СООБЩЕСТВО И ЗЕМЛЯ - Айзек Азимов

— Что вы, Блисс, — сказал он, — какое разумное существо? Ведь это были просто роботы.

— Просто роботы? — ее голос стал взволнованным. — Это вечный аргумент. Тот самый. Тот самый! Зачем солярийцу Бандеру нужно было колебаться, прежде чем убить нас? Мы просто полулюди без трансдукторов. Почему надо колебаться, прежде чем предоставить Фоллома его судьбе? Это ведь только соляриец, да еще недоразвитый. Если вы начнете презирать кого-то или что-то, вы можете уничтожить все, что пожелаете.

— Не доводите мое замечание до абсурда. Робот — это только робот. Он никогда не был человеком, вы не можете этого отрицать. Он не обладает разумом в нашем понимании. Это машина, подражающая внешней стороне разума.

— Вы так легко говорите, ничего об этом не зная. Я Гея. Да, я также и Блисс, но я Гея. Я планета, которая считает каждый свой атом драгоценным и значительным, а группу организованных атомов — еще драгоценнее и значительнее. Я-мы-Гея не станем ломать конструкцию, хотя с радостью встроим ее во что-то более сложное при непременном условии, что это не повредит целому.

Самая высокая форма организации создает разум, и уничтожать разум можно только в самом крайнем случае. Неважно, машинный это разум или биохимический. Кстати, разум робота-стражника был совершенно новым для меня-нас-Геи. Изучать его было полезно, а уничтожить немыслимо. Я это сделала только из-за чрезвычайных обстоятельств.

— Под угрозой, — сухо сказал Тревиц, — находились три разума: ваш, Пелората, между прочим, вашего любимого, и, если вас не раздражает, что я упоминаю о такой мелочи, мой…

— Четыре! Вы все время забываете о Фолломе… Я считала, что они еще не были под угрозой… Послушайте. Предположим, перед вами картина, шедевр живописи. И ее существование угрожает вам смертью. Можно взять широкую кисть и мазнуть поперек всей картины. Картина исчезнет — и вы в безопасности. А можно, тщательно изучив картину, подправить ее тонкой кисточкой в разных местах, изменить ее так, что она больше не будет угрожать вам, но останется шедевром. Конечно, на это нужно время, но, если время есть, вы, наверно, постараетесь спасти шедевр, а не только свою жизнь.

— Возможно. Но вы в конце концов уничтожили шедевр, и сделали это в тот момент, когда в опасности оказался маленький соляриец, а опасность для нас и для вас самой вас не трогала.

— Мне казалось, что мы, инопланетяне, были еще в безопасности, тогда как Фоллома робот уже хотел забрать. Мне пришлось выбирать между стражником и Фолломом, а времени не было, и мне пришлось выбрать Фоллома.

— Значит, вот как это случилось, Блисс? Быстрое сравнение двух разумов и выбор более ценного?

— Да.

— А по-моему, — сказал Тревиц, — дело в том, что перед вами находился перепуганный ребенок, вами овладел материнский инстинкт, и вы отбросили вычисления по поводу угрозы для троих взрослых.

Блисс покраснела.

— Что-то в этом роде произошло, но напрасно вы говорите об этом так издевательски. Я в то же время не переставала рассуждать.

— Не думаю. Если бы вы рассуждали, вы оставили бы ребенка в его обществе, чтобы он принял свою судьбу. Кто знает, сколько тысяч детей уничтожили солярийцы для поддержания на Солярии низкой численности населения!

— Дело не только в этом, Тревиц. Этого ребенка убили бы только потому, что он слишком молод, чтобы унаследовать имение, и это получилось из-за того, что я убила его родителя.

— Да, в момент, когда этот родитель чуть не убил нас.

— Неважно. Я его убила. Я не могла допустить, чтобы из-за меня убили ребенка… И потом это дает Гее возможность изучить мозг совершенно неизвестного нам типа.

— Детский мозг.

— Он вырастет. Трансдукторы разовьются. Эти трансдукторы дают солярийцам способности, с которыми не может соперничать Гея. Ведь для того чтобы поддержать немного света или включить устройство, открывающее дверь, мне пришлось совершенно выложиться. Бандер мог даже во сне снабжать энергией имение, большее, чем город, который мы видели на Компореллоне.

— Значит, этот ребенок нужен вам для фундаментальных исследований мозга?

— В некотором роде.

— У меня другое ощущение. Мне кажется, что вы взяли на борт опасность. Большую опасность.

— В каком смысле опасность? С моей помощью он приспособится. Он очень умен и уже выказывает признаки привязанности к нам. Он неприхотлив, будет есть то, что едим мы, а я-мы-Гея приобретем бесценные знания о его мозге.

— А если он произведет потомство? Партнер ему не нужен.

— До этого еще много лет. Космиты жили по нескольку столетий, а солярийцы не желали увеличивать численность своего населения. Фоллом еще долго не будет иметь детей.

— Откуда вы знаете?

— Я не знаю. Я просто стараюсь рассуждать логично.

— А я заявляю вам, что Фоллом опасен.

— Вы не знаете и не рассуждаете логично.

— Я это чувствую, Блисс, безо всяких обоснований… Прямо сейчас. И это вы, а не я считаете безошибочной мою интуицию.

Блисс озабоченно нахмурилась.

Пелорат остановился в дверях каюты пилота и робко заглянул внутрь. По-видимому, он пытался узнать, сильно ли занят Тревиц.

Руки Тревица лежали на контактах, и он смотрел на обзорный экран. Пелорат решил, что Тревиц работает, и терпеливо ждал, стараясь не шевелиться, чтобы не отвлечь его.

Наконец Тревиц взглянул на Пелората. Взгляд Тревица был затуманен и рассеян, как всегда, когда он был соединен с компьютером. Но он медленно кивнул Пелорату, как будто с трудом узнал, потом снял руки с контактов, улыбнулся и стал самим собой.

— Боюсь, я вам мешаю, Голан, — виновато сказал Пелорат.

— Не страшно, Янов. Я проверял, готовы ли мы к Прыжку. Мы почти готовы, но я решил подождать еще несколько часов на всякий случай.

— Какой может быть случай?

— Просто я так выразился, — ответил Тревиц, улыбаясь — но теоретически, конечно, случайные факторы играют роль… Что вас беспокоит?

— Можно, я сяду?

— Да, конечно, но лучше пойдемте в мою каюту. Как Блисс?

— Хорошо. — Пелорат откашлялся, — она спит. Понимаете, ей нужен сон.

— Понимаю. Дело в гиперпространственном удалении.

— Верно, старина.

— А Фоллом? — Тревиц уселся на койку, оставив Пелорату кресло.

— Вы про книжки из моей библиотеки, которые распечатали для него на компьютере? Народные сказки? Он их читает. Конечно, он пока еще мало понимает галактический, ему просто нравится выговаривать слова. Он… Почему-то мне хочется считать его мальчиком. Как вы думаете, старина, почему?

Тревиц пожал плечами.

— Возможно, потому, что вы сами мужчина.

— Возможно. Он жутко смышленый, знаете ли.

— Не сомневаюсь.

Пелорат поколебался.

— Вы, кажется, его недолюбливаете?

— Ничего не имею лично против него, Янов. У меня никогда не было детей, и я не испытываю к ним никаких чувств. Если я правильно помню, у вас дети были.

— Сын… Я вспоминаю, какую радость он доставлял мне, когда был маленьким мальчиком. Может быть, из-за этого мне хочется считать Фоллома мальчиком. Я как будто становлюсь на четверть века моложе.

— Я не против того, чтобы вы любили его, Янов.

— Вы бы тоже его полюбили, если бы захотели познакомиться с ним поближе.

— Не сомневаюсь, Янов. Может быть, потом.

Пелорат снова поколебался.

— Вы, должно быть, устали спорить с Блисс.

— Собственно, мне не кажется, что мы с ней много спорим, Янов. Мы отлично ладим. Недавно мы с ней совершенно спокойно разбирались в том, почему Блисс медлила с выключением роботов Стражи. В конце концов, она все время спасает нас, так что я даже из одной благодарности не могу не предложить ей дружбу. Разве не так?

— Да, я понимаю. Но я имел в виду не ссоры. Я имел в виду ваши постоянные споры из-за противопоставления Галаксии и индивидуальности.

— Ах, это! Полагаю, что спор продолжится… вежливо.

— Вы не возражаете, Голан, если я приведу аргумент в защиту Галаксии?

— Ничуть. Скажите, а вы принимаете идею Галаксии потому, что чувствуете себя счастливее, соглашаясь с Блисс, или независимо от этого?

— Честно — независимо. Я думаю, что будущее за Галаксией. Да вы и сами выбрали… И я то и дело убеждаюсь, что вы выбрали правильно.

— Потому что я ее выбрал? Это не аргумент. Что бы там ни говорила Гея, я могу ошибаться. Так что не позволяйте Блисс убеждать вас, что я всегда прав.

— Не думаю, что вы ошиблись. И показала мне это не Блисс, а Солярия.

— Каким образом?

— Ну, начать с того, что мы с вами изоляты.

— Янов, это термин Блисс, я предпочитаю говорить "личности".

— Это, старина, вопрос семантики. Называйте нас как хотите, но каждый из нас заключен в свою личную шкуру, и у каждого свои личные мысли. И думаем мы прежде всего и больше всего о себе. Главный закон нашей натуры — самосохранение даже во вред всем остальным.