Нежные листья, ядовитые корни - Елена Михалкова

Она примерила блузку. Что-то в отражении комнаты за спиной заставило ее задуматься.

Два частных детектива утверждали, что здесь Зинчук. Анжела даже близко не подпустила эту идею, потому что была уверена: что-что, а память на лица у нее отменная. Если бы в их компании затесалась Юлька, она бы опознала ее за минуту.

Лось продолжала смотреть в зеркало, но не на себя, а чуть в сторону. Сейчас, когда она осталась одна, ее перестали отвлекать чужие тайны, ссоры, крики и взаимные обвинения. И Анжела вдруг кое-что вспомнила. Кое-что настолько не укладывающееся в голове, что женщина приложила руку ко лбу, проверяя, не заболела ли.

События сегодняшнего дня, сумбурные и неприятные, вдруг выстроились в один логичный ряд, уходящий хвостом в зазеркалье. И оттуда же, из зазеркалья, проступило в темноте и стремительно стало приближаться одно-единственное лицо. Оно становилось все крупнее, крупнее, пока все приметы времени слетали с него, как налипший мусор, и наконец, увеличившись до размеров полноценного человеческого отражения, стало выглядеть таким, каким Лосина его запомнила.

– Ёшкин кот… – ошеломленно протянула она.

Теперь она абсолютно точно знала, кто убийца.

Глава 15

– Уф!

Сергей бросил на диван блокнот, распухший от записей, и повалился следом.

– Маш, кто-нибудь приходил?

Она отрицательно покачала головой.

– Ни следователь Викентьев не тревожил меня, ни жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник… Короче, никого тут не было.

– Ты Булгакова читала, – догадался Бабкин.

– Ошибаешься. Я читала кодекс Бусидо.

– Требую подтверждения! – подал голос Макар, заказывавший в номер пиццу и ожидавший ответа с трубкой возле уха.

Маша закрыла глаза, вспоминая, и процитировала:

– «Если выпить отвар, приготовленный из навоза пятнистой лошади, то можно остановить кровотечение из раны, полученной при падении с нее».

– Знаешь что, – после долгой паузы попросил Бабкин, – если я вдруг упаду с лошади и поранюсь… Короче, забудь эту фразу.

– …и без ананасов! – закончил Илюшин наставления в телефон. – Черт знает что, – пожаловался он, повесив трубку. – Везде пихают консервированные ананасы.

– Ты еще не знаешь, чем кормят раненых всадников!

– Слышал и ужаснулся. Маш, ты пиццу будешь?

– Нет, спасибо. Аппетита никакого.

– Серега, а ты?

– После всего, что мы услышали, боюсь, даже борщ в глотку не полезет.

Маша накинула на плечи свитер и села ближе:

– Вы что-то узнали?

Илюшин и Сергей помолчали.

– Пожалуй, даже больше, чем хотелось бы, – сказал наконец Бабкин.

– Но меньше, чем нужно, – дополнил Макар.

– А если не говорить загадками?

– Для начала – что случилось в одиннадцатом классе, пока ты болела.

Сергей начал рассказывать, но на второй фразе понял, что лучше предоставить пересказ Илюшину. Ему не хотелось повторять эту историю.

Машу повествование потрясло. Она несколько раз менялась в лице, слушая, как стригли Зинчук.

– Господи, бедная девочка! И она еще доучивалась с нами несколько месяцев!

Маша вытерла слезы и нервно прошлась по комнате. «Если бы я узнала о том, что произошло, еще тогда… Это бы что-нибудь изменило?»

«Да, – твердо ответила она себе. – Изменило бы».

– Я хотя бы попыталась быть с ней рядом! – вырвалось у нее. – Чтобы она не выносила одна… это все! Насмешки, презрение, унижение! Ведь все знали, и никто ничем не помог ей!

«Потому что каждая была за себя», – вспомнил Бабкин слова одной из их сегодняшних собеседниц.

– Мария, скажи мне, а что-нибудь хорошее в Рогозиной было? – спросил Макар, чтобы переключить ее.

Она остановилась, промокнула платком мокрое лицо.

– Было. Сила, ум, обаяние, вера в себя. Но все эти прекрасные качества отравлялись дурными, и в итоге получался кошмар.

– Как если бы в бочку меда добавить ложку навоза… – расшифровал Сергей.

Илюшин вырвал из тетради лист и нарисовал на нем схематичную девочку: ручки-палочки, платьице-треугольник, круглая голова с косичками.

– Я спрашиваю потому, что сегодня нам довелось узнать несколько любопытных фактов, – пояснил он, не прекращая рисовать. – Ты знала, что Рогозина запихала Анну Липецкую в психушку?

Маша села. Она молча смотрела на Макара, пока тот заштриховывал здание без окон, с одной лишь дверью.

– Ты шутишь?

– Если бы! – вместо друга отозвался Бабкин. – Накапала на скудные мозги отчиму девчонки, бывшему военному. Наврала о попытке суицида. В общем, грамотно действовала девочка Света.

– Это вам сама Аня рассказала? – упавшим голосом спросила Маша.

– Нет. Анжела Лосина.

– С которой тоже все не так просто, как кажется! – подхватил Илюшин. – Потому что ее мамаша работала уборщицей в районной администрации. Где, напоминаю, трудился в свои лучшие годы папаша Рогозин.

– Только не говори, что он ее совратил, и Анжела – его ребенок! – взмолилась Маша.

– Хм. Занятная версия. Нет, но мне нравится ход ваших мыслей, Марьиванна!

– Уволил он ее, – пробурчал Бабкин. – По просьбе своей доченьки.

Маша хлопнула себя по лбу:

– Господи, точно! Как я могла забыть! Лосина однажды как с цепи сорвалась, наорала на Рогозину, а от карающей десницы Кувалды удрала и закрылась в пионерской комнате. Но несколько дней спустя она прилюдно извинилась, и я думала, что этим все и закончилось.

– Сдается мне, Мария, плохо ты знала Светлану Рогозину, – констатировал Илюшин. – Она поговорила с папой, и Лосину-старшую вышибли с теплого места. Об этом, конечно, нам поведала не сама Анжела.

– Она-то старательно делала вид, будто ей не за что обижаться на покойную, – усмехнулся Бабкин.

– Откуда же вы узнали?

– Ты не поверишь. От Беллы Шверник!

…Жгучая дама с низким голосом и многозначительным взглядом. Длинные выпуклые веки покрыты черно-зелеными тенями и похожи на раковину моллюска. Раз поймав это сравнение, Сергей уже не может отделаться от него.

– Я вам все расскажу! – страстно обещает она. Браслеты звенят на запястье, когда она встает. От такой худой цыганистой женщины ожидаешь грации и легкости, но Шверник двигается на удивление скованно.

– Лось поклялась отомстить! – шепчет Белла, наклоняясь к ним. У нее тяжелые духи и куча дырок в ухе, которые бросаются Сергею в глаза. Из каждой дырки свисает какая-нибудь серебряная штука. «Оторвут ей эти гири ухо на фиг», – думает он, машинально записывая: месть Лося. Потом перечитывает и несколько секунд не понимает: какая месть? кому? за что может мстить лось?

– Лосину-старшую так и не взяли обратно, – сказал Макар.

– Она осталась без работы?

– Тут у нас белое пятно, – с сожалением признал он. – Сама Лосина клянется и божится, что ничего подобного не помнит. Но на месте следователя я бы уже рыл в этом направлении. Надо выяснить, жива ли мать Анжелы, и если нет, то когда и отчего умерла.

Он изобразил на тетрадном листе метлу и сидящую на ней женщину.

– Дожили, – огорчился Сергей. – Голых баб рисует!

– Это я под впечатлением от Шверник. Знойная женщина, мечта поэта. Не будь с ней тоже не все ладно, я бы подумывал жениться.

Маша широко раскрыла глаза.

– В каком смысле не все ладно? Господи, у нее тоже кого-то уволили?

– Хуже, – сказал Сергей. – Ей нанесли смертельное оскорбление. Правда, об этом знала только твоя Матильда.

…Когда они с Макаром добрались до номера Губановой, оба выглядели так, словно по ним всю ночь плясали черти.

Или ведьмы.

– Последняя! – ободрил Макар. – Со всеми побеседовали, кроме нее.

– Я щас сдохну. – С этими словами Бабкин сполз по стене прямо на пыльный старый ковролин в коридоре.

Он сам не понимал, отчего его так вымотали каких-то три часа разговоров. Не с криминальными гнусными типами, а с милейшими добропорядочными женщинами!

Может быть, потому, что у каждой из них из школьного шкафчика вываливался не просто скелет, а целое небольшое кладбище?

– Макар, у тебя были нормальные отношения с одноклассниками?

– Вполне.

Илюшин присел рядом с ним, вытянул длинные ноги, перегородив весь проход.

– Чем дольше я их слушаю, тем больше мне кажется, что погружаюсь в какой-то ад, – признался Бабкин.

– Ты настоящего школьного ада не видел, мой трепетный друг. Здесь меня поражает другое.

– Что именно?

– То, как долго каждая из них хранит в памяти эти переживания. Не само событие, а именно отзыв на него. Ведь обычно эмоции истираются, бледнеют со временем. Ты все помнишь, но ничего не чувствуешь, и это благо. Но у них не так. Ни у Маши, ни у остальных. Я догадываюсь, с чем это связано, но не совсем уверен…