Горюч-камень - Дмитрий Дмитриевич Осин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не надо, бригадир, — видя, что Волощук все еще не сладит с собой, попытался утешить Тимша. — Никудовый он друг-товарищ! Чего жалеть?
Сам того не желая, он нечаянно задел не отболевшее.
— Зелен ты еще, ежели так рассуждаешь, — оборвал его Волощук. — Мало штыбу нюхал…
— Да ведь мы же за коммунистическое званье боремся, — нисколько не обиделся тот. — А Косарь у нас вроде хомута.
Все это было справедливо и тем не менее ни в чем не разубеждало. Волощук и сам сказал бы так при необходимости.
— Тебе он — хомут, а я с ним не один день, — тоскливо вспомнил он. — И во время аварии вместе…
Давнее увлечение бригадиром не мешало Тимше видеть в нем и другое — бесхарактерность по отношению к старому дружку, точно Волощук боялся, что, потеряв его, потеряет вдруг такое, чего не найдет ни в ком другом. Хотелось от всей души помочь ему, но как — Тимша не знал.
«Сам себя не предложишь, — думал он. — Неизвестно: почему одного любишь, готов с ним хоть на край света, а с другим и встретиться муторно…»
Ненаглядов кантовал стропила и, казалось, был далек от того, что их занимало. Топор его звенел и звенел — переливчато, ручьисто, будто и впрямь под старой, раскидистой березой пробился вдруг чистый, звонкий родничок.
— Ну, как у вас? — оглянулся он. — Скоро перепартачите?
— Кончаем, — отозвался Волощук. — Глянь-ка: как теперь?
Оставив топор, Ненаглядов подошел, прищурился. Без каски, широколобый, лысоватый, он выглядел моложе, чем в забое.
— Лучше некуда! Любой бык-производитель подойдет, боднет: «Вот это шефы!»
— А нам только б его ублажить, — засмеялся Тимша и, соскочив с подмостей, побежал в тенек, где стояла деревянная корчажка с водой, — Ох, пить хочется! После толченки, что ль?
Все время, пока они ставили стропила, настилали решетник и крыли щепой силосную башню, его не оставляло удивительное, трепетно-будоражащее чувство. Казалось, он глядел на все вокруг совсем другими глазами, видевшими не только то, что все, а и невидимое им.
«Ой и здо́рово! — не утихая, радостно звенело в нем это чувство. — Работаем! Кроем крышу! Хорошая у нас смена, самая передовая! Бригадир — настоящий шахтер, а Ненаглядыч — Герой труда. Орден Ленина и Золотую звезду так, ни за что, не дают…»
Выстилая в ряд щепу по решетнику, Тимша прошивал ее проволокой, прибивал, как положено, гвоздями и перелезал выше. А в душе ликовало по-прежнему.
«Косарей-хватарей из смены вон! По-шефски — колхозу подмогли и ни копейки не взяли. Ненаглядыч с Волощуком сказали: «Ну и придумал же ты, Овчуков! Пойдем в шахтком к Гуркину, без него — нельзя». А Гуркин, как всегда, только сделал вид, что понимает, а всамделе ничего не сообразил. «Погодите денек-другой, половите рыбку в Днепре, я согласую…»
Проходившие мимо девчонки что-то кричали снизу, махали граблями. Ненаглядов, усмехнувшись, тронул Тимшу за ногу — босую, загорелую, цепко упершуюся в выстланный ряд.
— Оглох, что ль?
— Чего?
— Не видишь: щепа кончается! Ну-ка, подбрось…
Тимша нехотя спустился на подмости. Голова высунулась из неприкрытого решетника — стриженая, с запеченным носом и широко раскрытыми, щедро зачерпнувшими нестерпимо-густой небесной сини глазами.
— Мастерок! Мастерок! — наперебой кричали девчонки. — Приходи сегодня на вечерку…
— Умойся, приоденься!
Ни с того ни с сего он прикинулся простачком:
— Не троньте. А то мамке скажу.
Они дружно рассмеялись, пошли дальше. А одна, озорница, приотстала, оглянулась.
— Тебя как звать-то… маленький?
Дурашливо сморщившись, Тимша метнул:
— Забыл, бабушка! Поп крестил, отец растил, а кто в шахту спустил — и сам не знаю…
27
Сам не зная, Дергасов только напортил себе. Чаще всего люди, совершившие те или иные проступки, хоть и с трудом, но осознают их. А он не осознал ничего.
Все шло бы своим чередом и, возможно, окончилось бы как обычно — ничем, но после очерка в газете Дергасов явно переоценил себя. Он еще собирался жаловаться, доказывать свою правоту, искал сочувствия и поддержки у Костяники, а тот только отводил глаза в сторону.
— Самого, брат, обложили. Как медведя…
Приказу о переводе в сменные инженеры Дергасов не хотел и подчиняться.
— Что ты посоветуешь? — будто в самом деле нуждался в советах, спросил он. — Подскажи, Михалыч?
— Да что тебе подсказать? Поработай, переждем. А там видно будет.
— А кто вместо меня? — ревниво поинтересовался Дергасов. — Только бы не Никольчик!
Костяника усомнился:
— Ну, вряд ли? Не его это профиль…
— И я вроде тебя думал. А теперь вижу — не зря он мне подножку.
Костяника достал немецкие свои сигареты и, уже не предлагая ему, закурил. Говоря о медведе, он действительно ничего не преувеличивал.
— Съезди в трест, — поглядывая сквозь дымок на бывшего своего главного инженера, наконец подсказал он. — Нельзя же так! Даже не вызвали перед приказом… ни тебя, ни меня.
— А я думал: тебя вызывали, — Дергасов знал, что Мозолькевич вряд ли переменит свое решение, но съездить в трест, конечно, следовало. — Пойду попробую дозвониться.
«Пойди, пойди, — вздохнув, подумал Костяника. — Не очень-то с нашим братом считаются. А после того, что случилось — тем более…»
Мозолькевич оказался не один и настроен совсем не под стать собственному приказу. В кожаном кресле возле стола сидел и пил минеральную воду Рослицкий, все в той же прорезиненной куртке на молниях и синем берете на заграничный манер.
— «Джермучку»? — радушно предложил Мозолькевич и Дергасову. — Перед обедом…
Тот отказался:
— Спасибо.
«Вот жизнь, — подумалось невольно. — Сидят, водичку попивают! В шахтоуправлении весь день ни охнуть, ни вздохнуть, а тут никакой гонки. — Дергасову всегда казалось: чем выше должность, тем больше свободного времени, можно заниматься чем хочешь, но только не добычей, компрессорами и черт те чем еще. — Недельку бы так поработать, — мечтал он. — Да что недельку…»
Командировку Рослицкого руководство «Гипроугля» сочло удачной, выступление его в газете понравилось. Ему было поручено обобщить опыт работы с новаторами в Углеграде и написать об этом брошюру. Волей-неволей пришлось приехать сюда еще раз, хотя он и избегал появляться в каком-либо месте дважды.
Мозолькевич уже рассказал ему о том, что Дергасов переведем в сменные инженеры. Оставив недопитый стакан и поздоровавшись, Рослицкий посочувствовал:
— Ничего, уголь черен, да горняка не чернит!
— Особенно в тоннеле, — через силу улыбнулся ему Дергасов и обратился к Мозолькевичу: — Борис Алексеевич, я хотел поговорить с вами по…
Зазвонил телефон. Не ответив, Мозолькевич взял трубку, стал разговаривать с кем-то, время от времени
