Магда Нахман. Художник в изгнании - Лина Бернштейн

изменилось: революция, Гражданская война, голод, невозможность оставаться художником разрушили всякую надежду даже на подобие той жизни в России, к которой Магда себя готовила. Она больше не задавалась вопросом, сможет ли она жить за границей. Что касается Ачарии, то в своем письме к Игорю Рейснеру он писал, что ему повезло – не так-то просто было сбежать от большевиков – и что ничто не заставит его снова ступить на советскую землю.

Решение Магды резко поменять свою жизнь, покинуть Россию, обречь себя на неизвестное будущее было в ее характере. Когда обстоятельства делались невыносимыми, Магда – обычно спокойная, терпеливая и чуткая – становилась стремительной и непреклонной, и вместо того, чтобы приспособиться к неприемлемым условиям, решительно от них уходила. Так было летом 1917 года после разрыва с Грифцовым, когда она уехала в Бахчисарай. Так было весной 1919-го, когда она уехала из Москвы в Иваново-Вознесенск из-за невыносимых отношений в коммунальной квартире. И так было теперь после ее испытаний в деревне во время Гражданской войны и невозможности оставаться художником даже после возвращения в Москву. Юлия осуждала склонность Магды сломя голову убегать от трудных ситуаций. В одном из своих менее благосклонных писем в 1919 году она писала об этом Магде:

…ты иногда точно нарочно делаешь себе же хуже, как напр<имер> было с этой поездкой в Иваново-Вознесенск, такой очевидно ненужной. <…> Конечно, остаться навеки конторщицей ты можешь только при особенно сильном напоре этого упрямства во вред себе, о кот<ором> я только что говорила[378].

Возмущение Юлии кажется мне несправедливо резким. По собственному признанию Магды, ее решение покинуть Москву в 1919 году было необдуманным. И все же это было в высшей степени разумно, если принять во внимание тяжелые условия жизни. Вряд ли было бы лучше, если бы она осталась в квартире в Мерзляковском.

И теперь Магда окончательно и резко порвала с Россией: она встретила Ачарию, вышла замуж и уехала с ним в Берлин. Все это произошло меньше, чем за два года. Была ли Магда влюблена в своего мужа? Или ее брак был просто очередным актом отчаяния, средством выхода из сложившегося положения? Нет никаких оснований считать, что это был просто брак по расчету. Из того, как сложилась их супружеская жизнь в Европе и позже в Индии, видно, что отношения между ними были отношениями верности и дружбы, а из писем друзей и родственников ясно, что Магда и ее муж считались «нормальной» супружеской парой. Например, на всех семейных фотографиях Ачарии племянница Магды Клара надписала: «мой дядя Ачария». После смерти Магды Ачария переписывался с Кларой и ее сестрами. В нескольких сохранившихся письмах Магде ее друзья по эмиграции Владимир Набоков и художник Вадим Фалилеев передают привет Ачарии или приглашают обоих в гости. А их общий друг Шиварам Карант, портрет которого Магда написала в 1938 году в Индии, отмечал в своей автобиографии, что Магда была «без ума от своего мужа»[379].

Очень мало известно о годах, проведенных Магдой в Берлине. Писем Магды из Европы в Россию не сохранилось, хотя Юлия Оболенская несколько раз упоминает о своей переписке с ней, например в письме Волошину: «Знаете ли Вы, что Донархский храм сгорел под Новый Год? Все были на лекции д-ра Штейнера в это время. Мне написала Магда Максимилиановна из Берлина»[380].

В дневнике Юлии записано два первых адреса Магды в Берлине. Сохранилось также письмо Юлии от 1930 года, в котором она сообщает Магде о смерти Кандаурова. В этом письме она сетует: «Магда, почему пишешь так редко?» Магда могла писать редко, или некоторые письма могли не доходить до адресатов, но она продолжала писать. В богатом архиве Юлии нет писем Магды из-за границы. Вполне возможно, Юлия уничтожила их в какой-то момент из опасения, что они могут дискредитировать ее как доказательство контакта с иностранцами.

Никаких писем из-за границы не нашлось и в семейных архивах в России, хотя трудно себе представить, что Магда не переписывалась с матерью, братьями и сестрами. По косвенным данным, такие письма были, и переписка с родными, проживавшими на Западе, прервалась не сразу. Например, сохранилось письмо 1928 года, написанное матерью Магды из Ленинграда внучке в Швейцарию, в котором она, в свою очередь, благодарит внучку за письмо. Если Магда и писала о своей жизни в Европе, эти описания утеряны.

Тем не менее некоторые следы жизни Магды и Ачарии в Берлине сохранились. Их первый адрес отмечен на письме от декабря 1922 года Игорю Рейснеру и в дневнике Юлии: Лейбниц-штрассе 42 (Leibnizstrasse, bei Frau Witte – то есть в доме фрау Витте), Шарлоттенбург. 30 июля 1923 года их адрес указан в официальном документе как Бохумерштрассе 5 (Bochumer Strasse 5), Треппен бей Швабе (Тиргартен)[381]. В сентябре 1923 года Юлия вписала в свою записную книжку еще один адрес Магды: Кантштрассе 90 IV (Kantstrasse bei Schneider), Шарлоттенбург[382]. В июле 1926 года они проживали на Ландграфен-штрассе, За (Landgrafenstrasse За), Берлин, 62, а в следующем месяце, в августе 1926-го, переехали на Рингбанштрассе, 4 (Ring-bahnstrasse 4), Халензее. В декабре 1928-го на открытке от Вадима Фалилеева адрес супругов указан как Кайзер Платц 12, Берлин-Шилмерсдорф (Kaiser Platz 12, Berlin-Wilmersdorf)[383]. В другой открытке 1930 года Фалилеев спрашивает Магду, был ли их поиск квартиры успешным, что означает, что опять планировался переезд. В 1932 году обратный адрес, указанный в письме, которое Ачария написал Льву Троцкому, – Гроссбееренштрассе, 56с, Берлин ЮЗ 61 (Grossbeerenstrasse 56с, Berlin SW 61)[384]. Тот же адрес указан Ачарией в письме к Генеральному консулу Великобритании в мае 1931 года[385]. Как и многие другие эмигранты, Магда и Ачария часто переезжали с квартиры на квартиру[386].

Острая нехватка жилплощади даже для коренных берлинцев привела к ограничениям на жилье и высоким налогам на иностранцев. Иностранец, не имеющий паспорта родной страны, должен был получить два документа: разрешение центрального берлинского городского управления на проживание в городе и разрешение районного отделения на конкретное место жительства. Такие разрешения выдавались не на целую квартиру, а только на одну или две комнаты. Получение необходимых документов обычно занимало месяцы, в течение которых заявитель мог проживать только в гостиницах или пансионах. В марте 1923 года был введен новый налог на жилье, который для иностранцев был в пять раз выше, чем для берлинцев. Со временем ситуация несколько улучшилась в результате апелляций различных русских эмигрантских организаций, но в целом