Афганская бессонница - Сергей Костин

Он говорил связно, но выглядел как человек, откачанный после передозировки. Я кивнул.

— Скажи там нашим, что мы будем готовы в любой момент. Только пусть прилетают на вертолетах! Сам-то я бы еще придумал, как выбраться, а с моими красавицами — бесполезно.

— Не волнуйтесь! Я все передам.

— Надеюсь, ты все сделаешь, как надо. Ну, мне пора!

Генерал обхватил меня, прижал к груди и тут же оттолкнул.

— Подожди-ка, — остановил его я. — Подожди минуту!

Я заскочил в свою каморку и вернулся с остатками текилы. В бутылке было грамм триста, но это лучше, чем ничего.

— Держи, я обещал!

— А ты?

Я махнул рукой.

— В Москве выпьем! — проорал генерал, забирая бутылку. — Понял? В Москве!

Таиров расстегнул молнию своего бушлата, сунул бутылку за пазуху и шаткой походкой направился к двери. Он был похож на короля Лира в сцене бури.

Как он будет с этой бутылкой? Надо дать ему фляжку!

Фляжку мне подарила на день рождения моя любимая теща Пэгги. На праздники или просто каждый раз, когда мы с ней видимся, у обоих из нас набирается три-четыре штуковины, которые мы купили за это время, вспомнив друг о друге. Фляжка была из специальной стали, в толстой коже благородного коричневого цвета с вытесненными инициалами, «РА», Пако Аррайя. Когда я был сам собой — ну, почти! — я их не скрывал. А когда, как сейчас, я работал за границей под другим именем, я выдавал их за лейбл фирмы. Ну что ж, Пэгги придется подарить мне еще одну!

Я стащил с лежанки куртку, в которой лежала фляжка, и побежал за Таировым. Я догнал его, когда он уже сел в машину и как раз втягивал ногу внутрь. Он заметил движение и обернулся ко мне. Я махнул ему фляжкой.

Над нашими головами пролетел вертолет и сбросил бомбу на казарму, в нескольких десятках метров. Не знаю, какой урон он нанес цели, но мы удар ощутили. Вокруг, срезая ветки, защелкали осколки.

Я прямо почувствовал, как один из них проник мне в левое плечо. Это было как укус змеи. Меня однажды в Англии ужалила в икру гадюка. У нее зубы очень острые, и они вошли в плоть мягко и быстро, почти безболезненно. Но потом ты ощущаешь боль от этого проникновения в замкнутое пространство тела, а еще чуть позднее в этом месте вспыхивает огонь. Вот и сейчас так было.

Я уже успел отдать фляжку Таирову и теперь освободившейся правой рукой прикоснулся к плечу — моя куртка уже была мокрая от крови. Генерал выскочил наружу, затолкал меня на заднее сиденье и влез с другой стороны.

— В больницу давай! Скорее! — крикнул он.

За рулем, видимо, сидел переводчик — джип дернулся вперед, развернулся в переулке и понесся к больнице.

Таиров, обняв меня, рукой зажимал мне рану. Все равно я чувствовал, как сначала горячим и мокрым стал мой бок, потом бедро. К счастью, ехать было минут пять.

Если бы в городе не шел бой! Мы уже повернули направо, и до въезда в больницу осталось метров пятьдесят, когда джип, как под струю поливальной машины, въехал под автоматную очередь. Водитель обмяк, машину понесло в сторону, и остановил ее арык. Джип ухнулся в него передними колесами, чуть не перебросив нас с генералом через сиденье.

Таиров выбрался наружу. Водитель был мертв — через боковое стекло пуля влетела ему в голову над ухом, и на стекле остался кровавый след. Генерал вытащил меня из джипа, взвалил на себя, прижимая рану своим плечом и, семеня ногами, как индеец навахо, несущий пирогу, побежал к воротам больницы.

Рынок раненых во дворе еще не образовался. Таиров взбежал по ступенькам и свободным плечом распахнул дверь. Я увидел санитара, который совсем недавно показывал мне морг. «Не там ли мне лежать?» — подумал я. Потом у меня пролетела такая мысль. Помните, когда мы в лавке антиквара отчаялись объясниться, я хотел передать на языке жестов Аятолле и командиру Гаде слово «хирург»? И вопреки запрету моей жены Джессики показал на себе, как в мое левое плечо вонзается пуля, которую этот хирург потом удалит? Так вот это я думал, что вонзается пуля — на самом деле осколок!

Потом я увидел Малека, который побежал впереди нас, показывая путь. Потом над моей головой вспыхнул яркий свет, хотя еще был день.

Потом свет померк.

Ночь девятая (ни седьмой, ни восьмой не было)

Я не скажу вам прямо сейчас, где я этой ночью восстанавливаю последние события. Вы не поверите! Я и сам с трудом в это верю. Тем более что понятия дня и ночи для меня спутались еще больше из-за наркоза.

Я, должно быть, бредил. Бред мой состоял в том, что я лежал на больничной койке, а над моей головой по очереди склонялись разные знакомые лица. Малека я увидеть ожидал, и, возможно, это было на самом деле. Хан-ага тоже мог оказаться здесь — мальчик любил находить меня в самых неожиданных местах. Когда появился Димыч, а затем и Илья, я уже усомнился в реальности своих видений. Увидев лицо Джессики — такое знакомое, родное, с пухлыми губами, веснушками на переносице, ясными зеленовато-голубыми глазами и торчащей во все стороны рыжей шевелюрой, я успокоился. Я бредил!

Еще я, наверное, потерял слух. Разумеется, в голове у меня гудело, но из внешнего мира не доносилось ни звука. Ни разрывов бомб, ни пролетающих над нами вертолетов, ни автоматных очередей. Даже под водой, в мире безмолвия, ты время от времени слышишь шум пузырьков, вырывающихся из клапана акваланга. А здесь — ничего!

Когда я в очередной раз увидел склоненное над собой лицо Малека, в голове у меня прояснилось достаточно, чтобы попытаться ему об этом сказать. Но язык у меня был приклеен к нёбу, да и губы отказывались разжиматься. Бог с ним, со слухом, может, еще вернется! Малек оттопырил вверх большой палец — все путем! — и исчез.

Теперь я бродил. Иногда ты отключаешься, и времени, когда ты отсутствовал, нет. Как будто кто-то взял магнитную ленту твоего сознания, отрезал петлю и склеил концы. Но бывает, что сознание полностью не засыпает и тащит тебя по своим причудливым маршрутам.

Я поднимался по лестнице Crab House, ресторана на Рыбацкой пристани Сан-Франциско, где минут через пятнадцать убьют мою первую жену Риту и наших малышей Кончиту и Карлито. Зная, что сейчас должно было случиться, я пытался вырваться, но горячая смола бессознательного держала меня слишком сильно. К счастью, дальше я шел уже по проходу в тюрьме Сантьяго, с проволочной сеткой, натянутой между этажами сверху и снизу. Я отмечал во сне эту деталь, потому что я хотел спрыгнуть вниз, чтобы бежать.

Потом это был кошмар, который преследует меня с самого детства. Огромный особняк в старом парке, типа охотничьего дома или даже небольшого замка. Я всегда входил откуда-то сбоку, через пристройку с крыльцом. Очень часто, поскольку я видел этот сон уже не раз, ужас от того, что должно было произойти, заставлял меня проснуться прямо здесь. Если нет, я вступал, нагибаясь, в узкий подвальный проход. Я редко, всего пару раз за всю жизнь, проходил его целиком. Дальше следовала система винтовых лестниц, ведущих с этажа на этаж все выше, на чердак. Дотуда я дошел лишь однажды за десяток раз, когда меня накрывал этот кошмар. Когда это случилось, меня подбросило на кровати с колотящимся сердцем, так страшно было продолжение. На том чердаке я повесился. Я даже и в тот раз не видел, как это было, просто узнал, наконец, что же там произошло. Я никогда не читал ничего подобного и до сих пор уверен, что эта картина — из моей предыдущей жизни, последняя, которую зафиксировало мое сознание, прежде чем прерваться и с потерей памяти вселиться в новое тело.

Потом я ничего не видел, а еще потом я проснулся. И это было почти нормальное пробуждение. Сознание было при мне: я отметил потрескавшийся беленый потолок над головой, покрашенные голубой масляной краской неровные стены, стул, на котором сидел Хан-ага. Значит, он действительно приходил, только сейчас он спал.

День еще не закончился, за окном по-прежнему было светло. Только слух ко мне не вернулся — я не слышал ни шума боя, ни еще каких-либо звуков.

Я пошевелился в постели — скрипнули пружины, и Хан-ага открыл глаза. Встретившись с моим взглядом, его темное, как всегда чуть насупленное лицо осветилось улыбкой, и он выбежал в коридор. Хлопнула дверь, и я понял, что со слухом у меня все было нормально. Просто бой кончился.

Мальчик вернулся с Малеком.

— Ну, как дела? — весело спросил тот. — Голова не болит?

Я попытался сесть в постели.

— Ну, голова у меня болит, не переставая, с тех пор, как я простыл, — обстоятельно, как и полагается больному, ответил я. — Но, насколько я помню, я поступил сюда с другим диагнозом.

Малек помог мне опереться спиной о подушку. Потом он протянул руку к тумбочке у моего изголовья, взял что-то со стеклянного блюдечка и поднес к моим глазам. Это был осколок металла, по форме напоминающий скребок каменного века, только маленький, сантиметра три длиной.