Звезда для гитариста (СИ) - Билык Диана

– Почему сказала «до весны»? Ты сможешь без меня идти дальше? Правда, сможешь?! Правду говори!

Чувствую, что сейчас снова сорвусь. Я хожу по краю безудержной агрессии. Не на Веру направленной, а на долбанную судьбу, что так жестоко изломала наши жизни. Истрепала наши души.

Булавка снова мотает головой, но приоткрывает глаза и замирает.

И я договариваю:

– Я не могу без тебя, Вероника. Просто замертво упаду, если ты вдруг исчезнешь. Мы проверимся, найдем выход. Нужно будет – полечим, выходим, сделаем ЭКО. Я луну с неба достану, чтобы дать тебе надежду, как ты дала мне веру. Всегда можно взять ребеночка из приюта: сделаем счастливым еще кого-то. Ну, же… Верь мне. Ведь я люблю тебя  до безумия.

Глава 63. Звезда

И меня неожиданно накрывает волной неосознанного откровения. Я просто не могу остановиться…

– И-и-игорь, я грязная! Вся с головы до ног в крови и дерьме. Мне от себя противно, не понимаю, за что ты меня любишь. За что-о-о?! – вскрикиваю и затихаю, заламывая руки, сдавливая до хруста кулаки.

– Разве нужно любить за что-то? – говорит он, все еще стоя на коленях. Стискивает мои щеки, пытается поцеловать, дотянуться до губ, что горят от его прикосновений, но я отклоняюсь и отталкиваюсь ладонями. – И ты не грязная. Нет-нет-нет… Никогда так не говори! Ты же Путеводная. Моя Звезда.

И меня прорывает еще больше:

– Он насиловал меня, как зверь. Бил до обморока, а потом снова… снова и снова...

Руки Игоря срываются с моего лица. Он застывает, будто камень. Молчит. Хрустит челюстями.

Вот такая неприятная правда, Гроза. Вряд ли ты захочешь меня коснуться после всего, что услышишь.

Дрожу всем телом, но стопа уже нет, продолжаю говорить:

– Не только меня, всем доставалось, но мне за непокорность больше всего.

– Сколько вас было? – сглатывая, глухо спрашивает Гроза. В карамельных глазах горит настоящий яростный огонь. Я даже отстраняюсь, потому что мне на миг становится по животному страшно. Как тогда, пять лет назад, когда Марьян впервые зашел в мою комнату.

– Десять или одиннадцать, – говорю сипло. – Я всех не видела, нас селили раздельно, да и большую часть времени восстанавливалась после издевательств и думала, как сбежать.

– С-с-сука-а-а… – яростно выпускает Игорь сквозь сомкнутые зубы, резко встает и отходит к окну. По спине у него идут зримые мурашки, волоски на предплечьях приподнимаются, руки сжимаются в кулаки, и вены на плечах норовят выйти из берегов. Он поворачивается в профиль и низко говорит: – Я хочу знать все. Не молчи, Вера.

– А что сказать? – в горле все еще печет от тошноты. Я разминаю рукой шею, чтобы приглушить покалывания и неприятные ощущения и, сжав сильно ноги, прогоняю фантомную боль внизу живота. Она преследовала меня года три после побега и вот сейчас возвращается с яркими воспоминаниями.

– Зачем ему это? – спрашивает Вульф, скрипя зубами.

– Сына хотел. Больной маньяк. Все девочки были беременные от него… – набираю побольше воздуха. – И я.

Мы замолкаем. Надолго, пока дрова в камине не взрываются треском и не заставляют нас очнуться.

– Дальше, – шепчет Игорь. Не сдвигается от окна, смотрит на белизну на горизонте, но я благодарна его дистанции: мне легче говорить, пока он не приближается.

– И, как насмешка, не получалось зачать ни одного мальчика, а девочки… – меня начинает неистово трясти, но я должна это сказать: – Девочки срывались примерно на двадцатой неделе. Слух ходил, что у Егорова редкая кровь и плохая наследственность, что его первая жена исчезла с любовником, и Егоров просто сорвался и мстил всем женщинам, но я не особо вникала. Мне просто хотелось жить. Или понять, что это – страшный сон, но проснуться не получалось. До сих пор сплю, видишь. Мой ребенок развернулся, свел ножки, и УЗИ не показало пол, потому выкидыш не вызывали искусственно, как у других, ждали, пока будет видно, кого я ношу, и на несколько месяцев Егоров оставил меня в покое. Вот тогда я и сбежала. Задушила охранника простыней, а второго Женька огрела ножкой от стула.

– И что потом?

– Мы прятались. Просились к людям, умоляли помочь, осели в одной глухой деревне,  похожей на нашу Васильковку, хорошая женщина помогла. Женя на седьмом месяце была, единственная, кто переходил смертельный срок, с ней тяжело было бегать, да и у меня только живот стал расти – ребенок толкался, – я закрываю руками лицо. Мне хочется остановиться, но я не могу: – Я хотела спасти его, Игорь! Невыносимо хотела... Малыш ведь не виноват! – уже не плачу, просто реву, потому что вместе с ребенком умерла часть меня. – Наверное, я глупая курица, которая хотела сохранить жизнь выродку маньяка, но я воспринимала все это иначе: не могла смириться с его смертью, не могла.

Голос исчезает, и из горла льется только рев и сиплый крик. Кусаю до сильной боли ладонь между большим и указательным пальцем: у меня там давно глубокие и уродливые шрамы, но я привыкла так затыкать свою боль.

– Нет-нет, не делай себе больно, булавка, – Игорь берет меня на руки и несет в комнату. – Ты забудешь этот ужас, я клянусь.

– Избалуешь меня? – обнимаю его шею и вдыхаю терпкий запах мужской кожи. Мне становится немного легче, хотя тело будто облито кислотой – горит невыносимо, и живот тянет до глубокой ноющей боли.

– Моя любовь излечит раны. Прости, что я, глупец, требовал искренности, хотел правды. Это невыносимо тяжелая ноша. Но о ней нужно говорить, Вера. Нельзя это так оставлять, он должен за все заплатить. Что с оставшимися девушками случилось?

– Никто не выжил, Игорь, – с удовольствием прижимаюсь к надежному плечу, когда Вульф опускает меня на кровать. – И Женя тоже...

– Это криминал, нельзя такое спустить с рук этой твари. Не просто так Данька за ним столько лет охотится, а сколько яда Марьян в нашу семью пустил. Ты не представляешь, как мы с тобой близки этими тайнами.

– А что он сделал? – поглаживаю его по груди и, поднимая руку, тереблю мягкую челку. Она стала немного длиннее за месяц. Меня немного отпускает, расслабляет его тепло и близость, и отчего-то снова хочется спать.

– Никто ничего не доказал, но я думаю, что к Егоров причастен к смерти отца.

– Не может быть…

– Мы выберемся и посадим его. Ты дашь показания, хотя… я с хладнокровным удовольствием сломал бы ему шею, – Игорь целует меня в ухо и прижимает к себе. Я слышу, как настойчиво лупит в грудь его большое сердце.

– Нет, – качаю головой, – Егоров не дурак. Он, наверняка, сохранил против меня все улики, а свои быстро прибрал, вычистил всех, даже мою семью. Мама с папой никогда не пили, но в деле о пожаре, да, я знаю, что написано в документах, все перекрутили и наврали. Сейчас уже никак не докажешь его причастность, а меня посадят.

– За что? – удивляется Гроза и даже приподнимается с подушки.

– За все месяцы, пока я там... – сглатываю сухой ком, что перекрывает горло, – была, – глубокий вдох для смелости, – я продумывала до мелочей, как его убью. И сделала это.

Глава 64. Вульф

– Как же он выжил?

Вера пожимает плечом.

– Я вонзила нож в его грудь и с удовольствием провернула лезвие. Разве что у него нет сердца… но я слышала хруст и проверяла пульс. Он сдох. Я… была уверена.  Узнала, что подонок жив, только этой осенью, до этого думала, что меня просто разыскивают, как убийцу. Или приближенные Марьяна ради мести.

– Вот почему ты испугалась меня на концерте и после, – догадываюсь.

– Да… – Вера целует меня в скулу и снова возвращается на плечо. Я замечаю, что она зевает и устало прикрывает веки.

Молчу и поглаживаю маленькие плечи, чтобы она немного забылась и успокоилась. Пусть поспит, а я остыну, потому что это просто невозможно переварить.

Когда Вера надолго умолкает  и начинает посапывать, я осторожно встаю и буквально вываливаюсь на улицу. Мне нужен воздух, холод и топор.

Издеваюсь над своим телом около часа, а потом замираю от шума с улицы. Прячусь за угол дома и замираю, прижав к себе куртку и топор.