Остров накануне - Умберто Эко

На третий день являются деревья, травы и зелень, Библия говорит не о таком еще ландшафте, что увеселяет взор, но о мутной вегетативной мощи, о слиянии сперм, о трепете корней, корни страдают, корни изворачиваются в стремлении к солнцу, которое в третий день еще не произошло.

Жизнь появляется на четвертый день, в который созданы луна и солнце и звезды, дабы дан был свет земле, дабы отделился день от ночи, в смысле, в котором мы это себе представляем, когда совершаем исчисление времен. Это на четвертый день обустраиваются круги неба, от первого подвижного круга и от закрепленных звезд вплоть до луны, с землею посередине – с самоцветом, который облучается двумя великими пламенниками и имеет кругом себя гирлянду драгоценных камней.

Определяющие наши дни и наши ночи, солнце и луна были первой непревзойденной моделью всех будущих циферблатов, каковые, передразнивая небесную твердь, сопрягают человеческое время с кругом солнцепутья; наше человеческое время никак не подобно времени космоса, оно, наше человеческое время, имеет направление, оно – тревожное пыхтение через вчера к сегодня, через сегодня к завтра, никак не подобное спокойному отдыханию Вечности.

Остановимся теперь на этом четвертом дне, призывал отец Каспар. Бог создал солнце, а когда солнце было сотворено – разумеется, не ранее, – оно пошло в путь. Ну так вот, в тот момент, когда солнце начинало свой бег, коему уже не прекращаться, в этот «Блиц – миг», когда блудным бликом предвосхитился первый шаг, солнце стояло отвесно над чертою, разделявшей землю ровно пополам.

«И это Первый Меридиан, на котором вдруг наступила середина дня!» – выпалил Роберт в восторге от собственной догадки.

«Не суди по себе! – гневно перебил его учитель. – Неужели Господь Бог такой же глупый, как глуп ты? Как он мог начать первый день Творения с середины? Это с тебя бы сталось начинать Творение обрывочным днем, жертвой аборта, выкидышем суток, насчитывающим всего только двенадцать часов!»

Нет, конечно. На первом меридиане бег солнца должен был начинаться при свете звезд, когда стояла полночь и была еще чуть – чуточка, а до этого было He – время. И на этом меридиане – ночью – состоялось Начало того самого первого мирового дня.

Роберт возразил, что если на этом меридиане была ночь, ублюдок дня получался на обратном меридиане, там неожиданно высунулось солнце, притом что до этого не было ни ночи, ни чего – либо иного, но только хаос, безвременный и мерклый. Отец Каспар отвечал на это, что в Писании не сказано, будто солнце появилось без предупреждения, и что, скорее он придерживается теории (к которой склоняют также и природная и божественная логика), что Господь выделывал солнце, постепенно двигая его по небу, в течение нескольких первых часов, как некую холодную звезду, которая разогревалась мало – помалу, переходя от первого меридиана к его противнику, подобно тому, как молодая древесина от первых искр огнива коптит, а потом, при раздувании огня, начинает с потрескиванием загораться и, наконец, охватывается ярким и радостным полымем. Разве не мило сердцу воображать, как Отец Мироздатель дует на наш зеленый пока еще шар, тужится расшевелить его, чтобы отпраздновать свой подвиг, все первые двенадцать часов, начиная с сотворения времен, и наконец достигает успеха в точности над Противным Меридианом, то есть над тем, где они в текущий момент обретаются? Оставалось решить, какой меридиан брать за первый. Фатер Каспар все же считал наилучшей точкой отсчета Железный Остров, учитывая, что именно там (как Роберт уже слышал и от Берда) стрелка компаса не колеблется, являя неопровергаемый прообраз прочности.

Итак, подытожим. Если именно с «железной» линии Каспар отсчитывал меридианы, и если он верно определил долготу, значит, удачно проложив путь как навигатор, он потерпел крушение как географ. «Дафна» оказывается не у истинных Соломоновых Островов, а где – то к западу от Новых Гебридов, и точка.

Однако обидно пересказывать сюжет, который, как мы убедимся, просто обязан разворачиваться на сто восьмидесятом меридиане, иначе повесть утратит всю соль, – и оговаривать в скобках, что в действительности дело происходит невесть на каком расстоянии восточное или западнее этой долготы.

Поэтому предложу гипотезу, и пусть мои читатели опровергают ее сколько угодно. Я предлагаю думать, что фатер Каспар обсчитался и что в результате математической ошибки он оказался ровно – таки на нашем сто восьмидесятом градусе, я имею в виду, по гринвичскому счету, хотя для Каспара Гринвич был последним на свете местом, с которого ему пришло бы в голову начинать, поскольку Гринвич – город в государстве раскольников – антипапистов.

Если они на нашей сто восьмидесятой долготе, значит, «Дафна» стоит на якоре в районе Фиджи (где аборигены действительно черны), конкретно – перед островом Тавеуни.

Кажется, похоже на правду. В абрисе Тавеуни есть вулканическая гряда, как и в большом острове, открывавшемся Роберту на западе. Хотя отец Каспар толковал Роберту, будто роковой меридиан проходит по крайним мысам бухты меньшего острова… А мы, если поместимся на точку западнее меридиана, увидим Тавеуни на востоке, а не на западе; если же мы поместимся так, чтобы Тавеуни был слева, а маленький остров (я предлагаю Куамеа) справа, знаменитый меридиан пройдет у нас за спиной. Скажем прямо, что точно сориентировать «Дафну» в пространстве так, как описывает Роберт, невозможно.

Радует, однако, что все эти островки для нас как японцы для европейцев и взаимно: на одно лицо. И хотя я честно решал проблему (вознамерившись даже проделать вслед за Робертом его путешествие), утешает и то, что география сама по себе, а сам по себе – наш рассказ. Уточнения нерелевантны для нашей пугливой повести. Отец Вандердроссель гарантировал Роберту, что «Дафна» на сто восьмидесятом меридиане, который – антипод антипода. Значит, в данной повести на сто восьмидесятом градусе долготы будут лежать не наши с вами Соломоновы Острова, а их Соломонов Остров.

Какая разница, лежит ли Остров там в реальной жизни? Мы вникаем в повесть, где главные герои уверены, что это так, а чтобы вникнуть в повесть (вот догма из самых либеральных), нужно отрешиться от недоверия.

Постановляем: «Дафна» находилась напротив сто восьмидесятого меридиана, в точности у Соломоновых Островов, и супротивный Остров был самым из них соломоновым, не в меньшей степени, чем мое соломоново решение заявить, что это так, и все.

«И что же, – задал вопрос Роберт по окончании обзора, – вы рассчитываете найти на острове сокровища, описанные Менданьей?»

«Сокровища – лганье испанских монархов! Но возможно ли, что находясь пред лицом величайшего Wunder всей человеческой и священной истории, ты продолжаешь не понимать? В Париже ты смотрел на дам и следил за ratio studiorum эпикурейцев, а не размышлял о самых великих необычайностях этого нашего универсума, да препрославится божественное имя Творца!»

Как мы удостоверимся, цели путешествия отца Вандердросселя мало что общего имели с хищническими аппетитами мореплавателей многих стран. Все объяснялось тем, что святой отец трудился над монументальным опусом, «бронзы литой прочней», на тему о Всемирном Потопе.

Как человек клира, он собирался продемонстрировать, что Библия не солгала, в то же время, как человеку науки, ему хотелось примирить Писание с ученостью своего времени. Поэтому он коллекционировал окаменелости, изъезживал восточные страны, искавши и на вершине Арарата. Он дотошным образом высчитывал размеры и конфигурацию Ковчега, позволяющую разместить всех тварей (и заметим, чистых – по семи пар) и в то же время соблюсти надлежащую пропорцию между подводной частью и надводной, дабы не потонуть от перегрузки и не перевернуться от первого вала из тех, что в ходе Потопия были, надо думать, изрядно сильномогучи.

Он мигом набросал чертеж Ковчега в разрезе, это была квадратная постройка о шести этажах, птицы помещались на верхнем, где они получали лучи солнца, млекопитающие содержались в загонах, рассчитанных на разную живность – и на слонов, и на котят, – а пресмыкающиеся в чем – то вроде клоаки, где у них были ванны и в них могли сидеть даже земноводные. Гигантам в Ковчеге не отыскалось места, и из – за этого племя Гигантов при Потопе вымерло. Хорошо еще, Ною не пришлось возиться с рыбами.

При всем при том, обдумывая Всемирный Потоп, отец Вандердроссель столкнулся с одной физико – гидродинамической проблемой, на первый взгляд неразрешимой. Господь, рассказывает Библия, велел идти сильному дождю в течение сорока суток, и воды поднялись над землею, закрыв даже самые высокие горы, и даже более того, превзошедши на пятнадцать локтей вершины наивысочайших из высоких гор. При этом воды укрывали землю в течение ста пятидесяти дней. Что же, прекрасно.

«Но ты когда – нибудь пробовал собирать дождь? Хлещет весь день, а у тебя набирается совсем мало воды на донце бочонка! И если будет даже лить целую неделю, еле – еле тебе удастся набрать бочонок воды! Вообрази теперь уж совсем неслыханный ливень, такой, под которым совершенно находиться невозможно, когда все, что имеется в небе, падает к тебе на бедную голову, вообрази такой дождь, который даже сильнее урагана, которым тебя добросило из твоего места сюда ко мне… Все равно за сорок дней это никак не будет возможно, чтобы переполнилась водой вся земля выше самых высоких наверший!»