Сын человеческий - Аугусто Бастос

Усталость и сон понемногу одолевали водителей. Перед самым выездом с базы они успели проглотить по котелку горячей бурды — больше ничего не удалось съесть из-за бомбежки.

Они въехали в просторную и гладкую, как озеро, котловину. Желтое пятно головной машины маячило впереди, указывая дорогу. Кристобаль Хара заметил, что машина Сильвестре вдруг затормозила. А минуту спустя ее свет замигал настойчиво и призывно.

— Может, стряслось что с Акино? — потягиваясь, пробормотал Гамарра. — Вроде бы сигналит.

Хара не ответил. Он напряженно вглядывался вперед. От тусклой лампочки, горевшей в кабине, на лицо ему легли тени.

Из-за плотной завесы пыли вынырнула фигура: человек, подняв руки, остановился посреди дороги. В сухом желатине света, летевшем из фар, силуэт приобретал все более и более явственные контуры. Сильвестре Акино резко затормозил.

— Güepa рога![72] — пробормотал, он. — Наверняка дезертир.

— Или мародер-боливиец, — заметил его помощник Отасу, берясь за карабин и прицеливаясь.

Акино стал включать и выключать фары, желая ослепить незнакомца, но тот медленно шел им навстречу, не опуская рук.

— Стой! — крикнул струхнувший Отасу и щелкнул затвором.

Человек замер на месте. Руки вытянулись по швам: в его осанке не было ничего вызывающего, агрессивного. Это был низкорослый солдатик, без всякого оружия, даже без винтовки.

— Mávaiko-nde? — прокричал Акино на гуарани традиционный вопрос и тут же повторил его по-испански: — Кто идет?

Солдат молчал.

— Ты наш или боливиец? — настаивал Акино.

Солдат беспомощно разевал рот, но не произнес ни звука, и снова пошел к автоцистерне. Тут Акино откинулся на спинку сиденья. У него глаза полезли на лоб от удивления, но почти сразу лицо стало добрым и лукавым.

— Буду стрелять! — произнес Отасу.

— Не надо.

— Почему, сержант?

Солдат подходил все ближе. Свет бил ему в лицо, отчего оно казалось желтушным, беспокойным и в то же время решительным. В двух шагах от автоцистерны он снова остановился. И тут все признали в солдатике Сальюи. Подрезанные ножом волосы торчали из-под шляпы белесыми космами. Стянутая с убитого солдата военная форма висела на ней мешком. По ткани от света фар бежали желтые и темные пятна.

— Ты куда это, Сальюи? — почти по-отечески спросил ее Акино.

— Можно мне сесть в машину? — только и сказала она.

— Ты что, решила малость освежиться? — съязвил Отасу.

Она даже не удостоила его взглядом. Стояла и ждала, когда ей освободят место в кабине.

— Уступи ей место! — приказал Акино.

Отасу, враждебно косясь на Сальюи, неохотно вылез на подножку. Машина взревела и поехала дальше, по прогалине. Вся колонна — от ведущего до хвоста — снова пришла в движение. Стеной перед ними стояла пыль, и конические пучки света ввинчивались в густой мрак, указывая дорогу темным пыхтящим увальням… Акино и Отасу завязали тряпками рот и нос.

Сальюи сидела с отсутствующим видом, куря сигарету за сигаретой — подарок Хуаны Росы. От сильной тряски ее кидало то к одному, то к другому спутнику в странных масках.

Время от времени она кашляла — одолевала пыль.

— Как у тебя хватило духу прийти сюда? — мягко заговорил Сильвестре.

— Не было другого выхода.

— А Кирито знает, что ты тут?

— Он отказался взять меня с собой.

— Почему же ты мне не сказала, что хочешь ехать с нами?

— Он тут главный — с ним я и разговаривала.

— Ну а теперь что собираешься делать?

— Буду с вами, если не прогоните.

— Вернее, с ним?

— Для того и пришла.

— Не прогонит уже, не сможет. У нас расстреливают только дезертиров, — засмеялся Акино.

— А я и есть дезертир… — серьезно сказала она.

— Хорош дезертир — сам под пули лезет.

Он замолчал, глядя во тьму и не видя, как зияющая пасть леса разверзается перед пепельно-серым носом машины, с трудом преодолевающей ухабы и рытвины. Сальюи собралась было что-то спросить, но помешал приступ кашля. Акино протянул ей рваный носовой платок. Сальюи швырнула окурок в темноту и завязала рот.

Автоцистерна Кристобаля отчаянно выла, буксуя на узкой прогалине. Тучи москитов влетали в кабину, словно разъяренные осы. Хара машинально отмахивался, стараясь освободиться от назойливых тварей, кусавших ему лицо и руки.

Несмотря на резкие толчки и больно хлещущие ветки, Гамарра дремал, завернувшись с головой в одеяло, — точно надел скафандр.

Кристобаль Хара был отличным водителем — что и говорить. Казалось, он неотъемлемая часть машины, ее живая, одухотворенная часть, вырабатывающая мощные токи несгибаемой воли, управлявшей металлическими нервами и сухожилиями облезлого грузовика. О шоферской сноровке и ловкости Кристобаля знали и на тыловой базе, и на передовой. Его автоцистерна была вся в дырах, наспех зачиненных и залатанных. Хара никогда не увиливал от трудных маршрутов и не щадил себя. Над изречением, украшавшим закраину кабины, давно никто не смеялся. За Кристобалем упрочилась слава лихого водителя; некоторые даже полушутя, полусерьезно говорили, что грузовик Кристобаля пойдет и без горючего, — он сам потянет его на тросе. Перед выездом он осмотрел свою машину так придирчиво и тщательно, как никогда. На этот раз ответственность за выполнение задания лежала целиком на его плечах. Теперь уже речь шла не о доставке кирпича из Коста-Дульсе в Сапукай.

Когда все было готово к отправлению, Сильвестре Акино подошел к Кристобалю и сказал:

— Командир попросил у меня опытного водителя— я назвал твое имя. Знай я, куда они тебя пошлют, разве бы я предложил…

Кристобаль пропустил его слова мимо ушей. Он продолжал внимательно и быстро осматривать машину. Поршень, свечи зажигания, покрышки в порядке — в случае чего не подведут и выдержат. Кто-кто, а Кристобаль понимал, как это важно на извилистой старой дороге. Если две машины столкнутся в узком месте, им никак не разойтись. Тогда одному из водителей придется дать задний ход до первой поляны или котловины.

На этой дороге между шоферами уже не раз возникали стычки, каждый оспаривал свое право пройти первым. Но автовзвод вез воду к своим, осаждавшим Бокерон, и поэтому уступал дорогу только санитарным машинам. Кроме них, он ни с кем не считался. Как-то ночью, в разгар наступления, машина Сильвестре Акино встретилась нос к носу с автомобилем из главного штаба. Дело было на одной из фронтовых дорог. Штабной шофер выскочил из кабины и бросился к Акино.

— Назад! — напористо и категорично потребовал он. — Дай мне дорогу! Я везу главнокомандующего!

Акино, скрестив руки на руле, равнодушно поглядывал на крикуна.

— Ну и вези своего командующего, — сказал он, — а я везу воду.

— Назад! Назад! Он торопится!

— Я тоже.

Но тут в ярком свете фар они увидали, что из кабины вылез человек среднего роста, смуглолицый, в помятой военной форме без нашивок, в сверкающей каске. Акино сразу же выскочил из машины и вытянулся по стойке «смирно» — этого человека он ни с кем не мог спутать.

— Выходит, что дорога твоя, сынок, — сказал тот мягким слегка гнусавым голосом, который был отчетливо слышен, несмотря на рокот моторов.

— Нет, — не дрогнув, ответил Акино. — Дорога для всех… кто выполняет боевое задание.

— Но, сынок, не только у тебя важное задание.

— Виноват… Не думал, что это вы…

— Теперь ты видишь, что это я, придется уступить, — добавил он, — и не теряй попусту времени. — При этом главнокомандующий ни разу не повысил голоса.

— Слушаюсь!

Но тут до них донесся странный шум. Он становился все громче. Казалось, где-то глухо и настойчиво щелкали бичом: это Кристобаль Хара с товарищами, вооружившись лопатами и мачете, вырубали заросли, мешавшие машине съехать на обочину. За несколько минут была сделана полукруглая платформа, и утрамбованную землю покрыли ветками. Теперь колонна могла беспрепятственно пройти. Вода и главнокомандующий встретились друг с другом, как встречаются две равные державы, и ни одна из них ни на йоту не поступилась своими прерогативами.

— Вот и не пришлось главнокомандующему уступать нам дорогу, — хвастливо рассказывал о случившемся сержант Акино.

Так единственный раз в жизни Кристобалю довелось одним глазком взглянуть сквозь пыльную пелену на главнокомандующего армией Чако, пока он, Кристобаль, воевал с густой, непроходимой сельвой, расчищая дорогу автоцистернам с водой.

Крепко держась за руль, Хара раскачивался из стороны в сторону, глядя вперед широко открытыми глазами; его внимание и воля были целиком подчинены инстинкту водителя.

Что-то мягкое, будто вата, ударилось о ветровое стекло и рикошетом отлетело в кабину. Это был бекас. Он бил крыльями и пищал от страха, стараясь вырваться на волю. Когти больно вцепились в лицо Кристобалю. Ему пришлось схватить птицу обеими руками и вышвырнуть в окно. Машина на секунду потеряла управление и одним колесом напоролась на агаву. Послышался громкий сухой треск.