ГЕШТАЛЬТ - ТЕРАПИЯ - Клаудио Наранхо

В типе VII доминирующей страстью является чревоугодие - не обязательно в смысле еды (как алчность не обязательна в смысле наживы) - это чревоугодие в любви, оценке, одобрении и, говоря вообще, во всем, что только может быть. Характерологический синдром здесь: неагрессивный, мягкий, нежный, старающийся быть полезным и вместе с тем внутренне боязливый и алчный. За исключением Абрахама и некоторых других, к описанию этого типа оптимистического «орально-рецептивного» характера в психологической литературе обращаются нечасто.

Тип VIII, где доминирует вожделение, которое не является только желанием сексуального удовлетворения, а вожделением к интенсивным ощущениям любой формы. Тип соответствует фаллически-нарцистическому характеру по Райху и может также называться «мстительным» (по предложению Карен Хорни), или садистским. Он характеризуется отрицанием страха и подавлением мягких или сочувствующих чувств в борьбе за силу и доминирование. Фритц, задира и хулиган, который (я слышал, как он сам это говорил) «отфритцал» своей непосредственностью всех вокруг, олицетворяет характер VIII типа, и я уже говорил [73], насколько практика Гештальт-терапии своей конфронтативностью характеров и склонностью к возбуждению несет на себе отпечаток личности.

Страсть, соответствующая Типу IX, не может быть названа ни одним подходящим словом на сегодняшнем языке, хотя у средневековых монахов такое слово в словаре было: accidia, которое иногда переводилось как «лень». Однако тут имеется в виду ленность не тела, а духа: это сопротивление самопознанию, сопротивление изменению. Такая внутренняя мертвость жизненных сил (для которой Гюрджиев нашел подходящее определение - «дьявол самоуспокоения») может повлечь внешнюю леность, однако чаще всего ассоциируется с противным - с очень напряженной деятельностью (поскольку активность позволяет отвлечься от переживаний себя и окружающего). В отношении адаптации проблема здесь противоположна обычной - здесь патологическая сверхадаптация, чрезвычайная пассивность к требованиям окружающих, что является обратной стороной халатности глубинной сущности или (говоря на языке религии) «забвение Бога».

Раз уж я решил показать, как знакомство с протоанали-зом подействовало на меня как на Гештальтиста, начну с того, что я никогда осознанно не старался применить про-тоанализ в Гештальт-терапии. Вел себе курс и наблюдал за пациентами, когда обнаружил в себе особую восприимчивость к работе человеческих личностей, обостренную интуицию при альтернативе интервенции. Иногда большая часть сеанса целиком отдавалась исследованию доминирующей страсти индивида или характерологической стратегии, по существу являющихся содержанием Гештальт-сеанса, но в то же время дополняющих его способностью к различению типов. Во многих случаях восприятие структуры характера отражалось в различных предложениях по работе с континуумом осознанности: в особом внимании к определенным душевным состояниям, в нагнетании их и в сдерживании.

Я подметил, что восприятие характера помогает в работе, мне так легче ощутить, что поддержать в пациенте. Когда понятно, в чем заключается патология человека, становится ясно, и как от нее избавиться. Вот совсем недавний пример с одним молодым человеком, который мучил себя тем, что ему либо следует открыть всему свету, что он гомосексуалист, либо остаться в одиночестве. Много лет он старался изменить свою сексуальную ориентацию, а когда бросил это, стал счастливейшим человеком. Теперь он требовал от себя героизма, чтобы определиться и мучиться. Распознав в нем «боящийся тип», где долг и непереносимость двойственности являлись центральной проблемой, я смог увидеть, что стремление определиться вызвано подчинением суперэго послушного сына, и был состоянии поддержать его искания через внутренний диалог до тех пор, пока он воспользовался своим мужеством вместо нерешительности, неопределенности позиции, пока он не начал жить в соответствии со своими настоящими желаниями.

Протоанализ оказался полезным и в принятии того, что каждый тип характера имеет доминирующую страсть или, точнее, эмоциональное состояние, которое одновременно и патологически интенсифицировано, и отвергается (поскольку на доминирующую страсть мы также налагаем особо интенсивное табу). По опыту я знаю, что работа по самообвинению и катарсису особо продуктивна при фоку-' сировке на доминирующую страсть. Самообвинение в данном случае помогает индивиду осознать скрытое самообвинение, являющееся частью его хронической ментальной атмосферы; обыгрывание доминирующей страсти ломкой хронического табу помогает внести в сознание угнетаемую эмоцию. Посредством этого становится возможной трансформация энергии, хорошо известная Гештальтистам, которую порой можно сравнить с изгнанием демонов. Вспоминается в этой связи сеанс с человеком, стремящимся к совершенству во всем (гневный тип), который страдал из-за преувеличенного критицизма по отношению к себе и к другим, будучи при этом чрезвычайно интеллигентным человеком, не умеющим сердиться. Со стороны его инсценировка рассерженности показалась взрывом дремлющего вулкана; субъективно переживание гнева вне суждения о хорошем/плохом привело его к переживанию внутреннего огня, который он ассоциировал со скандинавским божеством Локи. Можно сказать, что такое трансперсональное и архетипнос переживание подпитыва-лось гневом, хотя больше не принадлежало к сфере страстей, поскольку представляло безличностный незаинтересованный гнев без особого повода. Локи представлял для него противоядие непреклонной личности, в которую он был заключен. Дальнейший ход терапевтического процесса исходил из намерения сделать его более Локи-подобным в повседневной жизни, чтобы он позволил себе стать тем, кто порицался его суперэго, чтобы перестать заботиться о внешнем впечатлении.

Три вопроса, о которых я только что говорил, можно разделить лишь искусственно, во многих сеансах инсценировка ведущей страсти будет протекать естественно при изучении характера, и характер, и страсть проявятся в контексте в скрытой или явно выраженной поддержке-конфронтации. Так, в сеансе с женщиной II типа (гордость) я начинаю (что бывает очень редко) с молчания, ожидая, заметит ли она в себе желание спросить. Когда это проясняется, я показываю, что ей не доставало этого при общении, поскольку в этом я уже могу видеть отражение психологии характера гордого типа: слишком гордого, чтобы спросить, и не выраженного при сообщении необходимости. Это ведет меня к предложению поэкспериментировать с выражением желаний другим членам группы, что в свою очередь доводит до ее внимания необходимость быть важной для других. Здесь слова «Я хочу быть важной для вас», повторяемые по моему предложению, служат как выражение ее гордой сущности. После ее пребывания в течение некоторого времени в этом желании я между тем приглашаю ее по очереди сказать всем присутствующим: «Я хочу, чтобы вы любили меня без того, чтобы я должна была бы быть важной».

И опять мое знакомство с динамикой гордости (где индивид ищет своей значительности и любви к себе вместо того, чтобы заслужить и привлечь любовь, и в то же время угнетает в себе осознание детского желания быть любимым) не только подсказывает мне исследовать таким образом обратную сторону гордости (и необходимость нужды), но и стимулирует проведение группового обмена в таком виде, что она верит в действенность полученного: теперь ей не надо быть важной, чтобы ее любили. К концу сеанса она со слезами сказала: «Для меня это так важно - мне не нужно стараться, чтобы получить желаемую поддержку. Хочу, чтобы меня любили такой». До конца встречи она могла обходиться без сокровенной жажды по-детски быть любимой, не прибегая при этом к роли взрослой. Сеанс в целом был для нее уроком, показавшим, как надлежит над собой работать в дальнейшем.

Иногда такое восприятие характера пациента помогает мне не быть «втянутым» в игру или манипуляцию, которые я мог не заметить раньше. Вспоминается случай с группой в Италии, когда пациентка начала рассказывать о своей отчужденности, а после проработки этого смогла сфокусироваться на внутреннем желании судить. В группе итальянцев она была единственной американкой, поэтому, поскольку понимала мой английский, просила, чтобы некоторые мои интеренции не переводились на итальянский. Безусловно, это означало оставить группу из-за ее выгоды и столкнуться не только с протестом с их стороны, но и с протестом переводчика, не желающего и слушать об этом. Я попустительствовал некоторое время стычке переводчика (поддерживаемого группой) с пациенткой с тем, чтобы потом своим вмешательством заставить ее осознать, как она превращает свои желания в требования, находя поддержку требованиям в развенчании отказа ее желанию посредством суждения «детский». Т.е. за ее уверенностью в своей правоте стояло детское неуважение к нуждам и мнениям других; за ее протестом скрывалось неприятие в счет других. Сейчас я не помню в деталях, как оно все было, но хорошо помню, что она поняла, что отказ от услуг переводчика был основан на самоинтересе. Весь ход событий проиллюстрировал обычную манеру, в которой самооценка перфекционистов уподобляется «эгоизму во имя правильности», это необходимость, чтобы все было рационально - и мораль, и взрослость, и «простые приличия». Мой показ этого, настолько она закрыта к восприятию людей, которых обвиняет, превратился в самое важное, что она вынесла с этого курса. Я полагаю, без отточенности распознания ее манеры манипуляции мне было бы гораздо легче просто поддаться ее внешне резонной настойчивости, чем противостоять ей.