Собрание сочинений в десяти томах. Том десятый. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи - Вацлав Михальский

После легкого душа я поставил будильник моего телефона на шесть утра по московскому времени, задернул тяжелые портьеры на окне, чтобы мерцающий цвет рекламных вывесок не помешал мне заснуть, и лег в постель. Даже в самых дорогих отелях мира в номерах пахнет прежними постояльцами. Сколько ни проветривай, сколько ни брызгай дезодорантом, сколько ни пылесось, ни три, ни мой, все равно прежние запахи не истребишь абсолютно. Конечно, все зависит от силы обоняния и его тонкости. У меня обоняние не хуже, чем у хорошей гончей собаки, которая идет по следу. Когда-то давным-давно кто-то сказал мне, что острое обоняние признак высокого интеллекта. Я запомнил эти слова навсегда и с тех пор наедине с собой очень горжусь моим обонянием, читай – интеллектом.

Мне пятьдесят. Когда-то это считалось старостью, и сам я в юности точно так же думал об этом возрасте. А по нынешним меркам я молодой мужчина, и теперь я тоже так о себе думаю.

– Ну, что, Луи, приснись мне, пожалуйста, – сказал я негромко и повернулся на правый бок в надежде уснуть. И уснул. И Луи услышал мою просьбу и снова приснился мне под утро.

Я еще и не улетал из Москвы, а во сне оказался уже дома, и мы с Луи разговаривали в небольшом дворике моего шале.

– Понимаешь, Луи, я кое-что выяснил насчет арабских цифр. Оказалось, что цифры, которыми пользуется весь мир, вовсе и не арабские, а индийские. Возникли они в Индии, кажется, в те времена, когда Александр Македонский пытался завоевать эту великую страну, или в начале нашей эры. Теперь мне ясно, почему и сегодня в Индии так сильны математики и так высоко стоит все, что связано с этой сферой. Из Индии понятие ноль и цифры 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9 распространились дальше и дошли до Персии, которую в восьмом веке нашей эры завоевали арабы и переняли их числа и десятичный счет. Великий арабский ученый Аль-Хорезми, кстати сказать, узбек из Хорезма (ты, конечно, помнишь, Луи, что в прошлом году я летал в Узбекистан?), так вот этот ученый, который основал алгебру, в IX веке нашей эры написал книгу «Об индийском счете». Только в XII веке через мусульманскую Кордову, а оттуда через христианскую Барселону книга попала на европейский материк, была переведена на латинский и, таким образом, Европа приобщилась к индийским цифрам, которые стали называть арабскими, потому что они пришли от арабов. О, дорогой Луи! Как много в этом мире подмен! Никак не меньше, чем ложных авторитетов и сомнительных истин.

– «Все в этом мире совершается походя», – кажется, так сказал великий русский писатель Достоевский, которого очень почитают у нас в Европе, – начал я, но тут неожиданно зазвонил мобильник, и наш разговор прервался. Оказалось, что звонок был случайный, перепутали какую-то цифру и набрали мой номер. К счастью, я не успел проснуться как следует и, повернувшись на правый бок, постарался встретить Луи в дебрях моего сознания. И встретил.

– Ты очень много работаешь, а в чем смысл? – неожиданно спросил меня Луи.

– Смысл работы или смысл жизни?

– И то, и другое. Эти понятия ведь переплетены между собой, а особенно в твоей жизни, – едва слышно сказал Луи. Он всегда говорил очень тихо, как будто голос его долетал издалека.

– Дай подумать, – нерешительно ответил я. – Ты знаешь, Луи, я работаю с деньгами, но не потому, что настолько люблю деньги, а оттого, что так сложилась моя жизнь, и жизнь моего отца, и деда – это у меня потомственное. Можно сказать, что я сам не выбирал свою дорогу, а она была уготована мне предками. Ты спросишь, как я отношусь к деньгам? Очень спокойно, может быть, потому, что они всегда были у меня, есть и будут, во всяком случае, на мой век их хватит. Вот сейчас говорю с тобой о деньгах и вдруг подумал: а я ведь даже не знаю, сколько их зарабатываю. Никогда не подсчитывал. Те, кто в каждодневном разнонаправленном движении денежных дел, меня поймут, а другим, что толку объяснять. Ты знаешь, Луи, я никому не говорю об этом, но мне давно кажется, что деньги приобрели в последние годы слишком большое значение, а ведь они, всего-навсего, лишь инструмент. Деньги не должны стоять на первом месте, а сплошь и рядом стоят. Не может рубанок быть важнее плотника, а по нашей жизни получается, что может. Так от подмены понятий и авторства целых народов, я имею в виду пример с цифрами, мы перешли к подмене ценностей.

– А что ты скажешь о вечной жизни для человека? – неожиданно перебил меня Луи.

– О, это была бы катастрофа, может быть, даже большая, чем всемирный потоп!

– Почему?

– Да потому, что решать будут деньги, коварство, сила. Так что долголетие получат не самые умные, не самые талантливые, не самые добрые и достойные, не самые красивые и даже не самые богатые – в последний момент выскочки и прощелыги их обманут.

Какая-то большая серая птица пролетела в голубоватом тумане моего сна, и мы с Луи отвлеклись от темы.

– Луи, – восстанавливая разговор, – спросил я, – а как ты думаешь, коровы, овцы, козы, собаки, кошки, лесные звери, птицы, рыбы имеют душу?

– А что мне тут думать, – отвечал Луи, – я и так знаю, что имеют. «Это и ежу понятно» – как говорят опять же твои русские.

Тут-то и заверещал мой мобильник, которому я велел разбудить меня в семь утра по московскому времени. Он пищал так противно, что я проснулся немедленно, даже не попрощавшись с Луи.

Я встал так рано потому, что улетал домой и в девять утра, а по-нашему в шесть, мне нужно было быть в аэропорту на регистрации пассажиров.

Я прилетел домой еще до полудня. В нашем небольшом городе, где проживает около четырехсот тысяч человек, очень большой аэропорт. Это как-то сразу дает понять путешественнику, что город хотя и маленький, но очень непростой и не зря он известен всему миру. Взяв на парковке свой автомобиль, я с легким сердцем отправился к моему дорогому Луи. Я живу высоко на лесистой горе, и от моего дома отлично видно зеркало нашего знаменитого озера, что посреди города.

По дороге из аэропорта я как бы пунктиром думал о том, что сказали бы мои сотрудники, услышав наши ночные беседы с Луи? Подумали бы о психиатре? Я перебрал в памяти лица моих сослуживцев, кстати сказать, весьма приличных людей. Скорее всего, у каждого из них тоже есть тайные радости, которые они никогда не выплескивают на поверхность служебных и бытовых отношений. Конечно, есть, не может быть иначе… но и они, и я одинаково строго помалкиваем об этом. Как говорят русские: «молчание золото, а слово – серебро». Да, русские так говорят, но сами не придерживаются этой мудрости, а наши придерживаются неукоснительно.

Я въехал в небольшой, желтый от электричества тоннель, а когда мой автомобиль снова вынырнул на натуральный свет Божий, я прищурился и увидел перед собой лицо старика в каракулевой шапке, с которым мы коротко поговорили в трамвае, вспомнил его «всплыли легкие фракции» и засмеялся с таким удовольствием, что даже бросил руль на две-три секунды. Нет, все-таки я не очень хорошо владею русским – только сейчас я понял, что он имел в виду под «легкими фракциями», что всплыло! «Нет, народ, в котором столько самоиронии, еще далеко не сломлен», – отсмеявшись, подумал я о русских. Всякий раз, когда возвращаюсь из Москвы, у меня возникает такое чувство, будто я потерял что-то очень важное, потерял, а то и бросил на произвол судьбы. Тут я вспомнил, как однажды моя русская жена потеряла сережку, совсем недорогую, с фианитом – искусственным бриллиантом. Она искала ее, ползая на коленках по всей нашей тесной квартирке, и то и дело смахивала с лица горючие слезы.

– Во-первых, перестань плакать, потому что из-за слез ты можешь и не разглядеть свою сережку, – посоветовал я, – а во-вторых, я куплю тебе настоящие бриллиантовые сережки…

– Плакать перестану, за совет спасибо, – задрав голову, чтобы посмотреть мне в глаза, сказала стоявшая на четвереньках жена. – А на твои сережки плевать я хотела. Мои сережки не имеют цены!

– Все, дорогая, имеет цену, – глядя на нее с высоты своего немалого роста, внушительно сказал я жене. – Все имеет цену, запомни это раз и навсегда.

И только теперь, когда разменял шестой десяток, я понимаю, что моя молодая жена была права: не все имеет цену. Например, Луи – разве я предам его за любые деньги? Ни за что на свете!

Я не женился во второй раз и, наверное, поэтому не обзавожусь собственным домом, а снимаю внаем это шале высоко на лесистой горе, но, по нашим понятиям, в центре города в весьма респектабельном районе.

Мой дом встретил меня чистотой и уютом, значит, вчера приходила Галина Ивановна. Я преклоняюсь перед этой женщиной. Теперь у нас в Швейцарии живет немало новых русских. Так называют сейчас богатых людей из бывшего СССР. Это люди разных национальностей, но для нас они все русские, впрочем, как и для всего остального мира. Помимо богатых, иногда попадаются у нас и совсем не богатые русские, такие, как Галина Ивановна.

Сначала я знал о Галине Ивановне только то, что сказали мне ее рекомендатели: «убирает идеально, и человек абсолютной честности, ей следует доверять». Теперь я знаю о ней и многое другое. Я всегда разговариваю с Галиной Ивановной только по-русски – это в моих интересах, благодаря ей я держу мой русский в активе, это для меня очень полезно. Вот уже четвертый год Галина Ивановна убирает в моем доме и во дворике. И теперь, когда я приезжаю в Россию, мне часто говорят: «Вы сильно продвинулись в русском, какой молодец!» – а я помалкиваю насчет Галины Ивановны. Интересная подробность: и она, и я люди одной профессии – юристы. И оба специализировались по гражданскому праву: она – по российскому, я – по швейцарскому. Конечно, более нелепой профессии для эмигрантки из России и придумать невозможно. У себя дома, в крупном городе на юге своей родины, Галина Ивановна была доцентом университета, кандидатом наук, по-нашему – доктором. И вот теперь доктор Галина Ивановна – путцен фрау (дословный перевод с немецкого: «чистить женщина»). А попросту говоря, уборщица. Но, хочу заметь, что чувство собственного достоинства настолько развито у этой хрупкой светловолосой голубоглазой женщины, что новая работа нисколько не смущает ее. А стесняется она совсем удивительного, того, к чему сотни других женщин стремятся так активно, что даже идут на имплантацию. При всей видимой хрупкости Галины Ивановны у нее большие груди. На мой взгляд, они далеко не сверхъестественные, и это ее никак не портит. Но Галина Ивановна вбила себе в голову, что они слишком большие, и стесняется. Когда я был подростком, мне почему-то казалось, что у меня ужасно низкий лоб, и, чтобы скрыть его, я носил челку почти до бровей. Сейчас я вижу, что лоб у меня выше высокого. И вынес из этого курьеза единственное суждение: «все мы живем в мире собственных заблуждений».