Прощание - Лотар-Гюнтер Буххайм

— Теперешняя стюардесса выглядела уже довольно утомленной, когда она появилась на борту, — говорю я, немного перекусив, — она сразу же стала жаловаться, что она, очевидно, не справится с той небольшой работой по сервировке.

— Это мне совершенно неизвестно, — говорит старик, поднимает свой бокал, выпивает и вытирает губы тыльной стороной руки. Тема закрыта!

Сколько раз я ни прохожу мимо запасного винта, столько и поражаюсь его гигантским размерам и красоте пластических форм. Иногда я ощущаю себя на верхней палубе как в галерее скульптур: выпуклая крышка реактора с запорными болтами, этот гигантский, плоско лежащий винт. А когда я, глядя с выступа мостика, перевожу взгляд на корму, то вижу под собой большие серые прямоугольники крышек люков, затем на приподнятой палубе крышку реактора и крышку сервисного бассейна с козлами для насаживания крышек, громоздкую шлюпбалку… Все это имеет сильное пластическое выражение: просто современная художественная выставка.

Во время войны в портах на атлантическом побережье я снова и снова рисовал тяжелые детали машин, в том числе якорные цепи, морские навигационные знаки, гребные винты. Если бы у меня был еще больший запас жизни, то всю эту массу памятных фотографий я перенес бы на большие холсты. Когда однажды я увидел, как на голову военному водолазу надели шаровидный латунный шлем с зарешеченным круглым окном-иллюминатором, а затем завинтили его, я пришел в неописуемое волнение, так как у меня не оказалось с собой рисовальных приспособлений. Как он стоял — этот водолаз в своем мокром сером резиновом костюме на понтоне, как бледный утренний свет почти скульптурно прорисовал тяжелые складки! Неподвижно застывшее стояние водолаза и мелочная возня его помощников, шланги, извивающиеся вроде змей на стареньком понтоне, все это складывалось в картину, которая в то время так взволновала меня, как и техника здесь. Упущенная работа, куда ни брось взгляд! Вся моя жизнь — цепь упущений! С моими несколькими короткими записями и заметками никогда никто ничего не сможет сделать: секретные материалы.

Прежде чем отправиться на вечеринку новичков, поступивших на корабль, проводимую на корме, я карабкаюсь на капитанский мостик. Старик занят в штурманской рубке. Я подхожу к нему и спрашиваю:

— Где мы…? — а старик добавляет: „…и еще пятнадцать минут до Буффало!“ Этого достаточно, чтобы вызвать у меня чувство удовлетворения. Губами я шепчу: „Джон Мейнард был нашим рулевым, он держался, пока не достиг берега. Он спас нас. Он носит корону. Он умер за нас, наша любовь его награда!“ Неожиданно старик громогласно возвещает: „Вечеринка начинается!“

Из-за сильного ветра, дующего с кормы, вечеринка проходит в фойе. Как на уроке танцев женщины и мужчины чинно сидят за отдельными столами. „Добрый вечер, господин капитан!“ — раздаются голоса, когда мы входим. Старик полусмущенно посматривает вокруг и кланяется во все стороны. Рядом со мной сидит супруга „Гамбуржца“. Не дождавшись моего вопроса, она, в порыве потребности поделиться, на одной и той же высоте звука сразу же набрасывается на меня:

— О том, чтобы мы снимали квартиру, больше не может быть и речи. Ведь все равно квартирная плата неимоверно большая. В таком случае, сказали мы себе, нужен только собственный дом. Моему мужу требуется много места, он хочет, чтобы ему не мешали, я с моей музыкой все равно…

Я остерегаюсь спросить ее, что значит „с моей музыкой“, и держусь так, как рекомендует шеф: я просто принимаю сказанное и слушаю ее монолог вполуха.

— Мы всегда жили довольно стесненно, потом купили старый кирпичный или клинкерный домик, такой, какие они там все, с громадным земельным участком. Раньше там был овечий выгон, и до сих пор мы занимались тем, что старались превратить его в сад. Сад же… — теперь она тихо хихикает, — этот сад стал довольно своенравным.

Только не спрашивать! Но мне этого и не надо делать, потому что она уже продолжает:

— А потом два года назад мы расширили дом — восемьдесят восемь квадратных метров, хорошая пристройка, все из природного камня… — больше, чем это, уже не достигает моих ушей. Теперь я наблюдаю за стюардессами с высокой прической, так как один из ассистентов играет на гармошке, а на танцевальной площадке появились первые пары.

Старик, соседкой которого является медицинская сестра, еще раз — ловкий парень — выспрашивает ее, где она работала, время от времени кивает, когда она рассказывает ему о своей ответственной работе, и все чаще, чем я привык видеть, берется за бокал с пивом.

Когда моя собеседница переводит дыхание, я говорю старику:

— Хороший вечер сегодня! Но не мог бы ты извинить меня, всю последнюю ночь я не смыкал глаз.

— Я, к сожалению, также должен решать очень важные дела и вынужден извиниться, — говорит старик официально. — Желаю провести веселый вечер! — и, обращаясь ко мне: — К сожалению я тоже должен уйти!

Мою собеседницу я уверяю, что ее рассказ очень заинтересовал меня и что я был очень рад познакомиться с нею. Но, к сожалению, я должен поработать над текстом для одного журнала.

„Как интересно! — радостно говорит дама, — где я смогу прочитать это?“

— Этого я пока не знаю, но вы еще узнаете об этом…

„Уф!“ — говорю я, когда мы оба оказываемся снаружи.

— Ну, да, не так уж это было плохо. Ты ни к чему не привык! Испорченный вечер. Спокойным он все равно не будет, так как гамбуржцы проводят свои опыты. Пойдем выпьем по пиву в моей каюте? — приглашает меня старик, когда мы на сильном ветру с кормы скользим по палубе в направлении носовой части корабля.

— Хорошо! — отвечаю я.

— Уф, — говорю я еще раз, развалившись в кресле, — вероятно, я действительно слишком стар, для меня в этом нет ничего привлекательного.

— Вероятно, так оно и есть!

После долгой паузы старик говорит:

— Я тебе уже многое рассказал, теперь расскажи ты, как это было на самом деле, когда Симона приехала в Фельдафинг?

— Я же уже говорил: это было давно. До этого я командовал полицейскими в Фельдафинге, а потом я сидел в тюрьме.

— Ты был в тюрьме?

— Да, и приобрел ценный опыт.

— Но — почему?

— Ты хочешь услышать о Симоне или хочешь знать, как мне жилось в „рейхе“?

— Дело, кажется, становится занимательным. Это имеет отношение к узникам концлагерей? Ты говорил, что позднее ты имел с ними дело?

— Нет. Этого не было. Итак, американцы вообще не заходили в Фельдафинг. Когда я услышал американские танки на дороге, идущей вдоль озера, мой автомат еще висел на одежной вешалке вместо того, чтобы быть зарытым в землю. А потом я был совершенно доволен, потому что по вечерам на поляну рядом с моим домом приходила косуля, и эту косулю мы хотели пристрелить.