Искатели - Даниил Гранин

Не люблю и любить не буду… и все тут. У него настоящее, истинное… А вдруг у меня тоже настоящее? По-вашему, я легкомысленная? Тогда зачем я вашему Саше нужна? Просто глупо выходит… Эх вы, такой умный, испугались свое го чувства. Ответственности побоялись? Ответственности… Господи, до чего ж вы плохо в людях разбираетесь. — Она презрительно покачала головой.

Волосы ее рассыпались, закрыли лоб, глаза, она мотала головой и все никак не могла стряхнуть тяжелую прядь.

— Нина…

— Довольно, слушать вас не хочу. Я-то… ничего не побоялась… Она сорвала ветку и, похлестывая себя по ногам, пошла по тропке.

Медленно выпрямлялась примятая ее ногами трава. Андрей все стоял, ожидая чего-то. Упала шишка, Андрей вздрогнул, оторвал прилипшую к сосне руку.

«Скверно. Худо все… — думал он. — И правильно. И она права. А иначе я не мог…»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Саша заглянул на лужайку, откуда доносились глухие удары мяча. Нины и здесь не было. Несколько минут он для вида поиграл с ребятами.

— Что-то ты, старик, кислый? — заметил Пека Зайцев.

— Все понятно, — подмигнул Ванюшкин, принимая пасовку. — Владимир Ленский в ауте.

На краю площадки Леня Морозов, сидя на футляре для аккордеона, тихонько подбирал какую-то мелодию. Он подозвал Сашу, пригнул его к себе за шею, крепко дыша запахом водочного перегара:

— Нинку ищешь? Она с начальством в лес отгребла. Саша скинул его потную руку:

— Тебе что за дело?

— Ну, ну, — обиделся Морозов, — о тебе, дураке, забочусь… Он растянул аккордеон, пробежал по клавишам: Наша Нинка что орех, Так и просится на грех.

— Послушай, ты, — спокойно сказал Саша, — ты подлый тип. По всем пунктам ты подлая личность.

Сквозь детскую припухлость его губ проступила энергичная линия рта.

Саша был похож на боксерскую перчатку, круглую и мягкую снаружи, в которой спрятанный кулак чувствуется только в момент удара.

— Ты думаешь, что за Соню Манжула простится тебе? — тихо продолжал Саша. — И на Лобанова клеветать разрешим? Мы твои маневры понимаем.

Морозов вскочил, ругаясь, размахивая кулаками.

— О чем дискуссия? — спросил, подходя, Ванюшкин. Ребята прекратили игру и окружили Заславского и Морозова.

— Видали цацу? — возбужденно обратился к ним Морозов. — Подхалим лобановский. Ты в мои личные дела не суйся, погляди лучше на Лобанова, как он с твоей Нинкой… — Морозов похабно выругался.

Сайт, побледнев, шагнул к нему, но ребята схватили его, удержали.

— Тебе не годится, — внушительно разъяснял Саше Ванюшкин. — Ты лицо, ответственное за мероприятие.

Воронько аккуратно взял Морозова под локоть своей железной рукой.

— Пойдем поговорим, — пробасил он, легонько подталкивая Морозова вперед.

Их провожали одобрительным молчанием. Как секретарь комсомольского бюро, Ванюшкин не мог санкционировать подобные методы, по сейчас он сам с удовольствием присоединился бы к Воронько.

Бледный, ничего не замечая, Саша быстро шел по парку. Ему вдруг все стало ясно — Нина любит Лобанова. Это открытие потрясло своей страшной безвыходностью. Глупо пробовать соперничать с Лобановым — умным, талантливым, интересным. Ничего удивительного в том, что Нина предпочла Лобанова ему. Разве он сам не нахваливал ей Андрея Николаевича? Все, за что он любил и уважал Лобанова, оставалось в силе, и в то же время он не мог убедить себя, что так должно быть. Нина? Но, вспоминая ее поведение, он с ужасом убеждался в том, что вся уверенность в ее чувстве куда-то исчезла; за что бы он ни хватался, все пропадало, ускользая меж пальцев, как вода.

Ничего не было. Он все выдумал, ему все казалось, она ни разу не сказала: «Я люблю тебя». Но ведь он и сам еще не решался спросить ее об этом. Что делать? Как же он будет теперь? Представить себе, что между ним и Нивой все кончено, он не мог, это была какая-то несообразность, пустота… Он вдруг страстно начал убеждать себя, что все неправда. Пускай Лобанов сейчас гуляет с Ниной, что из того? Надо держать себя в руках и не поддаваться на провокацию всяких отсталых элементов вроде Морозова.

Вдруг в соседней аллее Саша увидел темно-голубое платье Нины. Он побежал к ней через газон. Нина остановилась, нетерпеливо похлестывая себя прутиком по ногам. Лицо ее было надменное, застывшее, волосы сбились, она дышала тяжело и нервно, как будто за ней кто-то гнался.

— Что с тобой? — спросил Саша. Она посмотрела на него с ненавистью.

— Тебя кто-нибудь обидел?

Ее запекшиеся губы ответили недоброй улыбкой. Саша набрал воздуха и спросил напрямик:

— А где… Андрей Николаевич?

— Отстань, — сквозь зубы сказала она. — Отстаньте вы все. — Она подняла руку, готовая ударить прутом, если он попробует задержать ее. Краска медленно сходила с Сашиного лица.

— Нина… он что, обидел тебя?.. Не может быть. Нина уходила не отвечая.

Возле эстрады она встретила Борисова и рассказала ему, как она вырезала заметку из стенгазеты. Ей хотелось до конца испытать всю горечь унижения, отрезать себе все пути возврата в лабораторию… Ничего сейчас ее не пугало: чем больше несчастий, тем лучше. Пусть соберут комсомольское бюро, пусть ее исключат из комсомола…

Глаза ее налились слезами. Она стояла, боясь пошевельнуться.

По своему родительскому опыту Борисов знал, что в такие минуты утешение ведет к плачу. Поэтому он грубовато и сухо спросил Нину: с какой стати она разоткровенничалась? Бессвязно, не таясь, не щадя себя, она рассказала все.

«Молодец Андрей», — подумал Борисов.

— Ну, за что тебя разбирать на бюро? — сказал он. — Это его надо разобрать, как он смеет не любить такую дивчину? Значит, взяла и резанула газету бритвой? Сильно!.. — Он вдруг рассмеялся и с уважением посмотрел на Нину. — Честное слово, не ожидал от тебя. Я, признаться, не думал, что ты способна на такое чувство… А ну их всех к черту! — Он весело махнул рукой.

— Не дам тебя обижать. Но сам-то я тебя отчитаю…

К концу дня все собрались на пароходе, загорелые, охрипшие, усталые, поэтому на обратном пути было тихо. На нижней палубе лежали в шезлонгах, лениво переговариваясь. Пека, скрестив ноги, сидел на полу и донимал Лобанова немыслимыми вопросами: можно ли выдрессировать китов так, чтобы они таскали за собой баржи, до какой длины можно отрастить ногти, зачем писать новые книги?

Мысли его прыгали непостижимым образом. Вопросы он задавал для того, чтобы поспорить. Если с ним соглашались, ему становилось скучно. По любому поводу он выдвигал собственную теорию. Он имел свою теорию медицины, свою теорию использования Луны. Относительно книг он доказывал, что уже написано так много всяких романов и стихов, что старых прочитать некогда, зачем же новые писать.

— Ишь ты! — благодушно удивился Борисов.

— Это, конечно, чепуха, — сказал Андрей, — но интересно другое. Вы задумывались когда-нибудь, сколько книг может прочитать человек за свою жизнь?

— Тысяч сто, — немедленно ответил Пека.

— Тысяч тридцать, — сказал Ванюшкин.

Стали рассуждать, какие книги, по сколько страниц. Андрей предложил вычислить. Допустим, вот Пека в среднем читает в день пятьдесят страниц.

— Да, допустим, — согласился польщенный такой цифрой Пека.

— Читает он одну книжку в месяц, — фыркнул Ванюшкин.

— Средняя книга имеет, ну, триста страниц, — продолжал Андрей, — значит, одна книга в шесть дней. Значит, за триста шестьдесят дней…

— Шестьдесят книг, — вычислил Пека.

— Так, а за пятьдесят лет?

— Три тысячи, — выговорив эту цифру, Пека разочарованно посмотрел на Андрея, потом на ребят. Получалось что-то маловато.

— Три тысячи за всю жизнь, — говорил Андрей, — считая и учебники. А в Библиотеке Ленина больше пяти миллионов книг. Представляете себе, как надо тщательно отбирать, чтобы успеть прочитать самое хорошее.

Заинтересованные разговором, ребята придвинулись ближе к Андрею.

Подошли Воронько с Верой Сорокиной, Новиков, Соня Манжула.

Наблюдая за Андреем, Борисов с удовольствием убеждался, что тот ледок отчуждения, который существовал еще вчера, незаметно подтаивал, ребята с Андреем спорили, его перебивали, спрашивали. Пека теребил его за рукав. За минувшие сутки ребята сдружились с Лобановым больше, чем за полгода.

— Есть такие книги, которые несколько раз перечитываешь, — сказал Воронько. — Вот «Петр Первый», например.

— Если книгу не стоит читать два раза, то ее вовсе не стоит читать, — внушительно изрек Новиков.

Ребята наперебой перечисляли любимые книги. Андрей старался заранее угадать, кто что назовет, и большей частью ошибался. Для него было открытием, что Борисов любит Тургенева, а Соня Манжула — «Далеко от Москвы»; ему казалось, что должно быть наоборот. Когда очередь дошла до Пеки, тот неуверенно сказал: