Очарованная вальсом - Барбара Картленд

Он вновь обнял Ванду и притянул к себе, но она неожиданно вырвалась и закричала:

— Нет, нет!

— Ты боишься меня? — спросил Александр.

— Нет… да… я не знаю, что думать… Все не так, все не такое!

— Посмотри на меня, — приказал он. Ванда повиновалась, и он еще сильнее обнял ее. — Мы уже видели друг друга, ты меня, я тебя. Сегодня мы здесь одни, и я снял маску. Ты испугалась просто потому, что еще не видела меня в облике императора…

— Это не так! — ответила ему Ванда.

— Так что больше не бойся, — не слушая ее, продолжал Александр, — я ведь не только император, но еще и мужчина.

Он неожиданно подхватил Ванду на руки и понес к кушетке с горой подушек. Подойдя, он бросил на них Ванду. Она пыталась сопротивляться, и он, наклонив голову, закрыл ей рот поцелуем. Ванда пыталась закричать, вырваться, но Александр был намного сильнее. Его губы становились все требовательнее, Ванда начала задыхаться от его поцелуев, чувствовала его ладони на своих обнаженных плечах, на горле.

На секунду он оторвался от ее губ, и тогда, судорожно вдохнув, Ванда крикнула:

— Дайте мне уйти!.. Прошу вас, отпустите меня!

— Почему? Я люблю вас, а вы любите меня…

— Это не так… неправда, — почти прорыдала Ванда, — прошу вас, позвольте мне уйти! Пустите!

— Но я не хочу, чтобы вы уходили…

Он посмотрел на Ванду, которую держал словно пленницу, не давая ей вырваться, и она со страхом подумала, что сейчас он, кажется, наслаждается этой ее беспомощностью. Все происходящее казалось Ванде кошмаром, который никак не кончался.

— Пожалуйста, позвольте мне встать!

Она готова была умолять его дальше, но лицо Александра не меняло своего выражения. Его глаза наблюдали за Вандой с холодным спокойствием, которое пугало гораздо больше, чем самое бурное проявление страсти. Улыбка царя казалась чувственной, но вместе с тем какой-то жестокой. Это было просто невероятно.

— Позвольте… позвольте же мне уйти… Я настаиваю! — снова крикнула Ванда.

— Каким же образом вы собираетесь это сделать? — с безразличием спросил царь и очень тихо, так, что Ванда не услышала, добавил: — Шпионка.

Александр наклонился вперед и вновь впился губами в ее шею. Его губы твердели, и Ванда чувствовала, как каждая клеточка ее тела сопротивляется их прикосновению. Девушка не понимала, что с нею творится, но она будто совсем не знала этого человека! Ей неприятно было прикосновение его рук, прежде вызывавшее в ней дрожь. Она и сейчас дрожала, но от отвращения, отвращения к человеку, которого она, как ей казалось, любила.

— Отпустите меня! Отпустите меня! Немедленно!

Ванда яростно извивалась, хотя и понимала, что это бессмысленно и она в руках этого мужчины так же беспомощна, как попавшая в силки птица.

— Я буду кричать, — прошипела она, пытаясь оттолкнуть его голову. — Сбегутся люди! Найдут вас здесь…

— Как вы собираетесь кричать, когда я закрою вам рот?.. — мягко спросил Александр. — Вот так…

Ванда пыталась вырваться. Но он прижал свои губы к ее губам, а ее прижал к кушетке руками. Она не могла ни дышать, ни пошевелиться и чувствовала себя так, словно погружается в глубокую воду — сломленная, раздавленная, погубленная — и ничего не может с этим поделать, не имея ни сил для спасения, ни надежды на чью-либо помощь…

Она чувствовала, как шарят по ее телу его руки, и из последних сил пыталась их оттолкнуть… И в следующую секунду услышала голоса.

То были крики — тревожные, нарастающие. Государь насторожился и поднял голову, все еще не выпуская жертву из плена.

— Кто-то идет! — выдохнула Ванда и взбрыкнула ногами, желая ударить мужчину как можно больнее, но удар пришелся по воздуху. — Вот видите, сейчас вас обнаружат!

Александр проворно соскочил с кушетки.

— Пожар! Пожар! — кричали за дверью.

Голоса приближались, шум усиливался.

— Пожар!

Преодолевая себя, Ванда попыталась сесть и в ту же минуту услышала за спиной звук закрывающейся стенной панели. Щелчок замка — и она осталась одна. Ванда провела рукой по губам, попыталась привести в порядок платье, подняться с кушетки, но тут же рухнула, обхватив руками голову.

Комната медленно плыла вокруг, ее мутило от пережитого, слабость не давала возможности что-то сделать, дать о себе знать…

Царь скрылся — это все, что она могла вспомнить в эту минуту, но страх и страдание, посеянные им в ее сердце, не исчезли с его уходом.

И она почувствовала, что теряет сознание. Она не сделала никакой попытки ухватиться за что-то или опереться и повалилась вперед, вниз лицом… вниз… в кромешную темноту.

Глава одиннадцатая

Весь день Ричард не находил себе места. Его смутное беспокойство не было связано с гневом или ревностью Екатерины, но было связано с какими-то иными тревожащими его предчувствиями. Он никак не мог определить своего отношения к Ванде, и это выбивало его из колеи, не давало возможности думать о чем-то другом.

Он думал только о ней — каждый час, каждую минуту, секунду. Его преследовал ее милый облик, ее лицо, пристальный взгляд голубых глаз, вспоминались ее слова, их разговоры… Жемчужиной назвал он ее, когда она рассказала ему легенду о маргаритке. И сейчас он готов был назвать ее так же — жемчужиной. Но ее не было рядом, и он не понимал, хочет ли он быть с нею — с нею, выполняющей ту работу, о которой сказала Екатерина.

Но он постоянно высматривал Ванду повсюду, куда бы ни шел или ехал, где бы ни оказался, искал ее в любой толпе — на балах среди танцующих, среди прогуливающихся верхом всадниц, в потоке людей на Пратере. Мягкий блеск рыжих волос, жесты маленьких изящных рук — он почти осязал ее! Все в ней было так живо, так близко, что казалось, стоит лишь протянуть руку — и он коснется ее.

Да, его губы готовы были прошептать Ванде: «Я люблю тебя», однако этому противилась холодная логика его разума. За свою жизнь он имел успех у многих красивых женщин, но очень скоро они его разочаровывали. А ту, которая была так не похожа на всех остальных и так глубоко вошла в его жизнь, не так-то легко забыть и выбросить из души.

Ванда… Жемчужина… Так трудно тебя любить! Ты настолько на всех не похожа!

Но все его существо начинало трепетать при одной только мысли о ней.

В ночь после бала Ричард не мог заснуть и, пролежав не один час без сна, поднялся, оделся и вышел в сад, окружавший дворец Хофбург. Сыпал мелкий снежок, и в свете восходящей луны заснеженный мир казался божественно чистым, и при виде этой картины мысли его возвратились к Ванде.

Возможно, по счастью, но она была далека от того мира, в котором жил он, а потому сохранила свою чистоту и нетронутость.