Тайный советник вождя - Владимир Успенский

Если исходить из официальной версии, из того, что Сталин явился в мир якобы с 21 на 22 декабря 1879 года, в самый короткий день, в тот день, когда Солнце оказывается в нижней своей точке, зависая над безысходной пропастью, то время для рождения младенца было не самым лучшим. Ослабевшее Солнце балансирует на грани: продолжать падение или собрать силы для подъема?! Люди, родившиеся в этот трагически-переходный момент, по мнению астрологов, подвергаются тяжелым испытаниям, связанным с борьбой мрака и света, что и определяет особое, чрезвычайное духовное развитие появившихся тогда субъектов.

Второе составляющее. Солнце в ту пору находилось в созвездии Стрельца, а Стрелец — это получеловек-полулошадь, смешение животной, инстинктивной природы и природы Высочайшей, космической, недоступной для простого восприятия и понимания. Сочетание подсознания и сверхсознания — во как закручено!

Не менее любопытные астрологические открытия ожидают тех, кто взял бы за точку отсчета не «бумажную», а фактическую дату рождения мальчика из Гори: 6 декабря 1878 года. Ежели смотреть по восточному календарю (а Грузия все же Восток) — это год Тигра, и не простого, а почему-то железного. Почти стального! Трактовка же такова. Тигр по натуре своей бесстрашен, революционен. Всегда выступает против несправедливости и насилия по отношению к слабейшим. Предан своим идеалам, надежен с верными друзьями. А с другой стороны, люди, появившиеся в год Тигра (да еще железного!), чрезмерно тверды в своих убеждениях и при достижении поставленных целей: им противопоказана абсолютная неограниченная власть, к которой они, при всем том, очень стремятся. Плохо, если некому их сдерживать, нет противовеса. Примерно так.

Самого Сталина ни первое (по 1879 году), ни второе (по 1878 году) извлечения из горотеки не радовали и не привлекали, как, впрочем, и все другие изыскания толкователей и предсказателей, составляющих гороскопы, связанные с его персоной. Считал — от лукавого. Разве что забавляли — повод для шуток. Зато в ящике стола, за которым он работал в домашнем кабинете, с войны и до самой смерти лежала среди бумаг красиво, старинной вязью, исполненная выдержка из рукописи "О днях лунных", появившейся в Троице-Сергиевой лавре еще в XVI веке.

"В 22 день луны Иосиф родился.

В тот день дети добро учити, свадьбы творити,

аще родится мудр будет, аще разболится не умрет,

сон збудется, кровь весь день пущай, весь день добр".

Привлекали, значит, Иосифа Виссарионовича эти слова, ощущал в них какую-то истину, успокаивавшую и вдохновлявшую. Устойчивым и неизменным было его православие, как у тех инквизиторов, которые готовы были в борьбе за веру на любую жестокость по отношению не только к другим, но и к самим себе.

Реже, чем у многих современников, проявлялись у него свойственные всем людям темные остатки дохристианских, языческих представлений и поклонений то, что называют мистикой. Однако имелось и это. Считал удачливым для себя самый темный месяц года, когда удостоился счастья родиться, и наоборот тяжким противоположный декабрю наиболее светлый месяц июнь, действительно приносивший ему разные неприятности, осложнения. Нос закладывало — аллергия от цветочной пыльцы. Ночи короткие, мало спал, глаза побаливали, не успевал отдохнуть. Ну и самые катастрофические события его жизни: нападение гитлеровцев в июне 1941 года, разгром наших войск в июне 1942-го, поставивший нашу страну на грань катастрофы… А в декабре все иначе успех за успехом.

Не отрицал Иосиф Виссарионович так называемый "цикл Юпитера", согласно которому в жизни каждого человека через двенадцать лет наступает обострение неприятностей, — полоса испытаний, неудач, острых переживаний, болезней, срывов. Для него такими годами были (это уже при мне) 1917, 1929, 1941-й. И он, старея и слабея, с тревогой ждал, что принесет ему следующий «цикличный» год — 1953-й. Ну а пока — официальное семидесятилетие.

К подаркам, значит, Сталин был равнодушен. Бесконечным потоком посланий от коллективов, предприятий и учреждений, от зарубежных партий и государственных деятелей занимались специально созданные группы в Центральном Комитете и Совете Министров, в редакциях некоторых газет. Сам же Иосиф Виссарионович проявлял интерес лишь к приветствиям отдельных лиц, любопытствуя, кто и каким образом его поздравляет. Разборкой такой корреспонденции он, не без моей помощи, занимался на Ближней даче несколько вечеров, точнее, ночей. Особенно порадовало, я бы сказал, согрело его стихотворение Александра Николаевича Вертинского с автографом известного певца, в 1943 году возвратившегося из эмиграции в нашу страну и с большим успехом выступавшего перед разными аудиториями по всему Советскому Союзу. Сталину нравились некоторые его песни, он ценил талант Вертинского. И вот, пожалуйста, задушевное послание, красиво отпечатанное на большом листе глянцевой бумаги, оформленное как почетная грамота. Нельзя было читать без волнения.

Чуть седой, как серебряный тополь,Он стоит, принимая парад.Сколько стоил ему Севастополь,Сколько стоил ему Сталинград?И в седые морозные ночи,Когда фронт заметала пурга,Его ясные, яркие очиДо конца разглядели крага.В эти черные тяжкие годыВся надежда была на него.Из какой сверхмогучей породыСоздавала природа его?И когда подходили вандалыК нашей древней столице отцов,Где же взял он таких генераловИ таких легендарных бойцов?Он взрастил их, над их воспитаньемМного думал он ночи и дни.Но к каким роковым испытаньямПодготовлены были они!И в боях за Отчизну суровыхШли бесстрашно на смерть за него,За его справедливое слово,За великую правду его.Как высоко вознес он державу,Мощь советских народов-друзей,И какую всемирную славуСоздал он для Отчизны своей!

Проникновенные слова растрогали Иосифа Виссарионовича, запомнились ему на все оставшиеся дни. А еще подчеркну я благородство Александра Николаевича: он не отрекся от своего стихотворения в последующие годы, когда началось официальное охаивание Иосифа Виссарионовича, гонение на тех, кто остался верен его идеям, его памяти. Выступая перед публикой, Вертинский продолжал исполнять свою "Песню о Сталине". Еще один пример того, что настоящие русские интеллигенты куда как честней и принципиальней приспособленцев-интеллектуалов разных мастей.

В те же юбилейные дни широкую огласку получила публицистическая статья "Большие чувства" Ильи Эренбурга, не устававшего превозносить Иосифа Виссарионовича даже в самые напряженные месяцы борьбы с космополитизмом. Восторженно рассказывал Эренбург, как обожали Сталина люди на фронте, партизаны во Франции, республиканцы в Испании. В общем и целом — все прогрессивное человечество. Аж с перехлестом хвалил, теряя, на мой взгляд, чувство меры. Я вспоминал эту статью через несколько лет: Эренбург, чутко уловив смену ветра в партийных вершинах, первым из писателей плюнул вслед ушедшему Сталину, поспешно опубликовав скороспелую повесть «Оттепель». Когда же этот литератор был искренним, когда же он был самим собой, до или после смерти Иосифа Виссарионовича? А может, и вообще никогда — крутился, как флюгер. Никто ведь не заставлял Эренбурга признаваться в любви, никто не тянул за язык, веля возвеличивать или охаивать вождя. Такова натура. Вот поэт Твардовский Сталина не хвалил, не воспевал его в своем творчестве, зато и не бросал грязные комья вдогонку гробу, хотя имел на это моральное право — родственники пострадали при раскулачивании. Порядочность не позволяла. Ладно, это всего лишь изменчивый пульс быстротекущих дней.

Юбилей позади. Идет 1950 год. У власти дряхлеющий Сталин. Авторитет его велик. Но он уже не в состоянии уследить за действием огромного государственного механизма. Силы слабеют. Почуяв эго, активизировалось черное воронье, еще опасаясь сбиваться в стаи, но уже совершая предварительные круговые облеты. Я считал, что слишком уж торопятся претенденты на власть, и старался всеми мерами мешать сплочению тех, кто не прочь был подтолкнуть Иосифа Виссарионовича к могиле.

Дождался момента, когда Сталин выразил недовольство Берией по каким-то текущим делам, и плеснул керосина в огонь. Не только попросил Иосифа Виссарионовича внимательно прочитать перехваченное письмо женщины, пострадавшей от высокопоставленных насильников, но и высказался, нарисовал словесную картину, которая не могла не повлиять на Сталина.

Вот Берия в черной машине медленно едет вдоль тротуара по улице Горького или по Садовому кольцу близ своей резиденции, обнесенной, как тюрьма, высоким глухим забором. Вид мрачный. Просторное черное пальто с поднятым воротником, широкополая черная шляпа надвинута низко, на самые брови (после войны он одевался во все черное). Шарф закрывает подбородок. Холодно поблескивают стекла пенсне над выпуклыми, белесоватыми, бесстыжими глазами. Осматривает женщин. Сначала со спины, потом в профиль. Ухмыляясь, с обострившимся акцентом, говорит начальнику охраны: "Жёпа как орех, сама просится на грех… Привези эту…" Черный демон, наместник Сатаны на земле: не случайно, знать, выпало ему работать над дьявольским оружием, над атомными бомбами.