Апостол, или Памяти Савла - Павел Сутин

– Великая философия выросла из тех преданий!

– Но схожесть? В чем же она?

– Она в людях, которые исповедуют несхожие каноны. Она в стремлении к доброму и красивому. Тексты разнятся, но учат схожему. Что вы знаете о Септуагинте?

– Никогда не слышал этого слова.

– Пятикнижие Моше было создано пять веков тому назад. За минувшие столетия кохены свели воедино и преобразовали остальные труды, ныне составляющие Книгу. Все эти части Книги написаны на коренном языке джбрим. За исключением нескольких глав книг Эзры и Даниила, что написаны на арамейском. При Хасмонеях все труды получили свои нынешние названия на коренном джбрим. И тогда же утверждены канонический текст и последовательность книг. Так вот, около трехсот лет тому назад двора Птолемея Второго Филадельфа достиг слух, что у джбрим есть многомудрая книга. Птолемей поступил по-царски прямо. Он согнал в Александрию семьдесят кохенов из вероучительных школ Яффы, Дамаска и Ерошолойма. Но не всех, кто попал под руку его эмиссарам, а лишь тех, кто владел языком иеваним. Их перевезли в Александрию, создали им добрые условия для прожитья и велели перевести Книгу на иеваним. Но расселили их так, чтобы они не могли видеться и сноситься до завершения их труда. Через полгода все семьдесят кохенов перевели Книгу на иеваним, каждый сделал перевод без помощи остальных. И все переводы оказались идентичными! Совпали до слова! Птолемея Второго восхитил труд кохенов. Государь хорошо наградил их и с почетом отпустил по домам. Идентичность переводов убедила Птолемея Филадельфа в существовании направляющей десницы Предвечного. И с тех пор Птолемей Второй, образованный в лоне эллинического канона, жил по Книге! Представьте: государь из иеваним, до той поры живший эллиническим укладом, превратился в богопослушного джбрим! Книга в его правление была официальным каноном государства Птолемеев.

– Может ли такое быть? Вы говорите, что царство Птолемеев исповедовало Книгу?

– Недолгий срок – пока правил Филадельф. Но это было. А тот перевод Книги получил название Септуагинты, то есть «Книги Семидесяти».

– Никогда не слышал этой истории, – изумленно сказал Севела. – Я привык считать, что Книга существует лишь в лоне дома Израиля.

– Книга есть канон, – с расстановкой произнес Пинхор. – И она может смыкаться с иными канонами. И влиять на умы, приверженные иным канонам. Вы не устали?

– Ну что вы!

– Читали вы труды Филона?

– Я читал его труд «О Логосе».

– А кто, по-вашему, был Филон?

– Я не знаю достоверно, – Севела поднял брови. – Родом он, кажется, из Милета. Ритор, последователь Платона…

– Адон Малук, Филон был чистокровным джбрим! И отец его, и дед его были старейшинами общины в Александрии. В Милете он лишь провел несколько лет. Самые известные труды создал в Александрии, в преклонные годы. Его семья была очень богатой и самой эллинизированной семьей среди александрийских джбрим. Он получил образование в лучших Schola, отец посылал его в Рим и Карфаген, в Афины и Коринф. На иеваним и лацийском он говорил свободно, а коренного джбрим почти не знал. Он был ревностным последователем Платона, это верно. Но всю жизнь Филон Александрийский был поглощен тем, чтобы объединить канон джбрим с религией иеваним. Он знал Книгу лишь по Септуагинте и желал сделать ее еще более доступной для греческих интеллектуалов. Всей мерой отпущенного ему таланта он рядил откровения Книги в эллинские одежды. И ему удалось это! Удалось это с помощью философии и аллегорий великого Платона. Филон утверждал, что Предвечный, без сомнения, создал мир. Но влияние, которое Он на мир оказывает, не прямое, а опосредованное Логосом. Душа берет начало из Божественного Источника, учил Филон, и она может постичь его природу. И такая возможность реализуется двумя путями: либо через пророческое озарение, либо посредством внутренней мистической сосредоточенности. Канон джбрим, по Филону, – это орудие для достижения духовного совершенства. А Книга – путь слияния с Предвечным.

– Вы так восхищенно говорите об этом философе, мастер. Видно, его учение того стоит.

– Это учение братьев-галилеян, – спокойно сказал Пинхор.

– Позвольте! – беспомощно сказал Севела. – Так учение галилеян смыкается с эллиническим каноном?

– Не так, – величественно сказал гончар. – Филон Александрийский принял учение галилеян и обогатил его элементами эллинической риторики. Всю жизнь он искал гармонии и обрел ее в учении галилеян. Вероучитель Филон умер два года тому назад в Тире. Кстати, в Синедрионе к Филону относились с величайшим почтением, известно вам это?

– С почтением? То, что вы рассказали о Филоне, вряд ли снискало бы одобрение Синедриона. Вчера – джбрим, сегодня – иеваним, а завтра – безбожник. Так бы сказали о нем в Синедрионе.

– Увы, – гончар наклонил голову. – Синедрион – оплот косности. Но, видите ли, синедриональные кохены первой череды почитали Филона и были ему горячо благодарны не за переход от эллинизма к Книге. А за поступок отважный, а может быть, и безрассудный.

– Что же еще совершил этот Филон?

– За полгода до кончины Филон отправился в Рим и спорил там с принсепсом.

– Спорил с принсепсом? А после живым и невредимым покинул Рим?

– Да. Он спорил с принсепсом и остался жив, – гордо ответил Пинхор.

– Как это было?

– Кай Юлий по прозванию Калигула требовал, чтобы во всех владениях романцев принсепса чтили как живого бога. Для иеваним и романцев такое возможно…

Гончар сделал паузу.

– Да, такое не для джбрим, – сказал Севела.

– Джбрим никак не могли соблюсти тот эдикт. И тогда в Александрии их объявили преступными противителями воле принсепса и народа Рима. Конечно же, это было сделано для того, чтобы безнаказано разбить и разграбить дома джбрим. Начались погромы. До Филона дошли вести о бедствиях Александрийской общины, и он направился в Рим.

– И Калигула принял его?

– Принсепс удостоил его аудиенции. Филон понимал свое отчаянное положение… Калигула казнит патрициев по прихоти или от дурного настроения. В приступе изжоги он велит бросать сенаторов в бассейн с муренами. Чего мог ждать старый джбрим из Александрии? Однако Филон совершил невозможное. Он был хладнокровен и смел. Наверное, неслыханная отвага старого философа изумила Калигулу – он не тронул Филона. Более того, Филон сумел убедить принсепса в том, что джбрим останутся покорными его воле, даже если не станут поклоняться его статуям. Александрийским джбрим было позволено не воздвигать статуй в храмах. Чего там говорить – принсепс мог передумать уже через час. Но, на счастье Филона и всех джбрим Александрии, этого не случилось. Принсепс даже велел александрийцам прекратить грабежи и возместить ущерб.

– Да, это подвиг. И вы говорите: этот человек на закате жизни примкнул к галилеянам?

– Об этом мало кто знает, но это так.

– Вы удивительный собеседник, мастер, – сказал Севела и, склонив голову, посмотрел на гончара. – Сколько я узнал от вас… И надо-то было всего лишь арестовать человека, чтобы узнать о великом философе из Александрии, о трансформации канонов и многом другом.

– Вы хороший слушатель, адон, – улыбнулся Пинхор. – А вот я с годами становлюсь болтлив.

– Мне пора идти, уже ночь, – Севела встал. – Вы не запаздываете в резидентуру?

– Я каждое утро являюсь в резидентуру. Да это совсем и не хлопотно.

– Прощаюсь с вами до завтра, мастер, – сказал Севела…

Прошло три дня. Он опять сидел в половине шестого за столом в лаборатории. Новиков с Машкой ушли домой. В соседней комнате Великодворская замаливала грехи: постигала «экспрессию пектатлиазы в Е. coli», с каковой экспрессией она хорошо подзатянула, за что экселенц устроил ей грандиозную выволочку «при всех», и был при этом ужасен. Великодворская поехала в Пущино на три дня, а у экселенца не отпросилась. Отпросилась вроде бы у Кострова, но так невнятно, что он этого не помнил. Позавчера утром экселенц сказал ледяным голосом: «Мне все это надоело, Татьяна!».

И дальше Великодворская получила так, как давно не получала. Страх и ужас. Холодное перечисление всех предыдущих прегрешений и убийственные оргвыводы. Отчисление из аспирантуры и занесение во все черные списки, какие только есть на планете. Каленым железом. Огнем и мечом. Навсегда и в назидание остальным.

«Довольно уже с тобой нянькаться, голубушка, я написал докладную Дебабову. Таких аспиранток не бывает, быть не может, и быть не должно! Напиши-ка „по собственному желанию“, и закончим на этом!»

И Танька струсила. Занавесилась темной челкой, жалко заморгала оленьими глазами и села за работу. Третий день приходила в лабораторию в половине девятого и сидела до восьми.

А Дорохов теперь домой не спешил. Он восьмого января в половине третьего ночи дописал последний фрагмент – письмо Лонгина Бурру. Дело сделано, книга закончена. Что получилось – пока одному богу известно. Может быть, чушь. Но теперь уже нечего нервничать. Послушаем, что скажет Курганова.