Госпожа сочинительница - Елена Арсеньева

Спустя пять дней императрица Елизавета Петровна покинула сей мир. Тело ее стояло не погребенным в церкви шесть недель; около него попеременно дежурили статс-дамы. Екатерина Алексеевна, как из-за чувства искреннего уважения к памяти своей тетки и благодетельницы, так и желая возбудить к себе внимание со стороны общества, навещала прах Елизаветы каждый день. Иначе вел себя Петр Федорович. Он редко заходил в похоронную комнату, а если и бывал, то как будто для того, чтобы показать всю свою пустоту и презрение к собственному достоинству. Он шептался и смеялся с дежурными дамами, передразнивал священников и замечал недостатки в дисциплине офицеров и даже простых часовых, недостатки в одежде, в повязке галстуков, в объеме буклей и в покрое мундиров. И грозил, что все переделает по образу и подобию прусской армии!

Это следовало ждать скоро.

Петр Федорович был коронован и сделался Петром III. Русские офицеры перерядились в желтые голштинские мундиры. Культ Пруссии воцарился при дворе. Новый государь не стыдился во всеуслышание вспоминать, как во время войны с Пруссией они с Волковым, главным секретарем Верховного совета, постоянно парализовали силу секретных распоряжений Елизаветы, отдаваемых армии, переправляя копии их прусскому королю. Император, не замечая общего изумления, с гордостью вспоминал о том, как дружески служил явному врагу своей страны.

Среди новых придворных изменений европейская мода делать реверансы заменила русский обычай кланяться в пояс. Попытки старых барынь пригибать колени согласно с нововведением были очень неудачны и даже смешны. Император находил в этом особенное для себя удовольствие. Чтобы посмеяться, он довольно регулярно ходил в придворную церковь к концу обедни и в голос хохотал, глядя на гримасы и ужимки приседающих перед ним дам.

Великая княгиня Екатерина Алексеевна сделалась теперь императрицею, однако всем известно было, что звание сие лишь номинально. Петр не скрывал ненависти к жене, а как-то раз, стоило княгине Дашковой у него появиться, впрямую завел разговор о том, что он намерен лишить Екатерину трона и возвести на ее место Романовну, как он называл сестру Дашковой — Елизавету. И предостерег недвусмысленно:

— Придет время, княгиня, когда вы раскаетесь за всякое невнимание, оказанное вашей сестре. Поверьте мне, я говорю ради вашей же пользы. Вы не можете иначе устроить вашу карьеру в свете, как изучая желания и стараясь снискать расположение и покровительство ее.

Катерина Романовна поняла, что беды клубятся не только над головой обожаемой ею особы, но и над ее собственной. Она почувствовала себя невыразимо одинокой. Сестра — враг ее, дядюшка Михаил Илларионович тоже служит новому императору. Да и муж в числе его ближайших друзей! Глупости и болтливости мужа своего она опасалась очень сильно. Именно от князя Дашкова император узнавал о крепнущей дружбе Катерины Романовны и Екатерины Алексеевны. Воистину мужчинам нельзя довериться ни в чем!

Однако Дашкова вновь недооценивала Провидение и его помощь себе, его явной любимице.

В январе 1762 года во время гвардейского парада какой-то полк проходил ко дворцу. Император, заметив его неправильный марш и вообразив, что им командует князь Дашков, подбежал к нему и в свойственном ему духе грубого сержанта выругал за этот проступок. Непричастный к конфузии Дашков почтительно защищал себя, но, когда император снова стал обвинять его, он, естественно, разгоряченный и встревоженный последним выговором, где затрагивалась его честь, ответил так энергично и жестко, что Петр III немедленно дал ему отставку…

Катерина Романовна торжествовала: отныне князь Михаил Иванович, человек мстительный, императора ненавидел и готов был содействовать его ниспровержению с тем же пылом, с каким прежде поддерживал. Из врага своей жены он сделался ее сторонником. Однако опасаться глупой его болтливости тем не менее следовало. Поэтому Катерина Романовна через дядюшку-канцлера устроила мужу должность при русской миссии в Константинополе, куда тот вскоре и отбыл.

Теперь можно было вздохнуть свободно: муж не проболтается о комплоте, который вызревал в деятельном уме княгини Дашковой. А главное, не будет бесить супругу теми бараньими взглядами, которые осмеливается кидать на ее обожаемую подругу, будущую самовластную монархиню!

«Разумеется, — вновь подумала она с усмешкою, — истинного отношения к нему никто и никогда не узнает. Читатели моей книги станут думать, что я умирала с тоски в разлуке с князем Дашковым!»

Возможность изрядно натянуть нос целым поколениям грядущих глупцов изрядно веселила ее, и чем дальше, тем больше мысли о воображаемой книге сплетались с мыслями об успехе заговора. Как и то, так и другое казалось ей вполне осуществимым. Ведь за дело взялась Катерина Романовна Дашкова!

Единственное, что омрачало настроение Катерине Романовне, были слухи, которые клубились вокруг священного для нее имени императрицы. То ей приписывали какие-то любовные похождения, то каких-то внебрачных детей. Особенно часто звучало в сей неприличной связи имя Григория Орлова.

Этого высоченного красавчика с огненным взором, типичного мужчину, княгиня Дашкова не выносила и проклинала тот весенний день 1759 года, когда он появился при дворе. Именно тогда в Петербург прибыл флигель-адъютант Фридриха II граф Шверин, который угодил в русский плен во время Цорндорфской битвы. Он привез в качестве эскорта двух наиболее отличившихся в битве гвардейцев. Одним из них и был Григорий Орлов, в которого немедленно повлюблялись все придворные дамы, особенно признанная очаровательница Елена Куракина, вскоре ставшая его любовницей. Дамы полагали, что своей красотой Орлов затмевал даже Сергея Салтыкова и Станислава-Августа Понятовского, слывших сущими Антиноями.

Слова «мужская красота» казались Катерине Романовне такой нелепостью! И она не сомневалась, что Екатерина тоже восхищается не столько внешностью Орлова, сколько влиянием его собственным и его братьев в войсках, которые должны понадобиться для осуществления будущих великих дел.

Для сего нужен был только толчок, и он не замедлил явиться.

Когда был заключен мир с прусским королем, восторг императора Петра был выше меры. Чтобы отпраздновать на славу это событие, он дал великолепный пир, на который были приглашены все чины первых трех разрядов и иностранные министры.

Императрица сидела в середине стола, на своем обычном месте, а государь на другом конце, против прусского посланника. После обеда Петр III предложил тост при пушечной пальбе с крепости. Первый тост — за здоровье императорской фамилии, второй — за здоровье прусского короля, третий — за продолжение счастливо заключенного мира.

Когда императрица выпила бокал за здоровье царского семейства, Петр III приказал своему генерал-адъютанту Гудовичу, стоявшему позади его стула, подойти и спросить Екатерину, почему она не встала. Государыня отвечала:

— Так как императорская семья состоит из моего супруга, сына и меня самой, то я не думала, чтобы это было необходимо.

Гудович, передав ее ответ императору, был снова послан сказать Екатерине Алексеевне, что она дура и должна бы знать, что двое дядей, принцы голштинские, также члены венценосной семьи. Опасаясь, впрочем, что посол смягчит выражения, Петр повторил все это громко, так что большая часть общества слышала его. Екатерина, сконфуженная и обиженная оскорбительно-неприличной выходкой супруга, залилась слезами, но, желая оправиться и рассеять общее замешательство, обратилась к графу Строганову, стоявшему за ее стулом, и просила развлечь ее какой-нибудь шуткой. Граф, придворный шутник и признанный юморист, всегда был готов удовлетворить желание государыни и утешить ее. Он весело стал рассказывать какой-то забавный анекдот. Но как только был кончен его рассказ, император приказал Строганову удалиться в загородный дом близ Каменного острова и не выходить из него впредь до особого разрешения.

Это произошло 24 мая. И доселе медленно, как бы нерешительно готовившийся комплот за месяц вызрел, как редкостный плод.

Лелеяло его множество садовников.

Так, примкнул к числу заговорщиков маршал Кирилл Разумовский, начальник Измайловской гвардии, очень любимый своим корпусом. Он, хотя и жалуемый при дворе, понимал всю неспособность царствующего монарха и опасность его правления, а потому не колебался и даже загодя подготовил манифест, который следовало зачитать в день переворота. С его помощью Григорий Орлов был назначен на должность казначея артиллерийских войск. Катерина Романовна, которая Орлова с каждым днем все больше недолюбливала, сравнивала это назначение с установкой воинской кассы на большой дороге для расхищения. Однако она не могла отрицать: Орлов не свои руки нагревал: заговору требовались деньги! Запуская руки в кассу, Орловы сумели создать этакую гвардию в гвардии: примерно по сотне человек в каждом полку (которые, кстати, сыграли решающую роль в грядущем перевороте).