Клубная культура - Фил Джексон

На конкурсе «Альтернативная мисс Вселенная», где мне довелось присутствовать, соперниц спросили, что бы они сделали, если бы получили корону. Дружная толпа выступила en masse, потребовав «бесплатных наркотиков и секса на улицах». Они не шутили. Хотя у нас есть «свобода от», мы еще только начинаем постигать «свободу к», так как «свобода к» — это скорее социальная практика, нежели политическая идеология.

Мы живем и все больше утопаем в сверхрациональном мире, где наша преданность понятиям здравого смысла и разумного поведения уже выходит за рамки акцента на антисоциальности, становясь частью структуры наших жизней и современного габитуса. Бурдье утверждает:

Это, безусловно, заставляет рационализацию идти рука об руку с развитием рациональных форм доминирования… Это также создает ситуацию, в которой только социология может пролить свет на этот процесс; как никогда назрела необходимость выбора между рациональным аппаратом знаний на службе у возрастающего рационального доминирования и рациональным анализом доминирования, а особенно вклада в это доминирование рационального знания

Клаббинг существует вне системы рационального управления и доминирования, с точки зрения которого, социальная интенсивность клаббинга является риском для здоровья. Эта рациональная сила никогда не сможет понять, как ночное бодрствование, употребление наркотиков, танцы, смех и отрыв с друзьями могут быть связаны с рациональным телом, которое должно доминировать в современном мире. Клаббинг слишком опасен, слишком аморален и беспорядочен, поэтому может удостоиться только статуса аберрантной практики. Одна-ко один из моих информантов заявил:

Клаббинг — это что-то животное, что-то плотское, но в самом лучшем смысле, как что-то физическое и сильное, как самая позитивная сторона животного опыта. Это не насилие. Это просто попытка получить удовольствие и разделить его с другими людьми

Безусловно, использование термина «животный» не совсем корректно, но мой информант пытался сказать, что это животное тело может раскрепоститься даже внутри социальной структуры, которая была создана, чтобы укро-тить его. Клубы, где танцуют, клубы, где занимаются сексом, клубы, где люди демонстрируют безумные наряды, клубы, где принимают наркотики и даже бойцовские клубы упорядочивают нашу плоть, делая ее социальной. Рациональный обыденный мир никогда не поймет, зачем ты танцуешь до упаду, трахаешься на глазах у других людей, наряжаешься по-дискотечному или поглощаешь вместе с друзьями огромное количество наркотиков, но с точки зрения подлинного ощущения «свободы к» жизни вне внутренних и внешних ограничений, действующих в общественной сфере, все это оказывается чрезвычайно популярным и важным опытом для множества людей, несмотря на связанный с клаббингом риск для здоровья. Желание жить настоящим заставляет забыть о страхе смерти, подкрепляемом заявлениями медиков, и мнении, что долголетие — это само по себе достижение.

Ощущение свободы, присущее клубному пространству, создается всеобщим желанием, намерением позволить людям делать все, что им вздумается, если это не причиняет вреда остальным. Границы нашей так называемой свободы указывает не политическая идеология, а социальная практика. Клаббинг не антисоциален — он сверхсоциален, и поэтому он разрушает рамки, определяющие «допустимый» мир, ставя на их место альтернативную социальную страсть, бросающую вызов принимаемым на веру убеждениям, на которых держится само понятие «допустимости».

К примеру, в сексуальном клубе представление о моногамии как о единственной нравственной структуре отношений будет высмеяно. (В то же время я ни разу не встречал там людей, приуменьшающих значение любви.) Посетители таких клубов не считают, что люди долж-ны относиться друг к другу как к собственности, тем самым отрицая право этой собственности на чувственную жизнь. Кроме того, они с готовностью соглашаются с тем, что отказ от моногамии — это непростой шаг, обязательно требующий от партнеров высокого уровня доверия и эмоциональной зрелости. Для создания новой сексуальной модели, в которой желание не связано внутренними эмоциональными ограничениями и весом сексуальной моногамии в нашей культуре, особенно в браке, необходимо побороть ревность, справиться с тревогой и противостоять страху.

Общее пространство сексуального клуба позволило людям создать социальную структуру, которая допускала бы обмен партнерами. Правила секса, известные всем, ни у кого не вызывают неоправданных надежд — никто не пытается сделать другого своим постоянным партнером, каждый всего лишь хочет, чтобы другой кончил. Вы можете получать удовольствие, наблюдая, как ваш партнер занимается сексом с кем-то еще, вы можете смаковать это удовольствие, поскольку социальная структура, существующая в таком клубе, успокаивает вас и позволяет управлять своими негативными эмоциями. Вы даете сексуальную свободу своему партнеру, и это свобода резонирует мощнее, чем идея свободы, присущая западной идеологии. «Свобода к» может существовать только в виде социальной практики, но эта практика свободы обычно встречает сопротивление властей, апеллирующих к морали и рациональности, чтобы держать в узде освобождение желаний.

Люди развили в себе ужасное неуважение к старым институтам: политика кажется им грязью, они не верят в Бога, они считают, что капитализм порочен и держит их за дураков, они потеряли уважение к власти

Это мнение является сокращенным вариантом более широкого взгляда, лучше всего заметного по ощущению разочарования в «старых институтах», создающем некоторое замешательство и неопределенность, связанную с исчезновением веры из жизней людей. Шиллинг пишет:

Пространство, занимаемое религиозной властью, в наши дни сильно сжалось. Это подорвало возможность общества обеспечивать людей значимыми системами, позволяющими сформировать спокойное отношение к смерти

Ссылаясь на Э. Гидденса, он продолжает свою мысль, заявляя, что высокая степень современности или постмодернизма — называйте это как угодно — уже cтерла «беспрецедентным образом все традиционные виды социальных классов» [Giddens A. et al. 1990]. С точки зрения невероятной скорости и масштаба изменений, а также сущности современных институтов, современность сделала этот процесс ещё более радикальным. Уничтожив традиционные системы смысла, условия современности подталкивают людей к повышенной рефлексии на тему жизни, смысла и смерти [Op. cit. 181].

Утверждение Шиллинга позволяет определить место клаббинга в мире, где усугубилась проблема смысла и который наполнен повышенной рефлексией. Клаббинг — это один из видов пространства практики, в котором проблема смысла преобразуется таким образом, что из идеологической или экзистенциальной проблемы она превращается в проблему отношений тела с окружающим миром.

Я хочу подчеркнуть фундаментальное различие между смыслом, заложенным в идеи, идеологии и символы нашей культуры, и значимостью, возникающей при эмоциональном и телесном взаимодействии между людьми и их миром. Эти системы, безусловно, должны пересекаться, так как, чтобы обрасти эмоциональную силу, идео-логические убеждения должны найти воплощение. И все же, как пишет Д. Леду «эмоциональная система сильнее привязана к когнитивной, чем когнитивная к эмоциональной» [LeDoux J. 1999:19].

Процесс воплощения идей был бы практически невозможным, если бы не эти идеи не были связаны с эмоциями, допускающими их чувственную жизнь.

Вся индустрия смысла была создана символами потребления, книгами в стиле «помоги себе сам», духовными верованиями нью-эйдж, политическими движе-ниями, борющимися за решения отдельной проблемы, и самодостаточными политическими режимами, в свою очередь позволяющими развиваться множеству противоречащих друг другу идеологических взглядов, незащищенных от капризов моды. Поскольку символическое и идеологическое пространства становятся все более недолговечными, люди пытаются уйти в мир, наполняющий их тела чувством осмысленности. Смысл — это скорее свойство тела, чем мира идей, это место в мире, чувственная ориентация, проникающая в мир символов и дающая ему эмоциональное и телесное третье измерение.

Жизнь тела клаббинга осмысленна сразу с двух точек зрения. Во-первых, оно ощущает себя более страстным, живым, социальным, чем ограниченное урбанистическое тело, в котором люди живут обыденной жизнью. Во-вторых, оно позволяет человеку побыть самим собой, что, как мы уже видели, удовлетворяет некоторым идеологическим убеждениям нашей культуры, еще не полностью оформившимся как обыденные социальные практики. Чувствено-социальное положение в мире создает определенную систему координат, которая будет помогать человеку ориентироваться во время путешествия по миру, где, с точки зрения яркости жизни, нет телесных ограничений аполлонического габитуса. Эти чувственные координаты должны прийти в соответствие с опытом других людей; таким образом будет создана новая система координат на чувственной плоскости. Альтернативные пространства практики часто переплетаются, создавая чувственный ландшафт и обеспечивая эмоциональные декорации, на фоне которых развивается и наполняется смыслом взгляд человека на его отношения с миром.