Мистификации Софи Зильбер - Барбара Фришмут

Теперь настала очередь Альпинокса забавляться, но он делал это молча, только вылил в бокал остатка вчерашнего вина и, смакуя, попивал его, в то время как Нордвинд принялась обихаживать свой садик — налила воды в чашу и поставила ее так, чтобы каждое растение без труда могло до нее дотянуться. В воздухе запахло прощаньем, и тогда все трое поднялись в небо и под прикрытием мимолетной тучки понеслись в сторону Уэльса.

Погода была прекрасная, а потому им пришлось подняться повыше, чтобы их не увидели с земли. Нордвинд называла им города и деревни, леса и реки, лежавшие глубоко внизу и частью скрытые вереницами облаков, — эти названия напоминали о древних легендах.

Приземлились они на уединенном берегу, вдали от всяких селений. Благодаря особого рода течению, проходившему у этого берега и отпугивавшему чужан, эта местность осталась незагрязненной — прибой не пригонял сюда ни нефть, ни мазут, ни кухонные отходы больших судов.

Трое путешественников немного погрелись на солнышке, однако Амариллис Лугоцвет, видимо, мыслями витала где-то далеко, — когда она подошла к воде и Альпинокс хотел последовать за ней, Нордвинд его удержала. Они наблюдали, как Амариллис воздела вверх руки и стала что-то говорить ветру; немного погодя они подошли к ней и заметили, что на горизонте показалась хрустальная ладья и плывет прямо к ним.

— Ты поедешь со мной? — спросила Амариллис Лугоцвет у своей подруги.

Нордвинд так энергично затрясла головой, что шляпа с цветами прямо заплясала на ней.

— Я совсем недавно побывала на Авалоне. Да и вам, — обратилась она к Альпиноксу, — лучше бы отказаться от мысли сопровождать туда нашу дорогую подругу.

Альпинокс стоял с угрюмым видом, не зная, на что решиться.

— Можете поехать со мной, если действительно хотите, — сказала Амариллис Лугоцвет, но по ее тону было ясно, что она едва сознает, что говорит.

— Сколько времени вы намерены там пробыть? — спросил Альпинокс.

— О, недолго, — живо ответила Амариллис. — Вечером я опять буду здесь… — С этими словами она взошла на хрустальную ладью, остановившуюся прямо перед нею.

Зазвучала чудесная музыка, не очень громкая, но все-таки заглушившая прощальные слова Альпинокса.

— Мы будем вас ждать!.. — крикнул он, но Амариллис Лугоцвет уже сидела в ладье и быстро уплывала прочь, так ни разу и не обернувшись.

Альпинокс вздохнул.

— Верите ли вы, дорогая Нордвинд, что она и в самом деле пробудет там не слишком долго?

— Долго? — с улыбкой переспросила Нордвинд. — Что значит «долго» при нашей долговечности? Даже если она пробудет на Авалоне всего несколько предвечерних часов, здесь, в краю чужан, это может составить годы.

— Выходит, лучше бы я ее сопровождал?

Нордвинд покачала головой.

— Туда, — и она указала рукой в ту сторону, где скрылась хрустальная ладья, — лучше отправляться в одиночестве. Каждую из нас ждет на Авалоне что-то свое, особое, а что именно — это всегда тайна, но она касается только нас самих. Времена, когда на Авалоне царила вечная весна и вечный праздник, канули в прошлое, так же как претерпело перемены и все остальное. Боюсь, что скоро мы вынуждены будем с этим считаться.

Альпинокс кивнул.

— Знаю, знаю, — сказал он, — все мы подчинены этому закону, и хоть ваше время течет по-иному, оно все же течет. Но только где же мы ее найдем, когда она вернется?

— Эту заботу предоставьте мне. Мы с него так тесно связаны, что я буду точно знать день и час ее возвращения.

— А чем мы займемся до этого момента? — Лицо Альпинокса было растерянное. Слишком уж он настроился сопровождать Амариллис Лугоцвет в ее путешествиях.

— Какая неразрешимая проблема, — улыбнулась Нордвинд, — или, может быть, не такая уж неразрешимая? Что вы скажете насчет Гренландии или Северного полюса? У меня в тех краях есть кое-какие дела, и если вы не против…

— Гренландия, полюс? — Лицо Альпинокса просветлело. — Горы мне всегда в радость, даже если это айсберги.

— Что ж, тогда давайте поскорее отправимся в путь — воскликнула Нордвинд и протянула Альпиноксу руку. — Мы полетим над морем, и с земли нас никто не увидит, — если мы, конечно, будем избегать больших судоходных путей.

И они снова поднялись в воздух, на сей раз они летели клином, как дикие гуси, странно было только, что в такое время года гуси почему-то улетают на север.

Альпинокс с каждой минутой испытывал все большее удовольствие от полета и сейчас, летя вместе с Нордвинд над морем, не чувствовал ни холода, ни ветра. Они не приземлялись до тех пор, пока не увидели перед собой скованные снегом и льдом форпосты «Зеленого острова» и очертания мыса Фарвель. И, готовясь к первой посадке за все время этого большого северного перелета, они прежде всего наколдовали себе эскимосские меховые одежды, — в таком виде они бы не привлекли к себе внимание, если бы кого и встретили.

Смеясь, топтались они на снегу, разминая ноги, и Альпинокс не уставал хвалить Нордвинд за прекрасную идею, которая все больше и больше его увлекала.

— Теперь надо нам подкрепиться на чужанский лад, — промолвила Нордвинд, и они опять полетели, направляясь к какому-то селению, по-видимому, хорошо ей известному.

Со скоростью мысли летела ладья, в которой стояла Амариллис Лугоцвет. Она так страстно желала скорее ступить на землю Авалона, что даже не присела, и по мере того, как сияние над островом разгоралось все ярче, ее сердце все сильнее рвалось из груди, но она не успела и оглянуться, как музыка сменилась словно бы звяканьем стекла, и хрустальная ладья врезалась в берег.

— Какая красота! — воскликнула Амариллис Лугоцвет завидев множество яблонь в цвету, колыхавшихся под легким ветерком. Снова зазвучала музыка, но теперь, казалось, она исходила от самих цветов, и когда Амариллис повнимательней прислушалась, до нее как будто донеслись слова, которыми обменивались поющие цветы. Легким шагом двинулась она вперед, и тропа словно возникала у нее под ногами только для нее одной. Она шагала так быстро и так неутомимо, что вскоре зашла в самую глубь острова, никого по пути не встретив, хотя воздух полнился жужжаньем в всевозможными звуками. Здесь царило праздничное настроение, и поступь Амариллис Лугоцвет все больше превращалась в танец, а ее платье — в белые шелковые шали, ласково обвивавшие ее тело.

Яблони немного расступились, открыв ее взгляду ярко зеленеющую лужайку, усеянную цветами, тоже качавшимися из стороны в сторону, и когда тропа оборвалась на берегу ручья и его чуть глуховатый голос повелел ей остановиться и напиться, она опустилась на колени, зачерпнула ладонями, воду и поднесла ко рту. Она пила и пила, словно ей все было мало этой вкусной, прохладной воды, но, еще не кончив пить, ощутила происходящую в ней перемену. Она почувствовала, что вода не стекает внизу в ее нутро, а поднимается вверх по жилам, медленно, от самых корней проникая во все клетки, пока они не переполнились и не принуждены были вытянуться и разрастись. Она почувствовала, как ее легкое тело распрямилось и потянулось к солнцу, как голова разветвилась на стебли со звездообразными листьями, и она содрогнулась от мощного порыва, а ее онемевшие конечности остались где-то далеко внизу. Ее дурманил аромат, который она испускала сама, испускала сознательно, завороженная силою собственного чувства. И хотя глаз у нее больше не было, она видела, и хотя ушей у нее больше не было, она слышала — и воспринимала все с чуткостью, какой не помнила за все века своего существования.

Трудно передать словами, что именно она чувствовала, ибо теперь она воспринимала все по-иному, но она чувствовала, и так напряженно, что чувство, едва возникнув, безраздельно завладевало ею. Она тоже стала качаться из стороны в сторону и продолжала расти и тянуться, тянуться вверх и вдруг с необоримой силой устремилась к Прикосновению, которого жаждала больше, всего на свете, и оттого изнутри ее что-то толкало вверх в предвкушении соития, такого всевластного и безоглядного, какого она не видала с незапамятных времен. Она ощущала себя как никогда цельной, в ней не боролись больше разум и сердце, мысли и чувства, дух и плоть. То, чего она желала, она желала вполне и всецело, без оглядки и без опаски, без размышлений и оправданий. Она была единой и совершенной, и все ее существо слилось в одну призывную песнь, состоящую из аромата, движения, звука. Она ощущала каждое дуновенье и знала его смысл, ощущала каждое колебание воздуха, каждый вдох, а предчувствие наслаждения давало ей понять, каким будет само наслаждение.

Вокруг становилось все светлее, она чувствовала, как нагревается вода в ее клетках, как замедляется процесс претворения элементов и как желание все больше тяготит ее. В ней зашевелился страх, что она может погибнуть, не сподобившись Прикосновения, и вот она собрала все свои силы, чтобы стать еще выше, несмотря на парализующее воздействие полдня, и почувствовала, как вертится Земля. Все чаще чудилось ей, что уже близится Прикосновение и что над нею, пролетая, мелькают тени. Она улавливала движение звуков, шорох минующего ее Прикосновения, ветерок от взмаха его крыл, когда оно пролетало мимо, ощутила и сладострастную дрожь тех, на кого оно снизошло.