Собрание сочинений в шести томах. т.6 - Юз Алешковский

Вдруг звонок; спокойно иду в телефонную будочку.

«Да, – говорю, – безумно рад вас слышать… я в полном порядке, осваиваюсь… хотя бы в двух словах: как вы там?.. как все прошло?»

«Сами понимаете, были чувства и слова… похоронили, помянули, умнейший Опс, обнюхав гроб, ничего не мог понять, расчихался, словно намекал на туфту происходящего… дамы, естественно, рыдали… родители погибшего – в заботах о новой жизни… на поминках дядюшка покойного устроил с кем-то драчку… с другой стороны, Володя, как сказал он после мордобития и заключения мировой, поссать да не пернуть – что свадьба без гармошки… пришлось моим парням потоптать кое-кого, потом пили, вспоминали, пели… есть и новости, думаю, они вас повеселят… моей будущей жене звякнула забугровая благодетельница… эта крыска бешенствовала… ее законно взяли с поличным прямо в банке, куда пожелала она вложить приличную сумму… обнаружили при домашнем обыске фальшаковые иконы и прочие вещицы… мы с Галей живем на даче, хотя ежедневные пробки ужасны… если в двух словах, мы счастливы… никогда не перестану славить, так сказать, случай, – никогда… если б не он, то до смерти вековать бы мне бобылем, ни разу в жизни не изведавшим истинной любви… думаю, что случай много чего значит и для Создателя, и для букашки, но это не телефонный разговор, поболтаем, если встретимся, что очень вероятно… Котя улетел в Англию по приглашению друга… хорошенько там поездите, нахавайтесь от брюха, как говорят на нарах, всяческих красот… ну а я что? – я ввязан в совершенно новое для себя большое дело, как, впрочем, вся Россия, но живу-то, вы это знаете, не ради бабок… звоните даже издалека, я действительно надеюсь однажды с вами увидеться… поверьте, дорогой дружище, это возвеселило бы не только меня…»

Разговором я был растроган, но удержался – не рассопливился… просто был рад любви друзей, вспыхнувшей у них так, словно только и ждала она поднесения к себе вечного огонька… а собственное одиночество начал я вдруг ощущать как нечто спасительное – как крышу, стены, теплые полы домишка, милосердно меня приютившего в пору бродяжничества по белу свету.

45

Я, что называется, с легким сердцем отправился в клубешник – закадрить в международной тамошней тусовке даму для легкомысленного же с нею приключения; наших русских, ни старых, ни новых, там вроде бы не было; не знаю уж почему, но проблема эта – узнают, не узнают? – мало меня беспокоила; потолкался, попробовал перекинуться парой слов с итальянами, французами, немцами и англичанами, подобно мотыльку, мимолетствуя от звуков к звукам речей разноязыких, – получалось, по-моему, совсем неплохо.

Потом попалась мне все-таки в этом сборище скромная фигурка миловидной китаянки; типа завалиться в отель – не могло быть и речи; неторопливый «средневековый» приступ азиатской твердыни устраивал меня больше, чем воинственно самцовая активность залетного рыцаря великой сексуальной революции.

Прогулочки, тихие кабачки, киношки, естественно, потрясная Римская библиотека – за пару недель мы так сблизились с Илиной (если на итальянский манер), что я стал забывать о романтичном одиночестве – лучшем из состояний тела и души, как считали мы с Котей; а уж он умел поэтизировать не только лирические, но и трагические свойства существования.

Разумеется, я не без удовольствия представлял, как занимаюсь пылкой нелюбовью с новой знакомой, полукитаянкой-полуиндонезийкой; но в данном случае секс был всего лишь частью дела.

Я давно уже мечтал въехать в китайский без всяких словарей, чтобы вжиться в музыку древнейшего языка; потом уж проникнуть в волшебные миры иероглифов, осваивая языковую цивилизацию – идеальную копию действительной, – словно бы созданную Святым Духом во всех языках для людских нужд – от коммуникационных, бытовых и ремесленных до поэтических, религиозно-философских, культурных, научных, технологических, политических и прочих.

Илина потрясена была скоростью, с которой усваивал я китайский, не имевший ничего общего с иными языками Старого Света, не менее далекими от языка Поднебесной, чем звездные миры от земли, но тем не менее, казалось мне, имевшими один Божественный родниковый исток; для меня все это было истинно любимым делом; а Илина охотно усложняла нисколько не нуждающуюся в исследовании идиоматику – обожаемую мною часть языковой цивилизации.

Чтобы не испугать Илину непонятностью таинственно феноменальной своей способности, я стал притормаживать, точней, начал пробовать обходиться почти без услуг прелестной своей проводницы по райским пространствам китайского… вот и бродил, исцарапывая в кровь мозги, трясясь иногда от страха и призраков, по словесным чащам, пробивался сквозь них к свету значений, смыслов и символов… все они казались мне если не родными, как наши языковые «сады», «рощи», «леса» и «вершины», то необыкновенно близкими, иногда родственными, подобно языкам иным, всегда манящим то ли вверх – к макушкам, то ли вниз – к корням, к истокам, точней, к недостижимым и непостижимым своим тайнам…

Время шло и шло, становясь мимолетным в прошлом, непредставимым в будущем и настолько тягостным – из-за однообразного времяпрепровождения – в настоящем, что я слинял в одиночку в предгорье Альп, где и пообстоятельней подумал насчет происхождения «скуки» от «скученности»… о том подумал, что вот прошли тысячелетия… человечество так расплодилось, что скученность населения, особенно в городах, резко возросла и стала вызывать протест в натурах некоторых людей, нуждавшихся в одиночестве, ценивших его необходимость… возможно, это был первый требовательный, «экзистушный» вопль одухотворенно преображавшегося человеческого интеллекта, почуявшего, что в мире становится все больше и больше тел на душу населения… сей вопль и породил в натурах людей, преимущественно творческих, страсть обретения одиночества, драгоценного для искусств, наук и, между прочим, для любви, нуждающейся в особом, в драгоценном виде одиночества – в интимности… тут все было ясно, может быть, поэтому я подумал о Творце Вселенной, пребывавшем до поры до времени, как уверяют физики-теоретики, в некоем центре средоточия Самого Себя – в точке абсолютного одиночества, эталоном которого является «Один Я», естественно, хранящийся в Небесной палате мер и весов… видимо, состояние абсолютной «скученности в себе» порядком Творцу поднадоело и Он решил выйти из Себя… взял и вышел… произошел так называемый первичный Взрыв – и понеслась космическая круговерть вселенского существованья…

Словом, одиночество в предгорьях Альп мне надоело; тем более задергали какие-то смутные дурные предчувствия, и я махнул обратно.

Илина изучала латинскую литературу, балдея от классиков древности; папаша – один из новых китайцев – никогда не отказываел ей в бабках; не как жлобина и альфонс говорю об этом, а потому, что Илина установила демократичный – не ради новомодного феминизма – твердый порядок оплаты кабаков, увеселений и так далее; у меня хватило ума не возражать; как-то само собой получилось, что не возникло у нас цепной реакции чувств, раскочегаренных похотью и приведшей к потрясающему взрыву; поддавая и на словах хулиганя, мы обходились без всяких «амур-тужуров»; сей способ общения был мне знаком и иногда сообщал унынье настроению; к тому же из-за разлуки с Г.П., как от удара, продолжало ныть все тело – именно тело, а не душа.

Однажды, в настоящий день моего, всамделишного Владимира Ильича Олуха, рождения, сидели мы у меня в номере, поддавали «шампанзе», как любила говорить Маруся, и закусывали свежими черешенками; вдруг Илина пропела куплетик, охотно выученный с моей помощью на нашем великом и могучем.

девчонки милыемы очень хилыекуда ж мы денемсякогда разденемся…

Пока, несколько отупев, хлопал я ушами и прикидывал что к чему, она с себя все тряпки скинула, потом меня быстренько подраздела, причем так просто, что каждое ее движение было исполнено неслышной, словно бы ритуальной музыки… потом присела ко мне на колени… нежно прикладывая оба соска к губам моим, к щекам, к глазам, шутливо и необыкновенно волнующе шепнула: «О, мистер Ник, – так она меня звала, туфтового, – умоляю, разрешите одиноко увядающей девице вас изнасиловать, но ради Небес – ни слова ни маме, ни папе, ни полиции нравов…»

Некоторое время, с полгода, мы славно резвились, а потом Илине и мне, получившему «почти что новую яшмовую шкатулку» – так шутливо она выразилась, согласно древнему поэтическиму канону, – потом «амур-тужуры», видимо, поднадоели нам обоим, скучно стало и ей, и мне.

Обрадовавшись такому обстоятельству, я самолично перевернул очередную страничку свободы… позвонил, сказал, что срочно улетаю по делам… наугад тыкнул пальцем куда-то в карту… именно таким образом успел я объехать чуть ли не всю Италию, восхитился ею и полюбил всей душою… так вот, тыкнув пальцем в карту, попал прямо в Бомарцо, в крошечный стариннейший городок под Римом, и с удовольствием туда свалил.