Легкая голова - Ольга Славникова

Не дождавшись ничего иного, офицер махнул своим, и военные потянулись из разгромленной квартиры, навстречу слепому, щупавшему вещи, сквозняку. Грохнула дверь.

— Ну что, убрались? — деда Валера выглянул из косо освещенной, аварийно мигающей комнаты и, убедившись, что так и есть, вальяжно занял насиженное кресло. Товарищ Румянцева резко отвернулась и стала словно бы с усилием толкать беленую стену коридора, ее угловатые плечи тряслись под серым, как пыль, пуховым платком.

— Да будет тебе, разревелась! — крикнул деда Валера, полуобернувшись. — Все, ушли! Не забрали меня! Все кончилось!.. Хотя, конечно, кончилось, да не все, — пробормотал он уже сам себе под нос, доставая из лохмотьев свой нескончаемый, бурый от сырости «Казбек».

— А что потом было, деда? — подался вперед Максим Т. Ермаков.

— Что-то… Уехали мы в эвакуацию, а дом вместе с нашей квартирой разбомбили! — с горечью воскликнул покойный старик и жадно всосал в папиросу живой горячий огонек. — То ли наши, то ли фрицы, кто их там разберет. Вернулись, а на месте дома яма, в яме зеленая вода, из воды торчит узлом велосипед. Одна библиотека осталась французская, стаскали ее на себе в Казахстан и обратно. Рояль, как бабка твоя ни ругалась, не смогли утащить. Так-то!

— Да, жалко квартиру, — вздохнул Максим Т. Ермаков. — Реально жалко. Я вот тоже, видишь, все никак не обзаведусь, не устроюсь. А что эти, с маузерами? Возвращались потом за тобой?

— Не-а! — деда Валера лихо выпустил дым тремя призрачными кольцами, поплывшими в воздухе, будто медузы. — Видишь, как бывает полезно дать человеку из органов в глаз!

— Погоди, но ведь они от тебя не из-за этого отвяли, — засмеялся Максим Т. Ермаков. — Им вроде указание поступило по телефону. Они своего начальства испугались, а не твоего кулака!

— Время! — Деда Валера со значением поднял пергаментный указательный с отросшим, похожим на смолу, покойницким ногтем. — Если бы я не оказал сопротивления органам, они бы успели увезти меня в кутузку. А оттуда бы уже не выпустили! Потому что успели бы переломать стахановцу кости и вообще привести в такой вид, в котором возвращать домой уже нельзя, — деда Валера задумчиво померцал тем, чем он смотрел из, казалось бы, пустых глазниц, из глубины внутричерепного пространства, уж точно не имевшего ни концов, ни начал. — Время, Максимка, очень важная вещь! Ты за ним наблюдай. Чувствуй, куда оно течет, на кого работает. И если на тебя — пользуйся! Не стесняйся! Тяни время, если оно пока еще твое. И женись обязательно. Жена — первое средство от смерти. Хотя бессмертным и с женой не будешь, это уж точно, — добавил деда Валера философски, распахивая останки пиджака и предъявляя свои желтые, гусарского вида, ребра, за которыми темнело на каких-то волосатых растяжках ссохшееся сердце, похожее на кокон крупной бабочки и явно сохранявшее потаенную, цветную, яркую жизнь.

«На ком же мне жениться? — подумал Максим Т. Ермаков, затягиваясь сладковатым, с примесью потустороннего, табачным дымом. — На Маринке? Она в тюрьме, и на ней не дай бог. На Саше? Хорошая девушка, и на фиг ей ее монастырь. Только командовать будет мной и соседушке Шутову жаловаться на меня, чуть что. Или на Маленькой Люсе?» При одной только мысли о Люсиных слабеньких грудках у Максима Т. Ермакова зашевелилось в штанах. «Там ребенок, больной ребенок», — напомнил он себе. Тут же, впрочем, приплыла откуда-то здравая мысль, что к тому моменту, когда придется принимать решение, ребенок, скорей всего, уже умрет.

Тем временем за спиной у деды Валеры послышались мокрые грубые звуки. Товарищ Румянцева рыдала с надсадой, наискось вытирая лицо руками, по локоть в слезах. Она по-прежнему словно бы толкала стену, покрытую ее мокрыми отпечатками, сизыми на белой известке; казалось, ее отчаяние способно сдвинуть и коридор, и всю стахановскую квартиру, и гору вроде Монблана — только неспособно помочь ей самой.

— Вот, женщины, видишь как, — сокрушенно проговорил деда Валера, поднимая свою шаткую костяную конструкцию из кресла.

Твердеющей с каждым шагом походкой (палка, на которую он опирался, превратилась по дороге в тень от торшера) деда Валера вернулся в свое время и в свою квартиру. Движением, какое Максим Т. Ермаков не мог у него предполагать и вряд ли смог бы когда-нибудь повторить, знатный стахановец дотронулся до растрепанных, вздыбленных волос товарищ Румянцевой. С силой оттолкнувшись от заляпанной стены, женщина вцепилась в мужа. Глядя, как они стоят, обнявшись, такие молодые, но похожие вместе на узловатый, причудливый ствол старого дерева, Максим Т. Ермаков вдруг ощутил себя на этом дереве светлым зеленым листом, прозрачным в солнечных лучах.

«На Люсе женюсь, — решил он, растроганно глядя на деда и бабку, слившихся в одно. — Чего это я, в конце концов, должен себе отказывать. Хочу ее, и все, и я не виноват. У нее и глаза вроде такие же, как у товарища Румянцевой, если без черных очков. Ишь, как держатся друг за друга, дед сейчас, наверное, и не осознает, что я на них смотрю».

И только Максим Т. Ермаков успел это подумать, как деда Валера резко обернулся к нему, вздернув небритый подбородок над бабкиной макушкой, и крикнул голосом, похожим на карканье сразу целой стаи потревоженных ворон:

— Максимка, у тебя в постели пистолет!

В бреду не было времени — а может, оно ходило по кругу, как все на свете часы. Но вот пришло прекрасное утро, когда Максим Т. Ермаков проснулся очищенный от болезни, в ясном сознании, хотя и слабый, как кисель. Мутно-серебряный солнечный свет, шедший из немытого окна, был уже совершенно осенний; пока Максим Т. Ермаков пытался сесть в постели, пара голубей, скрежеща когтями по железу, опустилась снаружи на оконный карниз, и сами птицы были почти не видны, зато совершенно отчетливо синели их глубокие тени на стекле, распускавшие то одно, то другое многопалое крыло.

В складках одеяла чувствовался посторонний предмет. Максим Т. Ермаков опасливо пошарил и наткнулся рукой на что-то удивительно знакомое, комфортабельно улегшееся в руку. Новенький макаров, теплый со сна, воззрился глупой черной дыркой прямо ему в лицо. «Максимка, у тебя в постели пистолет», — произнесло пространство голосом деды Валеры, и Максим Т. Ермаков, заозиравшись, немедленно обнаружил на стенах штопку, плохо сросшиеся каракули.

Вот, значит, что с такой заботой и нежностью подкладывали в постель к больному. Оглядевшись и принюхавшись, Максим Т. Ермаков догадался, что в квартире полно социальных прогнозистов. Из кухни явственно тянуло чадом, подгоревшей пищей, и оттуда доносились сочные мужские голоса, что-то оживленно обсуждавшие. «Выгоню всех на хрен», — пообещал себе Максим Т. Ермаков, стягивая со стула свой ветхий, весь в заусенцах и катышках, плюшевый халат.

На удивление, халат не только сошелся, но и запахнулся. Потирая на подбородке шерстяную щетину, Максим Т. Ермаков поплыл по направлению к кухне. Там за Просто-Наташиным неопрятно заставленным столом сидели социальные прогнозисты, всего пять или шесть человек. Это были те самые, полные разболтанной мути фигуры, что выдворяли деда Валеру из квартиры. Один был врач — или тот, кого Максим Т. Ермаков в бреду принимал за врача. Теперь этот сероватый блондин являл себя реально и подробно: его широкое лицо было белое и влажное, а морщины — красные, точно простеганные ниткой, смоченной в крови. Предполагаемый врач приподнялся на табурете и сердито спросил:

— Вам кто разрешил вставать с постели, больной?

Теперь и другие сидевшие за столом повернулись к Максиму Т. Ермакову. Они вполне соответствовали стандартам своего серьезного ведомства: мускулистые, компактные, с полированными желваками, очень дешево и дурно одетые в какие-то блеклые свитерки; у одного, в виде особой вольности, волосы были гладко зачесаны при помощи стайлинга, отчего голова казалась покрашенной малярной кистью в коричневый цвет.

— А вам, интересно, кто разрешил сидеть и жрать у меня на кухне? — с вызовом спросил Максим Т. Ермаков, придерживаясь от слабости за дверной косяк.

После этих слов социальные прогнозисты, вместо того чтобы встать и покинуть квартиру, потеряли к Максиму Т. Ермакову всякий интерес и вернулись к прерванному занятию. Они были заняты тем, что терзали на сковородке пересохшую яичницу; сама сковородка из новенькой сделалась черной и горелой, точно в нее за время болезни Максима Т. Ермакова попал метеорит.

— Возвращайтесь и ложитесь, я скоро подойду вас осмотреть, — равнодушно проговорил блондинистый медик и принялся собирать со сковородки обрывком батона мутный желток.

— Вот хрень! — возмутился Максим Т. Ермаков. — Выкатывайтесь, вам по-русски сказано! Это пока что моя частная территория. Надо будет, сам вызову врача.

— Вот она, благодарность! — с нехорошей гримасой произнес блондин. — Мы за ним ухаживаем, как за маленьким ребенком. Все, между прочим, при исполнении. Могли бы решать вопросы поважней, если бы вы, господин Ермаков, не придумали прыгать с моста и получать в результате двустороннюю очаговую пневмонию.