Я никогда и нигде не умру - Этти Хиллесум

Бывают моменты, когда я чувствую себя маленькой птичкой, спрятавшейся в больших, защищающих меня руках.

Вчера мое сердце было птицей, попавшей в ловушку. Сейчас она снова свободна и летит себе беспрепятственно. Сегодня светит солнце. Упакую хлеб и отправлюсь в путь.

Я хотела бы позже стать летописцем всего, что с нами произошло. Для этого нужно выковать новый язык и, если у меня не будет возможности хоть изредка делать записи, хранить его внутри себя. Я буду отупевать и снова оживать, падать и подниматься, и, может быть, когда-нибудь, намного позже, найду одной мне принадлежащее спокойное место, где смогу, если понадобится, оставаться долго, даже годы, оставаться до тех пор, пока жизнь снова не забьется во мне и пока ко мне не придут слова, свидетельствующие о том, о чем обязательно нужно будет дать показания.

4 часа пополудни. День получился совсем не таким, как я думала.

8.30 вечера. Отстранившись от исторического аспекта, можно сказать, что это был день приключений, забвения долга и солнца. Я прогуляла работу, прошлась вдоль канала и посидела на корточках в углу комнаты напротив его кровати. И снова в маленькой оловянной вазе стоят пять чайных роз.

Существует различие между стойкостью и черствостью. Сегодня эти понятия часто путают. Думаю, что, за исключением моего недисциплинированного мочевого пузыря, я с каждым днем становлюсь более стойкой. Но я никогда не очерствею. Во мне постепенно начинают явственно вырисовываться некоторые вещи. Например, я не хотела бы стать его женой. Совершенно трезво и объективно констатирую: слишком велика разница в возрасте. Однажды на моих глазах один мужчина в течение нескольких лет сильно изменился. А сейчас я вижу, как меняется он. Это старый человек, которого я люблю, люблю бесконечно, и с которым внутренне навсегда останусь связана. Но «замужества», того, что законопослушные граждане называют браком, я бы не хотела. Это надо наконец-то честно сказать. Мысль о том, что я свой путь час за часом должна пройти одна, даже дает мне силы, силы, поддерживаемые любовью, которую я несу в себе к нему и к другим. Бесконечно много пар от беспомощности в спешке объединяется в последний момент. Я же хочу остаться одной и быть здесь для всех.

Никогда, разумеется, не удастся загладить того, что некоторые евреи помогают депортировать большинство остальных. Позже история вынесет за это свой приговор.

И снова то же самое: несмотря ни на что, жизнь такая интересная. Во мне всегда берет верх какое-то почти демоническое желание наблюдать за всем, что происходит, все видеть, слышать, при всем присутствовать, выхватывать у жизни ее тайны. Сдержанно изучать выражение лиц людей во время их смертной агонии. И вдруг столкнуться с собой и многому научиться, наблюдая зрелище, которое твоя собственная душа представляет из себя в это время, а потом находить для этого слова. Сейчас продолжу чтение своих старых дневников. Но не уничтожу их. Может быть, позже они помогут мне обрести себя.

У нас было достаточно времени, чтобы подготовиться к сегодняшним катастрофическим событиям. Целых два года. И именно этот, решающий последний год стал прекраснейшим годом моей жизни. Я точно знаю, что связь между этой моей жизнью и той, что впереди, никогда не прервется. Ибо эта жизнь разворачивается во внутренних сферах, и ее внешний вид становится все менее существенным.

«Стойкость» сильно отличается от «черствости».

29 июля [1942], среда, 8 часов утра. В воскресенье утром я сидела в своем ярком полосатом халате в углу его комнаты на полу и штопала чулок. Бывают такие прозрачные водоемы, что на их дне можно все различить. Позволь спросить, не могла бы ты это выразить еще нелепее?

Я лишь хотела сказать, что жизнь с массой ее деталей, поворотов, волнений в этот момент лежала передо мной так же явственно, как если бы я стояла перед океаном, сквозь чью кристально чистую воду мне было видно все вплоть до самого дна. Прихожу в отчаянье, думая о том, смогу ли я действительно когда-нибудь писать? В любом случае еще очень далеко до того времени, когда я смогу описать вот такой высший момент моей жизни.

Сидишь на полу в углу комнаты любимого человека, штопаешь чулок и одновременно находишься на берегу могучего, огромного водоема, который настолько чист и прозрачен, что можно видеть его дно. Вот такое ощущение жизни в некий незабываемый ее момент. А сейчас я и правда думаю, что подхвачу грипп или что-то в этом духе. Этого не должно быть, я принципиально против. Мои еще мало натренированные ноги сильно устали от вчерашнего длинного пробега. А мне сейчас нужно еще раздобыть для Вернера удостоверение. Я войду в ту маленькую комнату наверху с той же самой приветливой невозмутимостью, как сделала это вчера для себя. И для зубного врача тоже уже пришло время. Сегодня много работы? Я тут же отправляюсь в путь. Никогда не знаешь, что уготовил тебе день, но это ничего, даже в это время не надо зависеть от того, что он тебе несет. Не преувеличиваю ли я? А если сегодня утром придет белая повестка? Кажется, депортация из Амстердама временно прекращена. Теперь началось в Роттердаме. Помоги им, Господи, помоги евреям из Роттердама.

Вероятно, между 29 июля и 5 сентября Этти не вела дневник. В ее жизни произошел стремительный драматический поворот. Она получила вызов в Вестерборк и уехала в лагерь.

Следующим событием, радикально врезавшимся в ее жизнь, была внезапная болезнь и смерть Юлиуса Шпира.

В начале сентября 1942 года Этти получает разрешение вернуться на несколько дней в Амстердам. Она приезжает больная. В этой последней сохранившейся тетради Этти описывает смерть S., свою тоску по Вестерборку, свои воспоминания о людях, оставленных ею там, и их положение.

15 сентября 1942 года, вторник, 10.30 утра. Может быть, Господи, все вместе — слишком много. Теперь я вспомнила, что человек имеет и тело тоже. Я думала, что мой дух и сердце все выдержат сами. Но, напомнив о себе, тело сказало «Стоп». Лишь теперь ощущаю, как много ты дал мне пережить, Господи. Так много прекрасного и так много тяжелого. И тяжесть, как только я была готовой нести ее, снова превращалась в прекрасное. Зачастую прекрасное, великое переносить было труднее, нежели страдания, ибо оно было потрясающим. Как много страдать и любить способно маленькое человеческое сердце, Господи! Я очень благодарна тебе за то, что ты именно мое сердце в это время избрал для познания всего, что необходимо познать. Может, и хорошо, что я заболела. Правда, еще не примирившись с этим фактом, я немного ошеломлена, беспомощна, потеряна, но в то же время пытаюсь выскрести из всех уголков моего существа немного терпения, другой род терпения для совсем другого, нового состояния. И я опять использую мою старую, испробованную методику: время от времени на этих голубых линейках разговаривать с самой собой. Разговаривать с тобой, Господи. Хорошо ли это? Вне заботы о людях мне нужно лишь говорить с тобой. Я так сильно люблю людей, потому что в каждом из них люблю частицу тебя, Господи. Я везде в людях ищу тебя и нахожу. И я стараюсь откапывать тебя в сердцах других людей. Но сейчас мне необходимо терпение, много терпения и здравомыслия, это будет нелегко. И с этих пор я должна буду все делать одна. Все лучшее, все благороднейшее, что осталось от моего друга, от человека, разбудившего во мне тебя, отныне находится у тебя. В обеих комнатах, где я испытала величайшую в моей жизни радость, остался лишь по-детски беззащитный, истощенный старик. Стоя у его изголовья, я стояла перед твоей главной загадкой, Господи. Пошли мне целую жизнь, чтобы все это постичь. В то время как сижу тут и пишу, я чувствую, что это хорошо, что я должна здесь остаться. В последние месяцы я жила очень интенсивно и, как мне стало впоследствии ясно, — истратила за это время весь свой жизненный запас. Быть может, я была слишком безрассудна в своих внутренних выходящих из берегов переживаниях? Нет, я не была слишком безрассудна, я прислушивалась к твоим предостережениям.