тепло и ярко. Весь предыдущий гнев оказался шуткой, м. б. даже инсценировкой! Тут меня и осенило, почему к весне я не так благоволю: она ведь женщина, настоящая, с вечной сменой настроений, с такой искренней лёгкостью переходящая от смеха к слезам, от слов к делу, и даже от поцелуев к пощечинам! Женщина, т. е. я сама, и поэтому только видимо я предпочитаю ей, со всей неустойчивостью её характера, определённость лета, выдержку осени и суровость зимы. (Последнее желательно в более умеренном климате!).

Скоро ледоход. Я впервые увижу его на такой большой реке. Енисей - огромный, шире Волги намного. Я боюсь ледохода, даже на Москва-реке. Это страшно, как роды. Весна рожает реку. Последний ледоход я видела в прошлом году на Оке, и мне было в самом деле и страшно и немного неловко смотреть, как на что-то личное и тайное в природе, несмотря на то, что всё было так явно!

У меня опять очередное несчастье — через две недели я буду без работы, т. е. нашему учреждению не на что нас, небюджетных, живущих на «привлечённые средства», — содержать. А работу найти очень трудно, почти невозможно. Господи, как жить, что делать, о какую стенку головой биться, и ума не приложу! М. б. за эти две недели что-нб. чудесным образом наклюнется, хотя шансов на это никаких. Никак не вылезу из серии плохих чудес, никак не попаду в хорошие! (чудеса).

Крепко тебя целую.

Твоя Аля

' По всей видимости, здесь имеется в виду цикл 1931 г. «Стихи к Пушкину».

2 У М. Цветаевой есть стих. 1921 г. «Маяковскому» («Превыше крестов и труб...» и того же названия цикл из семи стихотворений (1930).

3 «Стихи к Чехии» (1938-1939) - антифашистский цикл, написанный М. Цветаевой в дни, когда была расчленена, а затем оккупирована Чехословакия.

* Алексей Елисеевич Крученых (1886-1968) - поэт, художник, коллекционер. (См. о нем примеч. 24 к «Страницам былого». T. III. наст, изд.)

Е.Я. Эфрон

8 мая 1950

Дорогая Лиленька! Только что получила Вашу открытку от 2-го мая. Она дошла в рекордный срок, причём чисто случайно, т. к. сейчас, по случаю несомненной весны, погода в большинстве случаев нелётная и почта к нам прибывает очень нерегулярно. Большое Вам спасибо за то, что смогли передать письмо. Мне давно и бесконечно стыдно за все мои, такие трудновыполнимые, поручения. В самом деле, для меня это - настоящее мучение, а для Вас - и говорить нечего! Вечно сознаю Вашу беспомощность — все Ваши болезни и трудности, и вечно моя собственная беспомощность заставляет меня обращаться к Вашей. Пишу Вам поздно ночью, а за окном светло, то ли ещё, то ли уже.

Дни стали длинные и светлые, снег тает по-настоящему, и кое-где видна уже самая настоящая грязь. Лужи, ручьи, всё честь честью. В Красноярске уже лёд тронулся, значит, и у нас через недельку тронется. Даже не верится, глядя на безупречно-ледяную поверхность наших двух рек! О весне я Вам напишу в следующем письме подробно, она того стоит, а сейчас до того безумно устала, что она, весна, долгожданная, даже на ум нейдёт.

Я просила Бориса разыскать и прислать мне мамины стихи (циклы стихов) о Чехословакии, о Пушкине и о Маяковском. Они должны быть у Крученых, а если там не удастся, то я очень попрошу Зину помочь Борису найти их в том, что есть у Вас.