Собрание сочинений в десяти томах. Том десятый. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи - Вацлав Михальский

Сначала я знал о Галине Ивановне только то, что сказали мне ее рекомендатели: «убирает идеально, и человек абсолютной честности, ей следует доверять». Теперь я знаю о ней и многое другое. Я всегда разговариваю с Галиной Ивановной только по-русски – это в моих интересах, благодаря ей я держу мой русский в активе, это для меня очень полезно. Вот уже четвертый год Галина Ивановна убирает в моем доме и во дворике. И теперь, когда я приезжаю в Россию, мне часто говорят: «Вы сильно продвинулись в русском, какой молодец!» – а я помалкиваю насчет Галины Ивановны. Интересная подробность: и она, и я люди одной профессии – юристы. И оба специализировались по гражданскому праву: она – по российскому, я – по швейцарскому. Конечно, более нелепой профессии для эмигрантки из России и придумать невозможно. У себя дома, в крупном городе на юге своей родины, Галина Ивановна была доцентом университета, кандидатом наук, по-нашему – доктором. И вот теперь доктор Галина Ивановна – путцен фрау (дословный перевод с немецкого: «чистить женщина»). А попросту говоря, уборщица. Но, хочу заметь, что чувство собственного достоинства настолько развито у этой хрупкой светловолосой голубоглазой женщины, что новая работа нисколько не смущает ее. А стесняется она совсем удивительного, того, к чему сотни других женщин стремятся так активно, что даже идут на имплантацию. При всей видимой хрупкости Галины Ивановны у нее большие груди. На мой взгляд, они далеко не сверхъестественные, и это ее никак не портит. Но Галина Ивановна вбила себе в голову, что они слишком большие, и стесняется. Когда я был подростком, мне почему-то казалось, что у меня ужасно низкий лоб, и, чтобы скрыть его, я носил челку почти до бровей. Сейчас я вижу, что лоб у меня выше высокого. И вынес из этого курьеза единственное суждение: «все мы живем в мире собственных заблуждений».

Почему я преклоняюсь перед Галиной Ивановной?

Чуть не забыл ответить на этот важный вопрос. Увы, мы все частенько забываем самое существенное.

А уважаю Галину Ивановну я за то, что она человек героический. Раньше такие качества, как решительность, отвага, мужество, считались мужскими. А сейчас многое поменялось, и, на мой взгляд, мир может надеяться на женщин в большей степени, чем на мужчин.

В самом начале текущего XXI века у Галины Ивановны тяжело заболела ее маленькая дочь, кажется, какой-то редкой формой астмы. Врачи сказали однозначно: «Здесь мы девочку не спасем. Надо ехать в Европу, лучше всего в Швейцарию». За десять дней она распродала все имущество, включая квартиру, собрала в дорогу мужа, дочь, и по туристической путевке они отправились в Швейцарию. Когда-то в школе она учила немецкий, в университете – английский. И вот с этим весьма скудным языковым багажом Галина Ивановна все-таки смогла добиться понимания в чужой стране, смогла зацепиться и определить дочь на лечение. У мужа Галины Ивановны оказалась удачная профессия – бывший инженер-гидролог стал чистить и поддерживать в рабочем состоянии бассейны на виллах у новых русских, что само по себе весьма непростая задача, требующая определенных знаний и навыков.

За несколько лет наши швейцарские врачи полностью вылечили дочь Галины Ивановны и теперь советуют ей перебираться к морю. Я горжусь моей Швейцарией! Это только среди так называемых либералов России патриотизм почему-то считается ущербным чувством. Почему? Я догадываюсь, но как иностранец не считаю возможным давать по этому поводу свои оценки.

Я знаю, что сейчас дочь Галины Ивановны почти взрослая, очень красивая девочка и они собираются перебираться к морю, в Испанию. Где-то там девочка поступит в университет, чтобы, как и ее мама, стать юристом. Жаль, что они уедут. Конечно, найдется другая путцен фрау, но я всегда буду помнить Галину Ивановну. Так уж устроена жизнь, что все уплывает, и чем становишься старше, тем оно уплывает все быстрей и быстрей и так неумолимо сливается с линией горизонта, что, глядя на эту линию, невольно задумываешься: «Вот она, черта. А что за чертою? Тлен и небытие или все-таки что-то другое?»

А что думаешь по этому поводу ты, Луи? – спросил я мысленно.

Луи промолчал.

Помывшись и переодевшись с дороги, я вышел из дома в небольшой дворик, граничащий с лесом, который по нашим швейцарским законам является собственностью государства. Солнце стояло высоко, и озеро внизу блистало так ярко, что на него было трудно смотреть.

– Луи, – сначала очень тихо, а потом все громче стал звать я, – Луи, Луи!

Полная тишина была мне ответом.

Наконец я увидел его. Высунув остроухую и остроносую мордочку из-за нежно-зеленого кустарника на кромке темного леса, Луи смотрел на меня внимательно и радостно, точно так, как он смотрит с фотографии в моем мобильнике.

– Привет, Луи! Вот я и приехал! Здесь у тебя тепло, а в Москве темно и холодно.

Луи не убегал от меня, но и не приближался. Он поступал так всегда: дружба дружбой, а дистанция дистанцией.

Мы подружились с лисом Луи еще три года тому назад и доверяем друг другу. Наверное, он по лисьим, а я по человеческим меркам примерно одного возраста, так что у нас за плечами немало всякого разного, и мы уже кое-что поняли в этой жизни. Так что нам есть о чем помолчать друг с другом.

Почему он Луи? Так получилось. Когда я заметил его в первый раз, то перепробовал множество имен, но он стал отвечать мне вниманием только на имя Луи.

С тех пор как у меня появился друг Луи, жизнь моя не пустая, в ней есть сокровенное зернышко. На ночь я выставляю для Луи миску молока, кладу на скамейку подушки… Иногда поутру я нахожу их примятыми, значит, Луи спал на них. Я бесконечно рад, что у меня есть мой друг Луи. Надеюсь, что и для Луи я значу больше, чем миска молока, не зря ведь он намекал мне во сне о своей душе. Наши души соприкасаются и поддерживают друг друга на этом свете. Может быть, так будет и на том… кто знает? Пока еще никто не вернулся оттуда и не рассказал, что и как…

Завтра с утра мне опять в банк, считать числа-деньги, даже и не деньги в их прежнем виде нарезанных цветных бумажек, а арабские цифры в компьютере – отражение отражения. Но зато у меня есть Луи!

Статьи

Чехов в Коломбо

Дождь на дворе. Ночь. Жара.

Дождь стоит за резными эбеновыми столбиками открытой веранды сплошной шелестящей стеной, и не доносится из-за этой колеблющейся под собственной тяжестью, зеленовато мерцающей стены никаких прочих звуков, и не видно огней соседней виллы, что еще минуту назад желто сияли в черноте ночи метрах в тридцати за коленчато-голыми стволами кокосовых пальм.

Для меня тропический ливень в диковинку, и я смотрю на него во все глаза. А хозяева зовут между тем в глубину дома к столу, уставленному местными яствами, среди которых особенно поражают маслянистые ломтики жареных ананасов, густо посыпанные черным перцем.

Под узорчатыми решетками высоких потолков гостиной и переходов в другие комнаты бесшумно работают вентиляторы – похоже, будто подвесили за тонкие голенастые ноги несколько больших птиц и, обессиленные до изнеможения, медленно кружась, они перемешивают широко раскинутыми серебристыми крыльями густой, жаркий воздух, пропитанный ароматами экзотических кушаний, подсиненный бледным, отработанным в легких дымом сигарет и яркими мазками пахучего сигарного дыма.

Хозяин поясняет, что все орнаментальные решетки в его доме выполнены из хлебного дерева, резьба старинная. Дому гораздо больше ста лет, и построен он на португальский манер. Хозяин понимает толк в домах – как-никак сначала он главный дизайнер города Коломбо, а уже потом крупнейший переводчик русской литературы. В его аскетически скромном, маленьком кабинетике тома «Войны и мира», «Тихого Дона», «Братьев Карамазовых», тома поменьше – «Анны Карениной», «Преступления и наказания», «Воскресения», «Мертвых душ», «Поднятой целины», сборников рассказов и повестей Чехова, Бунина, Горького. И все это перевел на сингальский язык он один – в сущности, еще нестарый человек, пятидесятилетний Серил Перейра.

Разговор за столом сам собой переходит к обсуждению деталей предстоящего нам общего дела – открытия по обоюдному решению Союза писателей СССР и Фронта народных писателей Шри-Ланки клуба и музея Антона Павловича Чехова в память о пребывании классика русской и мировой литературы в Коломбо.

Дождь все шумит за стеной. Вентиляторы без толку гоняют под узорчатыми потолками сырой, дымный, горячий воздух. Местные люди не нуждаются в кондиционерах, а я то и дело вытираю со лба пот.

– Мне душно! Дайте мне атмосферы! – лукаво стрельнув в мою сторону черными молодыми глазами, бросает реплику из чеховской «Свадьбы» миловидная дама средних лет, искусно завернутая в золотисто-цветное сари.

Все за столом хохочут. Всем все понятно. Оказывается, многие из собравшихся еще в свои школьные или студенческие годы играли на любительских спектаклях и «Свадьбу», и «Медведя», и «Чайку», и «Вишневый сад». Всем все понятно. Так что о нашем разговоре в застолье никак уж не скажешь репликой другой героини из той же «Свадьбы»: