Ярче тысячи солнц - Роберт Юнг

Супербомба стала предметом исследования еще с лета 1942 года. В те дни Оппенгеймер собрал в Беркли небольшую группу физиков-теоретиков, чтобы рассмотреть вопрос о создании наилучшего типа атомной бомбы. В ходе дискуссии Теллер, который в течение нескольких лет работал над изучением термоядерных реакций в звездах, указал на возможность осуществления такого рода реакции слияния как логически последующего шага после создания бомбы, основанной на реакции деления.

В Калифорнийском университете в Беркли большинство старшекурсников в то время находилось на каникулах или на военных сборах. Таким образом, участвовавшие в дискуссиях ученые (как правило, не более семи человек) практически имели в своем распоряжении весь университетский двор.

Обсуждения происходили здесь на зеленых лужайках, среди высоких кедров или в светлых аудиториях под аккомпанемент колокольного перезвона. То были дни, как вспоминает Теллер, наполненные «духом стихийной экспрессии, риска и неожиданности». Глубокое волнение, сопровождавшее открытие новых возможностей человеческого познания и могущества, заставляло большинство из них забывать о том, что в действительности они собрались здесь для того, чтобы спроектировать оружие смерти.

В итоге обсуждений в Беркли было принято решение концентрировать главные усилия на сооружении урановой бомбы и одновременно уделять серьезное внимание проблемам супербомбы. Среди подлежащих рассмотрению вопросов один был особенно зловещим. В Беркли упоминалось о том, что термоядерные процессы, раз начавшись в результате взрыва бомбы, могли распространиться на атмосферу и воды земного шара. Неудержимая цепная реакция, порожденная супербомбой, могла в короткое время превратить весь земной шар в пылающую звезду. Изучение этой чудовищной идеи сначала поручили двум физикам-теоретикам Эмилю Конопински и Клойду Марвину. Оба они пришли к успокоительному ответу, но никого им не убедили. За окончательным решением обратились к Грегори Брейту, физику, известному своим глубоким и точным мышлением.

Грегори Брейта привезли в Соединенные Штаты еще пятнадцатилетним мальчиком из царской России. В Америке он вел скромную жизнь ученого.

Но в один прекрасный день 1940 г. все переменилось.

Профессор Брейт совершал свою обычную прогулку по вашингтонскому парку, когда сзади него остановилась автомашина и ему предложили подвезти его. При обычных обстоятельствах он, вероятно, отказался бы, но в этот день он чувствовал себя усталым и с благодарностью принял приглашение. Вскоре оказалось, что любезный водитель машины является членом Научно-исследовательского управления Военно-Морских сил. Он был пленен застенчивым профессором и просил его зайти к нему в управление через день или два. Он сказал Брейту, что флот заинтересован в решении ряда особо интересных физических проблем. Профессор согласился прийти.

Он не имел склонности работать для целей войны и разрушения, но морские офицеры и не просили его об этом. Они искали человека, который мог бы предложить средства защиты боевых кораблей от немецких магнитных мин. Брейт согласился помочь и начал работать. Вскоре его идеи вывели на правильный путь физиков Научно-исследовательского управления. Немного спустя Брейта снова вызвали в правительственное учреждение.

Там ему сказали, что считают его единственным человеком, способным осуществлять координационную и направляющую работу по созданию новой бомбы. Чиновники добавили при этом, что нет намерений использовать бомбу в ходе войны, она будет служить просто средством устрашения на тот случай, если немцы овладеют таким же оружием. «Но я плохой администратор, — возразил Брейт, — неужели вам не удалось найти кого-нибудь более подходящего для работы по координации?». Ему ответили: «Из американских ученых никто, кроме Вас, не способен выполнить эту работу. Почти все остальные физики, участвующие в подобных исследованиях, являются иностранцами».

Таким путем миролюбивого профессора уговорили председательствовать в первом комитете в Вашингтоне по изучению «быстрого деления» (таким термином обозначили неуправляемую цепную реакцию, протекающую в атомной бомбе). Через несколько месяцев Брейту, к его великому облегчению, разрешили оставить этот ответственный пост. Он вообразил, что может вернуться к своей обычной научной работе. Но вскоре его снова вызвали, на этот раз уже по поводу другой проблемы, а именно «глобальной цепной реакции». В первый раз его просили спасти от гибели военные корабли. Во второй раз мотивировкой была угроза возможного разрушения Соединенных Штатов. Теперь речь шла об угрозе разрушения всего земного шара! На него одного легла вся тяжесть ответственности; его суждение должно быть правильным.

Поскольку все сохранялось в строгой секретности, он не мог рассчитывать на то, что другие физики будут заниматься проблемой одновременно с ним. Допустим, что он даст неверный ответ на столь важный вопрос, который доныне не ставился ни перед кем даже в мифах и легендах. Предположим, что он не учтет некоторых факторов.

Предположим, что он скажет: «Все в порядке, риска, о котором вы говорите, не существует», а потом окажется, что он ошибся. Что тогда?

Брейт, конечно, мог уклониться от решения поставленной перед ним столь трудной и ответственной задачи. Но он помнил, что в таком случае решение задачи было бы возложено на другого ученого, который мог бы оказаться менее рассудительным, чем он.

Довольно значительное время, в течение которого вся тяжесть ответственности за судьбы Земли и ее обитателей лежала на узких профессорских плечах, он считал и размышлял дни и ночи. Закончив в конце концов свои вычисления, он доказал, что вторжение в легкие элементы земли реакций, вызванных в термоядерной бомбе, невозможно ни при каких обстоятельствах, что это противоречило бы основным законам природы.

И все же другие сомнения должны были тогда терзать Брейта. Его вычисления устраняли, конечно, величайшее препятствие на пути к изготовлению сверхбомбы. Но теперь он нес свою долю ответственности, если бы такую бомбу когда-нибудь использовали не для экспериментов, а с целью принести миру жестокие разрушения. И когда миролюбивый профессор понял это, он, вероятно, сильно страдал.

На дискуссиях в Беркли предполагалось, что создание супербомбы не потребует много времени. Однако лабораторные эксперименты, проводившиеся в 1943–1945 гг., показали, что решение задачи отодвигается на неопределенное время. Прежде всего необходимо было сделать обычную атомную бомбу, так как только урановая бомба, вмонтированная внутрь водородной в качестве запала, могла создать ту чудовищную температуру, которая требовалась для начала термоядерной реакции. Задача эта оказалась более трудной, а решение ее более затяжным, чем ранее предполагалось.

К негодованию Эдварда Теллера, осуществление проекта супербомбы все более и более откладывалось. С самого начала ему не позволили работать над ней: для него находилась более неотложная работа. Но Теллер не был создан для того, чтобы маршировать рядовым солдатом. Возникали серьезные трения. Ганс Бете, его начальник, позднее писал:

«В нашей работе я рассчитывал на его помощь по части теоретической физики. Оказалось, что он сотрудничать не желал… Он вечно выступал с предложениями чего-то нового и не выполнял возложенной на его группу работы. В конце концов, не оставалось другого выхода, как освободить его от всякой работы в общем плане исследований Лос-Аламоса и предоставить возможность трудиться вместе с группой над своими идеями, совершенно не относящимися к деятельности, связанной со второй мировой войной. Для подразделения теоретиков это было чувствительным ударом, так как мы располагали очень немногими людьми, достаточно квалифицированными для теоретической работы».

Место, освобожденное Теллером, заняли теперь Рудольф Пейерлс и Клаус Фукс. Теллер же с небольшой группой работал над проблемами супербомбы, которую называл «мой беби».

В тесном коллективе, сложившемся в Лос-Аламосе за годы войны, такой аутсайдер, как Теллер, не мог не привлекать к себе особого внимания. Временами он возбуждал зависть, раздражение и даже ненависть.

Остальные ученые подчинялись военной дисциплине, хотя ничего подобного им раньше и во сне не снилось. По утрам в один и тот же ранний час они исчезали за оплетенной проволокой оградой «технической зоны». Теллер же вставал позднее, работал у себя дома и затем отправлялся в долгие одинокие прогулки. В университетском городке эти привычки не возбуждали особых толков. Но на Холме можно было слышать такие вопросы: «А что он здесь, собственно, делает? Почему он не обязан подчиняться общим правилам?»

Сетования на Теллера доходили до Оппенгеймера, директора лаборатории. Много было мелочных придирок. Почему супругам Теллерам с одним только ребенком дали чересчур большую комнату? На каком основании они устроили перед самым входом в дом площадку для игр своего маленького сына, когда там должна быть стоянка для велосипедов? Почему позволено Теллеру поздно ночью играть на пианино, беспокоя этим своих соседей?