Ученик - Алексей Сережкин

— Нет, не девочка. То есть не девушка. В смысле не моя, — он сбился и запутался и почувствовал, что ответил излишне грубо.

— Нет у меня никаких девушек, — он знал, что невольно покраснел и злился на себя за это и только мысль о том, что на его щеках сейчас едва ли что-то можно разглядеть, успокаивала его.

Она изучающе внимательно смотрела на него и молчала, улыбаясь чему-то своему. Внезапно ему стало неловко.

— Видок просто засмотришься, — пробормотал он себе под нос, постаравшись, чтобы она все-таки услышала его бурчание. — Не в театре вроде. Там надо засматриваться.

Он совершил еще одно усилие и, не обращая внимания на боль в боку, ухитрился подняться на ноги. Его качнуло и чтобы не упасть, наклонившись, он уперся рукой в скамейку. Шероховатая поверхность напомнила о старой клюшке, так долго заменяющей ему турник, что в этом ощущении он нашел какую-то поддержку. В голове зашумело и закружилось, но ярких вспышек не последовало.

Мир напоследок еще раз качнулся туда- сюда как маятник и остановился, незыблемый и прочный, как всегда.

Олеся к его удивлению и какому-то облегчению, и не думала обижаться.

— Нууу, — протянула она. — В театре такого не увидишь, жизненно очень сыграно, правдиво, — и вдруг назвала его по имени. Ничего личного не было да и не могло быть вложено в ее слова, но он поморщился и даже прикрыл глаза. Это была секундная слабость, которая прошла, как он надеялся, незамеченной.

И вдруг его осенило и он только сейчас задал вопрос, с которого наверное и нужно было начать:

— А ты-то что тут делаешь? Почему не ушла? Брат же давно один домой отправился.

Он уже понял, что она по каким-то своим, ведомым только ей причинам не собирается рассказывать ему о том, что произошло. Почему-то это больше не вызывало в нем такого болезненного интереса как в момент, когда он очнулся, теперь его занимал вопрос, почему Олеся не ушла и предпочла сидеть тут, рядом с ним под накрапывающим дождем.

— Ну, Миша нормально доберется, — задумчиво сказала Олеся. Она продолжала крутить в пальцах сигарету, вытащенную из пачки. Сигарета уже намокла и едва ли ее можно было закурить, но она не выкидывала ее, а крутила в разные стороны, будто это успокаивало ее.

— Он вообще мальчик самостоятельный. Да и в нашем районе все знают, что он мой брат. Он вслушивался в ее слова, потому что опять хотел услышать ту самую интонацию нежности и заботы, звучавшую в ее голосе, когда она говорила о брате, но не услышал.

— А я, — продолжила она, — люблю воздухом подышать. Под дождиком, — и улыбнулась. — Дай, думаю, посижу, пока ты еще кому-нибудь по шее не решил дать. Опять же говорят, дождь для кожи лица полезен, — добавила она иронично улыбнувшись. — Вот что я тут делаю.

Он невольно улыбнулся и открыл рот, но она не дала ему ничего сказать и сразу продолжила:

— А ты, значит, вступился за Артема. А его сестренка тут совсем не при чем. Ну-ну. А что она на тебя взъелась-то?

— Неважно, — ответил он. — Подумала что-то там себе. Какая разница? Сказала, что я маленьких обижаю и все в таком роде. Добавила, что я подонок и сволочь. Впрочем, и ты сказала что-то подобное.

«Чепуха это все», — подумалось ему. Машинально он попытался отряхнуться, но понял, что это бессмысленно. Наклоняться было больно. Больно было даже стоять и несмотря на то, что дождь практически прекратился, что-то все равно продолжало стекать по его лицу.

— Я сказала, что ты дурак. — В голосе Олеси неожиданно зазвучал металл. — И больше ничего, ясно? — Она нахмурилась и гневно посмотрела на него, но вдруг ее взгляд смягчился и она встревоженным голосом неожиданно тихо сказала:

— Эй, да у тебя опять кровь пошла.

Олеся достала что-то из кармашка передника, нечто скомканное, имевшее непонятный цвет и стала вытирать его лицо. Ему вдруг показалось, что это то самое ощущение, от которого он проснулся, а не от струй дождя, стекавшего по лицу. Он заподозрил, что она уже вытирала ему лицо от крови, но отмахнулся от этой мысли как совершенно невероятной.

Олеся сделала шаг назад и придирчиво оглядела его.

— Вот так-то получше.

Ему вдруг захотелось, чтобы она улыбнулась, но Олеся оставалась серьезной. Только сейчас он вновь увидел, что у нее зеленые глаза, но это не отозвалось очередной молнией в голове. У нее просто были зеленые глаза. «И довольно выразительные», — подумал он про себя. Но что они выражали, он все равно не понимал. Ему и не нужно было понимать. Все, что ему требовалось, это чтобы они не вспыхнули презрением. Тут и сейчас. Через пару часов она выбросит и этот разговор, да и его самого из головы, но сейчас это было бы невыносимым. Ему требовалось так немного…

— Подонок и сволочь? — переспросила Олеся. — Смешно. Не знакома она видать с подонками. — Она стиснула зубы и невольно поморщилась, но и эта гримаска ей удивительно шла. — Ты дурак, — внезапно сказала она и засмеялась. — Но хлопать тебя по щеке я наверное не стану. А то еще свалишься опять. Разве что по шее тебе дать, я на Мишке часто практикуюсь, а?

Он обиделся. Она стояла и смотрела на него странным и непонятным взглядом, последняя фраза была произнесена с интонацией, которую он и не думал разгадывать. Ему вдруг стало все равно. Он почувствовал, что очень — очень устал.

— Эй, — вдруг сказала Олеся. — А портфель-то твой где? Я время, конечно, не засекала, но уроки давно уж закончились. Может и школу уже законопатили.

Ее собственный портфель стоял рядом со скамейкой, и он обратил на него внимание только сейчас.

Мысль о портфеле не приходила в его голову, он и думать забыл о том, что выскочил из класса, оставив на парте и дневник, и наверное учебник, может быть тетрадку, он точно не помнил. Портфель наверняка был открыт и валялся под партой. Рассчитывать на то, что кто-то мог о нем позаботиться, было глупо.

Он смотрел на аккуратный и красивый портфель Олеси с лоснящимися от дождя лакированными боками и почему-то подумал о том, как много ухажеров наверное боролись друг с другом за право носить этот портфель после уроков. О том, что наверное сегодня этот портфель тащил Ахмет, что еще большее количество желающих с радостью бы отнесли этот портфель до Олесиного дома, если бы она благосклонно позволила.

И о том, что он ни разу в жизни не носил после уроков чей-нибудь портфель. Он встряхнул головой и попытался выкинуть эти мысли. Почему-то ему внезапно стало очень жалко себя, какой-то противной ненужной и немотивированной жалостью и от этого чувства ему стало гадко и неприятно.

— Он в классе остался. Что-то прозвучало в его голосе, что заставило Олесю удивленно посмотреть на него, подняв брови.