Банда 2 - Виктор Пронин

— Амон, — позвали из-за соседнего столика. — Иди к нам, мы тут скучаем без тебя, — приятели забеспокоились, зная взрывной характер Амона.

— Помнишь, как назвал меня? — спросил он, разжигая в себе обиду, раззадоривая себя, вспоминая свой позор.

— Помню, — кивнул Андрей. — Я назвал себя козлом. Вонючим козлом. Может быть, ты не такой уж и вонючий, может быть, есть козлы и более вонючие... Но то, что ты козел... Это уж точно. Пришел за чужой стол, тебя сюда никто не звал, устраиваешь какие-то разборки... У нас тут так себя не ведут. Может быть, на ваших козлиных пастбищах так принято, так привыкли, но здесь, в нашем городе все по-другому...

Не успел Андрей договорить свои прочувственные слова, не успел и Пафнутьев выпить глотка водки, как терпение Амона кончилось и он, откинувшись назад, опрокинул их столик навзничь. Пафнутьев остался сидеть с рюмкой и вилкой, на которой празднично светился свежим срезом помидор, а Андрей остался сидеть с вилкой в одной руке и ножом в другой. Он с улыбкой смотрел на Амона — тот отпрыгнул в сторону и, сжав в руке нож, ожидал ответных действий. Но на него никто не нападал. Насмешливо поглядывал Андрей, Пафнутьев тоже не выражал никакого беспокойства. Единственно, что изменилось — на его лице появилась легкая заинтересованность — что это за странный тип такой подсел к ним нежданно-негаданно?

— Вот видите, Павел Николаевич, как ведут себя вонючие козлы, попадая с родных гор на равнинную местность, — Андрей хорошо понимал, что непросто произносит слова оскорбительные, это был удар, вполне сравнимый с ударом физическим, он лишал противника разума и осторожности. И действительно, с побелевшим, перекошенным лицом Амон бросился вперед.

Но то, что произошло дальше, выглядело странно — Андрею каким-то образом удалось уклониться от столкновения — он опрокинулся назад, но так, что снова оказался на ногах, а взбешенный Амон со всего разгона налетел на торчащие ножки опрокинутого" стула. И снова повторилось прежнее положение — Андрей невозмутимо стоит на ногах, а Амон, запутавшись в скатерти, ворочается у его ног. Андрей шагнул к соседнему столику, положил вилку и нож, которые все еще держал в руках, потом медленно, мучительно медленно, как показалось Пафнутьеву, взял из стаканчика салфетку, вытер рот, пальцы и скомкав ее, бросил на все еще лежавшего на полу Амона.

Это тоже был удар.

И разум, постепенно возвращавшийся к Амону, снова покинул его. На этот раз он шел медленнее, сжимая в руке выкидной нож, в левой руке, как заметил Пафнутьев, в левой руке, в левой, — повторял он про себя не столько опасаясь ножа, сколько радуясь, что все совпало, состыковалось и все сошлось вот здесь, в этом ресторане и что где-то уже несется со своими ребятами майор Шаланда, и все идет далеко не самым худшим образом. И не столько из желания обезопасить себя и Андрея, сколько из озорства и шалости, Пафнутьев, воспользовавшись тем, что Амон не обращал на него внимания, что есть силы поддал его под зад массивным своим ботинком. Небольшого по росту Амона этот удар, кажется, даже подбросил в воздух, он вскрикнул не то от боли, не то от неожиданности, повернулся к Пафнутьеву, но тут уж не упустил возможности Андрей и коротким жестким ударом ладони чуть пониже затылка, свалил противника на пол.

Только сейчас приятели Амона словно вышли из оцепенения, вскочили, стали полукругом вокруг Пафнутьева и Андрея, но броситься в открытую не решались, видя как легко расправились с их неустрашимым и безжалостным Амоном, главной ударной силой. Андрей и Пафнутьев не могли оглянуться, но чувствовали что за спинами, у входа в зал происходят какие-то события, хорошие для них события, потому что ребята так решительно было на них двинувшиеся, вдруг замялись, глянули друг на друга и отступили.

— Сматываемся, — сказал длинный с пучком волос на затылке. Он наклонился над Амоном, пытаясь поднять его, но Пафнутьев решительно вмешался.

— Не надо, — сказал он. — Этот останется с нами.

— Что?! — заорал детина. — Отвали, папаша, пока цел! Отвали, говорю!

— Он останется здесь. И вы тоже никуда не сматываетесь...

Их спор оборвал Амон. Он пришел в себя после удара, легко, как кошка, вскочил, и тут же с перекошенным лицом бросился на Пафнутьева. Но то ли все происшедшее лишило его осторожности, то ли он попросту еще не пришел в себя, но Пафнутьев простым, но очень убедительным ударом в челюсть в очередной раз свалил Амона на пол. А после этого, воспользовавшись растерянностью длинноволосого, Пафнутьев ткнул его кулаком поддых, справедливо рассудив, что до челюсти ему не дотянуться. Парень согнулся пополам, а Андрей, перешагнув через лежащего Амона, уложил здоровяка все тем же коротким ударом по шее. Остальные двое замерли в нерешительности — теперь противников было поровну.

— Козлы! — вдруг прозвучал в наступившей тишине негромкий голос Андрея. — Ах, вы козлы, — и он сделал шаг вперед, второй шаг. — Да я вас сейчас размажу по этим стенам! Я вас просто размажу, как манную кашу!

Парни дрогнули, отступили и только тогда Пафнутьев решился оглянуться назад — через зал быстро и решительно шагал майор Шаланда, а за ним торопились несколько милиционеров из его отделения.

— Ну, вот это другое дело, — пробормотал Пафнутьев устало. — Я так и думал — Шаланда не подведет.

— Никому не расходиться! — командовал Шаланда. — Всем оставаться на месте. К стене! Быстро к стене. Руки на стену! Ребята, — обернулся он к своим, — обыскать. А где этот пшибздик? — повернулся он к Пафнутьеву.

— Отдыхает, — Пафнутьев ткнул ногой лежавшего в нокауте Амона. — Он?

Шаланда подошел, взял Амона за одежду на груди, приподнял с пола и бросил. Амон с трудом открыл мутные глаза. Что-то пробормотал...

— Здравствуй, дорогой, — ласково проговорил Шаланда. — Как поживаешь?

Андрей молча подошел к Амону и чуть отодвинув плечом Шаланду, защелкнул наручники на суховатых запястьях Амона. Тот лишь чуть заметно улыбнулся.

Пафнутьев почувствовал, что кто-то настойчиво дергает его сзади за рукав. Он оглянулся — это был плутоватый официант. Но теперь в его глазах не было ни плутовства, ни желания подмигивать. Он был напуган, бледен, веко его чуть подергивалось.

— Отойдем в сторонку, Павел Николаевич... Я вот что хочу тебе сказать, — официант даже не заметил, как в волнении перешел на ты. — Это очень крутые ребята. Я немного с ними знаком, я это знаю наверняка...

— Я тоже, — Пафнутьев успокаивающе похлопал официанта по руке.

— За ними водится многое...

— Знаю, Жора.

— Да? Но если вы их взяли... Неужели другие времена настали, Павел Николаевич?

— А ты этого еще не понял?

— Не знаю, не знаю... Их больше, чем ты думаешь, Павел Николаевич... Их далеко не четверо.

— А сколько?

— На десять умножать не стоит, а вот утроить можно спокойно.

Пафнутьев лишь махнул рукой, порываясь оставить официанта и присоединиться к Шаланде.

—  — Павел Николаевич, ты должен знать... Я видел их в обществе очень влиятельных людей.

— Догадываюсь даже с кем именно... Что же теперь делать? Семь бед — один ответ. Спасибо за прекрасный вечер. Стоимость угощения запиши на этих козлов.

— Нет, Павел Николаевич... Я уж лучше из своего кармана.

— Что тчк?

— Очень опасные ребята. Особенно тот маленький, которого твой друг отделал. Его все боятся. Его даже свои опасаются. Был случай — своего пырнул. У меня такое ощущение, что он самого себя может зарезать от злости.

— Разберемся, — и Пафнутьев пошел помочь Андрею отвести упирающегося Амона в машину. Шаланда со своими ребятами занялись остальными.

Хорошо это или плохо, но, наверное, в жизни каждого человека неизбежно наступает момент, когда новое знакомство уже не приносит ничего нового. Смотришь на человека, слушаешь, всматриваешься в лицо и понимаешь — было. Это уже было. Все уже знакомо настолько, что ты можешь без труда предугадать то, что будет дальше, какой кандибобер выкинет этот человек, в какую пакость скатится, какое великодушие его может невзначай посетить. А он, бедолага, полагает себя единственным в мире, необычным, значительным, непредсказуемым, а он, бедолага, строит глазки, произносит слова, принимает позы, ждет восторга и умиления. И надо ли удивляться, что человек, который по долгу службы ежедневно общается с десятками людей, и не просто общается, а стремится вывернуть их наизнанку, узнать о них самое главное, то, что они и сами от себя скрывают, этот человек уверенно предсказывает нравственные изъяны по форме ногтей, невидимые физические недостатки — по цвету кожи, форме носа, может догадываться о половых устремлениях человека по форме его губ или подбородка...

Да, речь о Пафнутьеве.

Водилась и за ним такая слабость, или вернее будет сказать — сила. Случалось — смотрит Пафнутьев на девушку в троллейбусе, любуется изысканным цветом кожи, чувственными губами, густыми волосами, аристократическим профилем и вдруг понимает — у нее совсем неважные зубы. Чтобы проверить себя, произносил какие-то глупые слова, вынуждая девушку улыбнуться. И с грустью убеждался — все так и есть.