Лекции об искусстве - Джон Рескин

шестьдесят шесть церквей, которые разрушили французы. Пусть он украсит ее стены пурпуром и багрянцем, покроет позолотой ее минареты[29] очистит от грязи ее каналы, те каналы, которые некогда служили преддверием дворцов, а теперь обратились в водосточные трубы для лачуг; пусть поместит он на этих каналах золоченые баржи и корабли с развевающимися флагами. Пусть, наконец, с этого пейзажа, уже принявшего столь блестящий вид, снимет он ту грустную и грязную пелену, которую затянула над ней слабеющая энергия более чем полувека, — и тогда он увидит ту Венецию, которую видел Каналетто; жалкая, бессильная и сухая механическая работа, которую применил этот художник к изображению столь разнообразных красот, и самым фактом своего появления и по оказанной ей встрече является самым характерным признаком утраты чувства и умственной смерти нации в это время. Оцепенение и мрак, более безнадежные, чем могильная тьма, еще держат скипетр, еще несут венец, подобно трупам этрусских царей, готовых рассыпаться в прах при первом скрипе дверей их могильного склепа.

Манерность Каналетто самого низкого свойства из всего, что мне известно в области искусства. Открыто исповедуя самое рабское и тупое подражение, он подражает только черноте теней. Он не дает ни одного архитектурного орнамента, или по крайней мере почти ни одного, не дает форм настолько, чтобы они позволили нам догадаться об оригинале, и я говорю это не по легкомыслию; я поставлю рисунки деталей, точно скопированные с Каналетто, рядом с гравюрами с дагеротипа; рисунки Каналетто не передают ни архитектурной красоты, ни дедовского величия зданий; в его штрихах пропадает и ткань камня, и следы, оставленные временем: этот штрих — всегда черная, резкая, точно налинованная каллиграфом линия, столь же далекая от изящества оригинала, сколько от его бледности и прозрачности. Что касается вопроса о правдивости его колорита, то в этом отношении его прекрасно характеризует уже один тот факт, что он не оставил ни одного изображения фресок, остатки которых можно видеть еще по крайней мере на половине дворцов, не подвергшихся реставрации, далее, — что еще менее простительно, — не оставил ни одного изображения великолепного цветного мрамора, зеленые и пурпурные цвета которого еще играют на Casa Dario, Casa Trevisan и многих других.

Заметьте, что я не укоряю Каналетто за отсутствие поэзии, чувства, художественной мысли в изображении, за отсутствие других достоинств, на которые он и не претендует. Он претендует лишь на цветной дагеротипизм. Но пусть он и дает нам его; это было бы в высшей степени ценно и заслуживало бы всякого уважения; дайте нам фрески там, где существуют фрески, и правильно скопируйте их; дайте резьбу, где есть резьба, и изобразите ее верно в архитектурном отношении. Я видел дагеротипные изображения, в которых каждая фигура, розетка, каждая трещина, пятно, щель были переданы в таком мелком масштабе, что на три фута Каналетто приходилось не больше одного дюйма. Чем же оправдать то, что Каналетто при таком масштабе опустил, как я впоследствии покажу, все орнаменты этого рода? Среди фламандских школ постоянно можно встретить точное подражание архитектуре; при этом у них нет преувеличенных черных теней Каналетто, а самые чистые серебристые и светло-серые. Я не особенно люблю такие картины, но я не осуждаю тех, кто их любит; они — то, чем заявляют себя; они — прекрасны и поучительны, часто грациозны и даже трогательны. Но Каналетто не имеет никаких достоинств, кроме ловкого, но банального подражания свету и тени. За исключением Сальватора, может быть, ни один художник не заковывал своих несчастных поклонников более прочно в броню, неприступную для всякого здравого и мощного понимания истины, ни один не нанес большего ущерба последующим школам.

Впрочем, ни голландцы, ни другие старинные школы не выразили как следует того действия, которое производит на архитектуру время или человек. Развалины, которые они изображали, имели такой вид, точно разрушение было произведено с умыслом.

§ 31. Действие времени на архитектуру в изображении Проута

Сорная трава, которую они рисовали, точно нарочно была насажена для орнаментных целей. Их обитаемые здания не имели в себе ничего обитаемого. Люди выглядывали из окон явно для того, чтобы быть срисованными, выходили на улицу для того, чтобы стоять там всегда. Печать чего-то выделанного легла на все, что должно быть случайным. Кирпичи вывалились в известном методическом порядке; окна, открытые и запертые, распределены равномерно; камни выбиты через определенные промежутки; все, что является результатом случая, все это кажется предусмотренным заранее, и помимо всего того улицы вымыты, дома очищены от пыли точно для того, чтобы быть изображенными в самом нарядном виде. Проут, по моему мнению, дал нам впервые возможность понять вполне те черты, которых мы не находим в старинном искусстве; он оставил единственное изображение этих черт, этого чувства, которое навевают на нас перемешавшиеся с прекрасными архитектурными линиями щели, ржавчина, трещины, мох и травы, эти письмена на пергаменте старых стен, загадочные иероглифы человеческой истории. На основании заслуженной популярности художника я думаю, что непонятное наслаждение, которое я испытываю, разбирая их, разделяют со мною многие. Чувство это поспешно и необдуманно подвергли презрению, усмотрев в нем просто любовь к живописному, но как я отметил, в нем таится более глубокая мораль, и трудно даже определить, как много мы обязаны художнику, который главным образом пробудил в нас это чувство. В самом деле, как бы ни были многочисленны его подражатели, как бы ни было обширно его влияние, как бы ни были просты его средства и манера, до сих пор не произведено ничего равного ему; нет рисунков камня, нет жизненности в архитектуре, которые напоминали бы Проута. Я говорю это не бездоказательно; я напомню о Мекензи и Haghe и нескольких других главных подражателях; я тщательно пересмотрел все работы академиков, которые часто обнаруживают замечательную тщательность в отделке. Повторяю, что кроме изображений Проута, я не нашел произведений, которые были правдивы, полны жизни и верны по общему впечатлению, не нашел творений, которые производили бы такое же бесконечно приятное впечатление. Ошибки его многочисленны, их легко обнаружить; на них часто нападают второстепенные художники, но никто не приблизился к его превосходству, и его литографические произведения (эскизы, сделанные во Фландрии и Германии), которые, я думаю, явились первыми в этом роде, остаются до сих пор