Канонир - Юрий Корчевский

Всадник толкнул коня ногами и начал разбег. Я решил схитрить — вытащил пистолет, взял его в левую руку, в правой — сабля. Когда до врага оставалось метров пять–семь, вскинул пистолет. Я‑то знал, что он разряжен, но откуда это было знать ему? Может, у меня за поясом была пара пистолетов.

Уловка сработала. Завидев пистолет, направленный в лоб — уж очень свежи были воспоминания о первом из шайки, убитом в начале погони — враг мгновенно среагировал: упал на шею коня и перенёс вес тела на левую ногу, пытаясь прикрыться корпусом коня. Я не упустил момента — второго могло и не быть, и изо всей силы рубанул его по бедру правой ноги. Противник так и не поднялся.

Кони разъехались — я повернул своего. Разбойник свешивался на левую сторону всё больше, всё сильнее и, наконец, упал. Фу! Невдалеке есть ещё один — тот, что упал с убитой лошади. Надо им заняться, а если удастся ранить или в плен захватить, да выяснить — кто навёл на меня, было бы совсем хорошо.

Конь мой едва держался на ногах, но недалеко был свежий конь, с которого упал раненый или убитый мною враг. Он стоял возле хозяина. Вышколен, значит, скорее всего — не первый год вместе.

Я слез со своего коня и направился к поверженному врагу. Он ещё дышал — даже глаза были открыты, но я видел — смерть его стояла уже рядом. Почти перерубленная правая нога висела на куске кожи, крови натекло много — целая лужа, снег под раненым пропитался красным. Этот уже не боец, да и не допросишь.

Я подошёл к его коню. Ба! Да у седла приторочен арбалет, а в чехле — болты. Вот кто в меня стрелял на скаку, да рука подвела.

Я снял арбалет, натянул тетиву, наложил болт. Сел на коня. Почуяв чужого, он упёрся — не хотел уходить от хозяина, но после пары ударов плёткой всё же подчинился.

Я направился к последнему оставшемуся в живых разбойнику, под которым убил коня. Ехать пришлось недалеко — не более трёхсот метров. Он и сам шёл по дороге ко мне, надеясь, что его товарищи довершат схватку. Увидев меня, он остановился, потом бросился с дороги в заснеженное поле. Ноги его увязали в снегу. Видимо, поняв, что ему не уйти, он свернул на дорогу и, выйдя на санный след, вытащил саблю и сбросил тулуп.

Пеший против конного — не боец. Противник мой это понимал и приготовился отдать жизнь задорого.

Не доехав до него десяток метров, я остановил коня.

— Ты кто будешь?

— Какая тебе разница, собака!

— Чего же ты меня собачишь — я тебя первый раз в жизни вижу.

— Ты людей моих убил, коня моего сгубил, теперь за моей жизнью пришёл.

Я удивился.

— Разве это я вышел за вами на охоту, разве я ждал вас на дороге? Не вали с больной головы на здоровую. Кем посланы?

— Так я тебе и сказал, пёс шелудивый!

Я не выдержал. Этот тать меня ещё и поносит. Подняв арбалет, я выстрелил ему в ногу. Противник мой вскрикнул, лицо его исказилось от боли. По штанине обильно заструилась кровь.

— Это тебе за «пса» и «собаку».

Я слез с коня, не торопясь перезарядил арбалет и подошёл к врагу поближе. Молодой, бородёнка редкая, русая. Лицо хоть и скривилось от боли, но наглое.

— Ещё раз бранные слова от тебя услышу — прострелю вторую ногу и оставлю подыхать на дороге. До ночи по–всякому замёрзнешь. Кто послал?

— А не скажу!

— Тот, кто тебя послал, сейчас в тепле сидит, вино пьёт, девок тискает. А ты стоишь на зимней дороге, кровью истекаешь и думаешь — герой! Был бы героем, коли с татарами крымскими или турками или литовцами дрался. Сдохнешь бесславно, а хозяин твой других дураков найдёт — таких же, как и ты.

— Зачем тебе имя?

— Знать хочу, кому воздать по трудам его.

— Ты что, православный?

— Я что — на еврея или татарина похож?

— Нам сказали — едет жид с большими деньгами. Убейте его — это не большой грех, и будете при деньгах. Половину на троих обещал.

— Кто?

— Поближе подойди — скажу.

И я купился. Ну явно же — обман, а купился я, как простой новик. Подошёл ближе, но не вплотную. Метра четыре между нами оставалось, когда враг левой рукой метнул в меня нож. Рука ли подвела, или ослаб он от потери крови, только нож не в грудь попал, а в левую рук — в предплечье. Я дёрнулся от неожиданной боли и спустил курок. Арбалет щёлкнул, и арбалетный болт вошёл ему в живот. Противник мой упал, пуская кровавые струйки из уголков рта. Тьфу ты — допросить толком не успел, сам ранен… Как же это я так опростоволосился?

Я отбросил ненужный арбалет и правой рукой выдернул нож из раны. Хороший нож, тяжёлый. Лезвие широкое, заточен — как бритва. Мой, правда, не хуже. Я бросил нож на землю. Надо скорее — на коня и искать своего, не ровен час — позарится кто на мешок с деньгами.

Я вернулся назад, где стоял мой конь. Он уже немного отошёл от скачки, но скакать на нём — безумие, у него от напряжения ноги дрожали. И бросить на дороге нельзя — замёрзнет. Жалко животину — он мне от татей уйти помог.

Я снял с седла и перегрузил мешок с деньгами на трофейного коня, взял поводья от моего в руку и уселся на лошадь. Надо ехать назад, в Великие Луки. Дать отдохнуть коню, рану осмотреть да перевязать. Так и сделал.

Время было послеобеденное, когда я снова въехал в город, который оставил утром. Вернулся на тот же постоялый двор, с трудом слез с коня — рукав тулупа уже набух от крови, и рука болела. Мальчишка–слуга, принимавший лошадь, сильно удивился.

— Барин, ты же уезжал на вот этой — заводной! А вернулся на коне Петрухи.

— Кто такой этот Петруха? — удивился и насторожился я.

— Дружбан хозяина. Пирует тут часто с сотоварищами.

— Ты не ошибаешься?

— Да что я — слепой? Я коня этого — Орликом его кличут — в неделю по два раза рассёдлываю.

Паренёк погладил коня по морде и повёл в стойло. Занятно! Выходит, хозяин знает этого Петруху, убитого мною несколько часов назад. Не попал ли я из огня да в полымя? Может — хозяин навёл их на меня, да у них тут самое гадючье гнездо? Я даже подумать не мог, всю дорогу перебирал — кто же на меня натравил эту свору? На Кривого Евстрата думал, на немца Дитриха, на старшего обозного Михаила, но на хозяина постоялого двора даже подозрения не пало. Гадёныш! Таких давить надо! Вот только не сейчас, надо себя в порядок привести.

Я снял с трофейного Орлика мешок, вошёл в трапезную. Стоявший за стойкой хозяин, завидев меня, остолбенел и лишился дара речи.

— Комната свободная есть ли?

Хозяин пришёл в себя и, стараясь скрыть растерянность, отвернулся, протирая полотенцем и без того чистые кружки.

— Хозяин, оглох, что ли? Разве так гостей встречают?

Хозяин успел взять себя в руки и повернулся с улыбкой на губах, однако глаза бегали. Точно, замешан он. Не знаю, каким боком, какова его роль, но замешан — точно.

— Ты же в Псков уехал, — делано удивился хозяин.

— Вернуться пришлось — еле ноги от банды унёс, — сокрушённо сказал я.

— Пронька! Проводи гостя в комнату! — заорал хозяин дурным голосом.

Вынырнувший из какого‑то закутка мальчишка схватил ключ и отвёл меня в комнату. Здесь, как и везде — лавка, топчан с постелью поверх, стол да вешалка на стене. Вот и вся немудрящая обстановка.

Я дал пареньку полушку чаевых, попросил тряпиц чистых да воды. Снял тулуп. Рукав рубашки пропитался кровью, уже успевшей подсохнуть.

Паренёк принёс воду, чистые тряпицы. Обмыв рану, я перевязал её. Благо бросок был неточным, да тулуп смягчил удар. Угодил бы в шею — лежал бы сейчас в том поле я, а не он. Нечего его жалеть — он захотел моих денег, покушался на мою жизнь — а потерял свою. Всё справедливо!

Я запер изнутри дверь. Уж больно запор хлипковат, не выдержит, если снаружи плечом хорошо саданут. Я перезарядил пистолет. Выручил он меня сегодня, можно сказать — жизнь спас. Три сабли против одной — это много, да ещё и арбалет. Окружили бы, стрельнули в грудь или живот, и сабля бы не помогла. Поторопился Петруха — раньше времени выстрелил вдогон, побоялся, что деньги уйдут.

Я улёгся на постель, как был — в рубахе и портках, только сапоги стянул — пусть ноги отогреются. В комнате было тепло, и я уложил портянки на печь. Одним боком она была в моей комнате, другим — в соседнем номере, а топилась из коридора. Саблю уложил рядом, пистолет — под рукой.

Я уже проваливался в сон, когда в дверь постучали. Мальчишеский голос спросил:

— Воду убрать можно?

— Завтра уберёшь, — подосадовал я.

— Покушать принести? — снова спросил слуга.

Что‑то он слишком настойчиво хочет попасть в комнату. Я поднялся с постели, подкрался к двери и приложил ухо. В коридоре слышался шёпот. Не иначе — хозяин пожаловал, а открыть дверь хочет с помощью мальчишки–слуги.

— Не надо ничего, спать хочу — не мешай, — крикнул я.

Улёгся снова. В голове билась мысль — надо было сразу уезжать, как только мальчишка узнал коня Петрухи. Теперь у хозяина есть время людей верных собрать. А уехал бы сразу на другой постоялый двор — и переночевал бы спокойно. Однако ночь спокойной точно не будет. Через окно разве вылезти? Да неловок я с раненой рукой, а ещё и мешок с деньгами тащить надо. Не оставлять же его хозяину! Ну — сколько людей он может привезти? Двух–трёх, не больше — не полк же головорезов у него. И сделать всё постарается тихо, чтобы не побеспокоить других постояльцев. Шума он точно побоится, стало быть, моя задача, если нападут — шуметь погромче. Пистолет в самый раз будет, и стрелять надо не в хозяина — на опытного бойца он не похож, а в тех, кого он приведёт.