33 новеллы о любви - Тимур Зульфикаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И каменеют руки, ноги твои…
И тело твоё, уже чужое, летит в волнах от тебя…
И чрез водяные струи уж уже уже видишь в последний раз ты, как душа твоя, светлой алмазной птицей возлетает над тобой, и, как люлька без младенца, уходит в реке пустынное тело твое…
Ах Господь мой! Я иду плыву к Тебе, и кто удержит меня, если Ты позвал меня?..
И вот ты не даёшь Богу придти к тебе, а сам идешь спешишь к Нему?
И нарушаешь волю Его?..
Разве Господь ввергает тебя в лёд реки этой?..
И вот ты бросаешься в волны последние твои, но кто-то бросается рядом, вослед за тобой в серебро, в алмаз, в лёд волн…
Возлюбленная последних дней моих! Ты?
Откуда? Зачем? Твой срок еще далек! Зачем ты?..
О Боже!.. Ах! Бунафшшша! Кумушшш! Нахшаби! Худжаста! Мумтаз Олла Оммо! Убайда! Латофат!..
Зачем ты в этих волнах?
Смерть моя одна в волнах
И я один со смертью в волнах
И зачем ты, возлюбленная моя? пришла в последние волны мои…
Кто послал тебя?..
И разве можно разделить смерть с возлюбленным своим?..
Смерть — это вершина, Эверест одиночества, и разве двое могут встретить Её?..
Нет на земле двух Эверестов…
И вот я бросаюсь к тебе и спасаю тебя в этих последних волнах, а ты спасаешь меня…
И нас двое в ледяных волнах, а смерть одна
И вот нас двое — а смерть берёт только одиноких…
И как мне умереть, когда надо спасать тебя, возлюбленная моя…
А тебе спасать меня…
А смерть одна уходит в волнах…
И тут мы выходим на песчаную дальную отмель жемчужную Сиёмы, и текучий песок течет обрывается, нежно ласково щекочет под перстами дрожащих ног, ног наших…
И вот я хотел уйти к Богу, а вернулся пришёл к тебе, земная любовь моя…
Но я насытился земной любовью, но я устал от земной любви…
И захотел вечной небесной любви…
А ты вернула меня…
Жена — это земля…
И вот ты вернула к земле меня, а я хотел в небеса…
И что на всех родных таджикских горных реках ты будешь оберегать, стеречь меня?..
И вот смерть пришла за одним, а тут двое…
И отступила она…
…И вот возвращается сладостно, блаженно святая гора Ходжа Оби Гарм…
И курчавые козы бегут, резвятся над пропастями и летят к небесам…
И три пастуха бредут ко мне по трём тропам и улыбаются и говорят мне:
— Агнец, мы пришли пасти тебя, чтобы ты не упал в реку, а взошел на вершину…
Тропы разные — Вершина одна…
Блаженный Будда
Блаженный Иисус
Блаженный Мухаммад
Бредут ко мне по козьим троп’ам
И Блаженный Творец с близких небес улыбается нам…
…А я бреду по родным горам к реке Сиёме…
И предо мною гора Ходжа Оби Гарм и козы на ней…
И никого окрест…
Но смерти нет…
Если Бог есть…
Если любовь есть…
2009
Фатя
Памяти СССР
…Ах Фатима! Ах Фатя! Фатя! Фатенька…
Ты-то за что изникла, истаяла, девочка стрекозка слюдяная грациозная, летучая моя?..
Оленёнок бухарский нежноокий на лёгких летающих прутиках ножках веточках вербных хмельных?
О Боже!..
…И вот весенний глинобитный саманный домик-кибитка на окраине родного моего Душанбе курится, томится, свято живёт, дышит, уповает, длится…
И веет гиссарский кроткий нежный ветерок с гор близких, мятных, маковых, текущих, и мы сидим на младой изумрудной траве во дворикехавли, и пьём гранатовое вязкое уже небесное вино таджикских тучных виноградников…
О Боже!.. Как сладко!.. Как томительно!.. Как упоительно, прельстительно… как страшно… что это кратко…
Хозяин дома — Ахрор-художник — он бродит по дальним горам и рисует горные родники и сокровенные хрустальные алмазные водопады пылящие и дивно трепетно передаёт на холстах их первозданный клубящийся хрусталь…
Его жена — русская художница Анастасия, и она влюблена в таджикский фольклор, в народную песню, в народный павлиний наряд — и вот она в кулябском чакане платье, и в ходжентских сафьяновых телячьих ичигах, и в памирских фазаньих джурабах готовит плов в казане…
И поэт — вечнохмельной апостол дегустатор виноградников, знаток хмеля и похмелья песнопевец Руси и Азьи сладкопевец Тимофей Зульфикар поёт под гитару песни свои щемящие, уходящие в миры загробные и на землю возвращающиеся…
И артист — красавец жгучекудрый Анвар Ассаргадон — царь охотник на дев и жен — с вечной бутылкой шампанского в руках улыбается и глядит прозрачно, чисто, свято, как отец, на ослепительно осиянную девочку — бегущую Фатиму, Фатю, Фатю…
И дивно светящаяся лучезарная девочка Фатима, Фатя, Фатенька — дочь, дщерь, стебель, бутон Ахрора и Анастасии — бегает, скользит, бьётся, ликует льняными прозрачными ножками девственницы пуховыми в молодой траве, сгорая и возрождаясь, летая и упадая, как очнувшаяся очарованная бабочка весеннего проснувшегося мирозданья…
И у неё глаза от русской матери — лазоревые васильковые небеса шелковые древлерусские — с фресок Дионисия и Рублёва…
И у неё власы от таджикского отца — смоляные, неистово курчавые, как весенние глиняные горные ручьи, родники, водопады, как ночи бездонные, бархатные, азиатские, азьятские, таящие пророков и мудрецов… и убийц…
И вот шелковистые васильки русские в бархатистой ночи азиатской гуляют… блуждают… витают… умиротворяют…
И вместе с Фатей носится по траве младой бухарский оленёнок-сосунок Яшка, но мать-олениху его убили охотники-браконьеры, и некого сосать, млечно вбирать, кусать ему, но он сосёт мой палец, погруженный в шахринаусское густопианое вино, вино, вино…
И хмелеет бродит оленёнок и бегает прыгает резвится вместе с Фатей, и ножки их переплетаются в беге их чарующем…
И не поймёшь, не уследишь радостно, где ножки девочки и где оленёнка Яшки ножки брыкастые…
И ножки их переплетаются в беге, а печальные влажные их очи перекликаются… переглядываются…
Ах!.. чуют они печаль бытия… печаль прощанья… чуют они что ль чуткими оленьими ноздрями, что смерть ходит где-то за дувалом…
А смерть всегда бродит за дувалом… даже за самым необъятным…
Ах, в доме шумит ликует праздник, а тихая смерть стоит ожидает за дувалом…
Так Господь повелел…
…Ах, весна таджикская лакомая! ах, ветер находит, набегает, налетает с гиссарских гор, гор, гор — от этого ветра медового неутоленного за одну ночь созревают скороспелые вишни, и утром они станут из изумрудных — рубиновыми мясистыми маслянистыми сладкими гранатовыми…
Ах, и юные и старые человеки за одну весеннюю ночь созревают, как скороспелые вишни чреватые, и хмелем святым наливаются, наполняются…
Но не Фатя! но не Фатя! но не Фатя!..
Ей всего незрелых тринадцать лет изумрудных, скачущих!..
Ах, побудь подольше спящей, летящей, изумрудной вишней, не подлежащей, не подчиняющейся великому спелому ветру, Фатя, Фатя, Фатя…
Ах, девочка хрустальная медовая парящая с очами оленёнка влажными печальными… протяжными…
И вот уже в казане готов, поспел духмяный плов, и запах его бежит пряно над дувалами к соседям, и соседи приходят весёлые нарядные и первый тост Ахрор поднимает, воздымает за соседей…
Ах, ведь все люди на земле — братья, но не все — соседи, и потому сосед ближе, родней, свежей, необъятней, кровней (а не кровавей) брата! да! да! да!
Ах, как сладко!..
Но смерть уже стоит не за дувалом, а бродит рядом… а перелезает через все дувалы…
Смерть — бессмертный вор…
Вот Ахрор-художник безвинный горных неповинных родников и водопадов…
Вот его безвинная улыбчивая русская жена художница Настя, влюбленная в таджикские павлиньи безвинные чаканы, ичиги, изоры, кауши, кувшины кумганы, джурабы…
Вот весь потерявшийся заблудившийся в смоляных огненных кудрях красавец олень артист Анвар Ассаргадон царь охотник на всех дев и жен с вечной бутылкой шампанского в извилистых музыкальных перстах, которыми он ознобно сладко гладит извилистых упоённых дев и жен, улыбается нежно, неповинно, без всякой соринки в воде бархатных очей взирая на Фатю…
Вот девочка Фатя, Фатя, летающая витающая лепетливая струйчатая весенняя только что проснувшаяся бабочка…
Ах, куда, куда, куда ты улетаешь… однодневка порхающая…
