Звезда для гитариста (СИ) - Билык Диана

Шум, гам, голоса. Обвинительные возгласы, адвокат, от которого я отказалась, а он все равно продолжал работать. Все будто во сне. Мне жутко плохо, и к середине процесса в голове гудит, а из носа начинает капать кровь. Стираю ладонью юшку и поднимаю голову. Теплый взгляд Игоря пронзает насквозь, а его губы складывают слова: «Люблю тебя. Держись, булавка».

И я держусь. Держусь до того момента, пока в свидетели не вызывают Егорова.

Кажется, что мир начинает бешено крутится, крошится, и меня забрасывает камнями, погружает во тьму и хоронит заживо.

Марьян ехидно улыбается и не сводит с меня злобных глаз. Будто говорит, что доберется до меня, и я даже верю. Потому что в мире справедливости нет.

А потом вызывают еще одного свидетеля:

– Завьялова Марина Леоновна, – говорит адвокат, а я оборачиваюсь и едва удерживаюсь на стуле от резкого головокружения.

Старушка идет по рядам, помогая себе палочкой. Следователь встает со своего места и помогает ей дойти до места.

– Вы действительно слышали его голос? – через время спрашивает адвокат и показывает на Марьяна.

– Да, это был он. Девочка так кричала, бедная, – она закрывает ладонью рот, а зал застывает в гнетущей тишине. Я прячу лицо под ладонями и плачу, потому что это унизительно.

И остаток суда не могу успокоиться. Глаза заливает слезами, будто плотину моей души прорвало, а когда меня вызывают на скамью, я совсем не могу говорить.

– Вероника, расскажите почему вы покушались на Марьяна Егорова?

– Он держал меня в плену несколько месяцев с другими девушками, – проговариваю еле слышно.

Зал ахает и затихает, а я чувствую, что низ живота скручивает жуткой болью, и в носу снова собирается кровь. Втягиваю влагу и стараюсь не дышать.

– Вы утверждаете, что он, – адвокат поворачивается к затихшему Егорову, – насиловал вас и других девушек?

Мне так сложно об этом говорить, что, прежде чем открыть рот, я делаю несколько глубоких вдохов, хватая губами воздух. Ищу в зале самое родное лицо. Игорь кивает, поддерживая, и я выдыхаю:

– Да.

Далее идут наводящие вопросы, подробные ответы. От всего этого тошно, больно и неприятно, но я держусь до конца.

Когда судья отбивает молотком и объявляет меня невиновной, а Марьяна Егорова берут под стражу, я делаю первый свободный вдох.

Глава 71. Вульф

Трудно сказать, как я жил эти дни. Су-ще-ство-вал.

Даня меня успокаивал, обещал Веру вытащить, клялся, что держит козырь в рукаве, но я мало верил в успех.

Ночью, оставаясь наедине со своими черными мыслями, я бесконечно лупил кулаками стену, потому что мне надоело быть настолько слабым и беспомощным. Вера раскидала всех охранников на вокзале, чтобы меня спасти, а я не смог сучку Иру оттолкнуть. Отравился ее поцелуем, до сих пор внутри пустота и горечь.

Кажется, на голове не осталось волос, я просто их повыдергивал, пока нервничал и терзал себя черными мыслями, продумывал, как буду мстить, если с булавкой что-то случиться.

Я не пущу это не самотек, я убью эту тварь. Марьян не будет дышать и секунды, если мою Веру еще раз хоть кто-то обидит.

Как-то ночью пришел ко мне брат, сел рядом, протянул бутылку виски и предложил попробовать расслабиться. Я отмахнулся.

– Я хочу чувствовать боль, даже если от этого мир сужается до точки. Я должен знать, что еще живой, помнить, что ей там, одной, еще хуже, чем мне.

– Прости, Игорь, – сказал тогда Саша и отставил бутылку в угол.

– За что?

– Да за все. Всегда считал тебя балованным вредным мальчиком, а сейчас вижу, что ты давно сильный и серьезный мужчина, способный ради любимой на все. Ты лучше меня намного, извини, что я тогда, в академии, влез в ваши отношения.

– Ты вправил мне мозги, я благодарен тебе. Вера бы не подпустила, сбежала бы, теперь понимаю причины. Она прошла через ад, а я… просто был идиотом. Ты открыл мне глаза, Сань, так что – впору мне извиняться.

– Мы ее вытащим, – брат потянулся и обнял меня так, как никогда не обнимал, сильно и надежно, а затем резко поднялся, будто боялся, что я замечу его стеклянные глаза и назову плаксой. – Пойду, Настя что-то тревожно спит последнее время. Держись, Игорь.

– Спокойной ночи, – я проводил широкую спину брата взглядом и уронил голову на колени.

И еще долго сидел в тишине, выгрызая от нервов ладонь, точно как Вера. До крови, до жгучей боли. Так вот откуда у нее такая привычка? Она просто не хотела никого пугать своей жестокой судьбой, прятала проблемы за безмолвным криком в кулак.

Меня допрашивали раз десять. Я устал повторять, что они ошибаются, что Вера не убийца, что она защищалась, что этот урод издевался над ней. Все как-то отмалчивались, записывали показания и отправляли домой.

Я готов был взять на себя, что угодно, но ко мне не было никаких претензий. Ересь какая-то!

За несколько недель меня к Вере ни разу не пустили. И, когда сил терпеть тоску не осталось, я снова пришел к участку и, устроил скандал. Данька поймал меня за шиворот и, матерясь на чем свет стоит, выволок на улицу. С витрин на нас уставились разноцветные огни. Новогодняя хрень намозолила глаза, и праздники дружно прошли мимо. Мы хотели с Верой отмечать в Васильковке, планировали поставить елку, украсить игрушками ее детства, зажарить курицу в духовке и потом… Я отмахнулся от крупного снега и прилип спиной к кирпичной стене участка.

– Сказал тебе, я ее вытащу! – Даня психовал и злился. Хлопнул большой ладонью возле моей головы, но я даже не дернулся. Пусть хоть убьет, не могу больше без нее. Ни дня, ни часа, ни минуты. – Ты делаешь только хуже, Игорь! Внимание привлекаешь, потерпи немного, ураган Гроза! Завтра суд, ты совсем с катушек слетел? Зачем ты шум поднимаешь? Я и так тебя с трудом отмазал, идиот!

– Блять, это моя женщина! Как я могу потерпеть? Сердце тебе дать на хранение, что ли?

– Можешь дать, но сейчас вали домой! – в разноцветных глазах не было жалости, только гнев. – Ложись спать, а завтра, как штык , чтобы был в суде! И никаких фокусов, малыш Грозовский! Усек?! Я за тебя головой отвечаю, дурья башка!

Я замер и впился замерзшими пальцами в Данькины широкие плечи.

– А если все развалится? А если ее не выпустят? А если...

– Вот тогда будешь нюни пускать, а сейчас – яйца в кулак и терпи, как терпит твоя женщина, сидя в камере. Какого хрена, Вульф?! Ты же не слюнтяй, взрослей уже! Ей там намного хуже, чем тебе!

– Понял, – я вскинул руки к небу и шумно выдохнул, распуская вокруг себя облако пара. – Пошел спать.

– И побриться не забудь, а то зарос, на бомжа похож.

– Пошел ты, Даня.

Друг спрятался за дверями участка, а потом снова выглянул:

– Я тебя тоже люблю, Гроза, но, ядрен-батон, почему с вашей семьей столько проблем?

– Если бы я знал, – ответил я пустой улице.

Генри выделил нам охрану. Саша с Настей, малыши, сестра с семьей и мама были круглосуточно под наблюдением. Меня сопровождал Егор – личный охранник Севера. Подвозил, куда нужно, присматривал, чтобы я никуда не влез, хотя я и упирался, отказывался, но Генри был непоколебим в решении. Просто приставил ко мне громилу с пистолетом и сказал слушаться. И я слушался, да мне просто было пофиг. Уверен, что Марьян сейчас не ударит, не рискнет шуметь, когда вся его подноготная может вскрыться из-за маленькой беззащитной девчонки.

Я каждый раз улыбаюсь, когда вспоминаю его разбитую рожу. Это моя Вера разукрасила его в туалете. Какая же она сильная и смелая, не то, что я… Слабак.

Когда Егорова выводит конвой из суда, я, наконец, могу дышать. Прогоняю мысли и воспоминания, беру себя в руки ради моей маленькой булавочки.

Встаю, иду сквозь толпу, тянусь, чувствую, как покалывают кончики пальцев от предвкушения к ней прикоснуться. К моей любимой и единственной.

Вера поднимается с места, изможденная, бледная, худая и, пошатывась, ступает мне навстречу в сопровождении двух полицейских. На блузе приколот мой подарок – крошечная булавка с сердечком, и от этого так тепло внутри, что я готов броситься девушке под ноги и стать ковриком. Пусть что хочет делает, я только ей принадлежу.