Обитель Джека Потрошителя - Лана Синявская

Черт, я совершенно запуталась, я чувствовала отчаяние, перебирая множество вариантов и не имея возможности доказать ни один из них.

Глава 20

Пока я размышляла, Наташка задумчиво листала папку, переданную ей Пахомычем.

– Надо же, тут и адресочек имеется, – услышала я ее довольный голос.

– Дай-ка взглянуть, – встрепенулась я.

– Чего смотреть? – проворчал Пахомыч. – В Рыбной Слободе он жил. И что с того?

– Рыбная Слобода, четырнадцать, – прочитала я вслух, машинально, но слишком сильно надавив на тонкую бумагу, как бы подчеркивая написанное. Острый ноготь оставил на листке рваную дырку, и я в смущении отдернула руку.

– А я знаю, где это! – провозгласила Наталья. – Самый центр, но место довольно паршивое. Там сейчас почти все дома под снос идут. Старье одно.

– Это сейчас оно в центре, а сто лет назад была самая окраина, – вставил Пахомыч. – Дальше лес начинался. Я специально ездил смотреть на этот дом, – объяснил он свою осведомленность.

– Ну и как он вам? – спросила я.

– Развалина.

– Сейчас вообще ни одного целого дома не осталось. Зато есть маленькое старинное кладбище. Там уже не хоронят, закрыли давно.

– Ну и местечко выбрал себе для жилья этот Педаченко, – покачала я головой. – Лес, кладбище, короче – конец географии.

– Самое место для маньяка, – не согласилась со мной Наташка.

Что ж, она, пожалуй, права. Стоит навестить это место. «Ожившие» призраки, если верить сказкам, любят навещать места, где обитали при жизни. А раз уж мы допускаем, что дух маньяка каким-то образом вернулся с того света, то играть следует по его правилам. Пока. А дальше будет видно.

Старенький «Москвич» честно дождался нашего возвращения. Уже стемнело, и мы насилу отыскали машину, стоявшую с погашенными из экономии фарами на самом краю поселка. Поехали мы прямо на вокзал и едва успели до отхода поезда.

В купе было натоплено. Надо сказать, мы обе основательно продрогли, и тепло оказалось весьма кстати. Находчивая Наташка еще в больнице наполнила кипятком свой маленький термос, и сейчас мы могли насладиться горячим чаем, от которого по озябшим конечностям заструилось блаженное тепло, а в желудке стало даже жарко. Меня быстро разморило от усталости. Наташка отчаянно зевала на соседней полке.

Вагон нам попался древний-предревний. Все, что могло, в нем дребезжало, шаталось и скрипело на разные лады. Замок на двери не действовал, а в расхлябанные окна сифонило так, что застиранные казенные занавески раздувало парусом. Мне так хотелось спать, что даже многочисленные неудобства не смогли меня остановить. Застелив постель влажным бельем неопределенного цвета, я брезгливо кинула комковатую подушку себе в ноги, решив ложиться головой к входной двери, чтобы не заработать менингит, пока сплю.

– Это был самый ужасный день в моей жизни, – призналась Наташка после того, как кое-как закрепила дверь с помощью ремешка от своей сумки. Укладываясь поудобнее, она жалобно вздохнула: – Разбудите меня и скажите, что это всего лишь страшный сон.

– Нет, к сожалению, не сон, – ответила я сочувственно, – но все будет хорошо, через несколько часов мы будем дома.

Я видела, что она немного успокоилась не столько от моих слов, сколько под действием снотворного, которого слопала раза в два больше нормы. Глаза ее стали слипаться, дыхание выровнялось. Я смотрела со своей полки на спящую подругу, и меня терзали сомнения: права ли я? Правда ли, что скоро все кончится?

Резкий скрежет тормозов среди ночи прервал мой неожиданно крепкий сон. Сердце заколотилось от внезапного пробуждения, я широко распахнула глаза, не соображая спросонок, где нахожусь. Было абсолютно темно. А где же назойливый свет фонарей? И почему так чертовски холодно?

Я прислушалась, надеясь уловить ровное дыхание спящей подруги, но ничего не услышала. Поезд, раскачиваясь, как огромная люлька, медленно полз по рельсам.

В нос ударила волна отвратительного запаха, словно кто-то подкинул в купе дохлую кошку или протухшую селедку, и меня передернуло от отвращения. Что-то было не так, хотя я по-прежнему не могла ничего разглядеть в кромешной темноте. Я замерла под одеялом, не смея пошевелиться и не решаясь закричать, хотя очень хотелось позвать на помощь.

И вдруг я почувствовала осторожное, вкрадчивое прикосновение – кто-то шарил руками у меня в ногах поверх одеяла. Прежде чем я успела закричать, дикая боль внезапно обожгла мою ногу, в икру словно воткнули раскаленную спицу. В этот момент поезд выкатил из тоннеля, и свет фонарей, пунктиром бьющий в незашторенное, полуоткрытое окно – вот откуда этот леденящий холод! – высветил нагнувшуюся над моей полкой фигуру в широком плаще с капюшоном. Фигура показалась мне огромной, и оттого еще более зловещей. Медленно, словно нарочно играя на моих нервах, человек повернул голову. Напрасно я пыталась разглядеть хоть что-то: вместо лица на меня смотрела сплошная чернота. Мне показалось, что я заглянула в адский колодец, откуда на меня дохнуло холодом и… смертью. Яркой молнией сверкнуло зажатое в руке незнакомца острое лезвие скальпеля.

И вдруг все снова померкло. Если бы не горящая огнем собственная нога, я решила бы, что уже умерла и нахожусь в самом центре небытия. Но, насколько я знаю, мертвые не испытывают боли, они вообще ничего не чувствуют, а значит, я все же жива, несмотря на окружающую меня кромешную тьму. Но пока некто в широком плаще находился рядом, я оставалась в опасности. Прикончить меня он мог в любую минуту. Я не желала такого исхода дела. Умирать совершенно не хотелось.

У меня хорошие легкие. И очень громкий голос. Отец рассказывал, что когда я в детстве пускалась в рев, то к нам, на первый этаж, прибегали соседи с пятого. Они думали, что меня режут. При большом желании я легко могла бы переорать Витаса. Сейчас это природное дарование весьма мне пригодилось. От моего визга задрожали не только стены нашего купе, но и, я думаю, весь состав.

Не знаю, понравилось ли это моему противнику. Я по-прежнему ничего не видела и не слышала. Впрочем, я крепко зажмурилась и зажала руками уши, жалея собственные барабанные перепонки.

Когда я на секунду заткнулась, чтобы перевести дыхание, оказалось, что в дверь со стороны коридора отчаянно барабанят, мне даже показалось, что ногами. Я открыла глаза. Купе снова освещалось мелькающими огнями. В ногах моей постели никого не было. Гость исчез, как будто растворился. Зато в коридоре бушевал народ. Закрепленная с вечера дверь не позволяла им войти, но, судя по крикам и ругани, сделать это разбуженным пассажирам очень хотелось. Я понимала, что меня легко могут разорвать на части за истошные вопли, но почему-то не боялась, гораздо страшней был молчаливый поединок с человеком в плаще.