Благополучная планета (Сборник) - Феликс Дымов

— Наверно, ждешь аплодисментов? Не просветишь ли часом, на кой ляд человечеству твое… — Я смягчил готовое сорваться словцо. — Твоя вегетация?

— Величайший научный факт…

— Не вещай, терпеть не могу вооруженного любопытства! Слыхал я об одном вашем мудром брате, который после опыта выбрасывал собак на помойку, даже не потрудившись их усыпить.

— Это, может, и слишком. Хотя чувствительности на уровне Лиги защиты животных я, прости, тоже не понимаю.

Спорить с Олегом занятие неблагодарное, в чужие аргументы он попросту не вникает. Сейчас же, когда речь шла о науке, он спорил со мной как профессионал с дилетантом — снисходительно и ненастойчиво: что, мол, ты понимаешь в высоких материях, деревня? Я бы ни за что не взялся его переубеждать. Хотелось скромненько заставить его задуматься о том, чем он занимается каждый день. К чему опрометчиво привык.

— Должна же быть какая-то сверхзадача в твоем эксперименте? В конце концов, ведь отчитываешься ты перед кем-то хотя бы за отпущенные деньги?

— Это уже в тебе говорит агроном. Даже не главный, а так… рядовой совхозный. У которого план в килограммах мяса на потраченный килограмм фуража. Смешно требовать от науки задач ближнего прицела! Никто не может предвидеть, что вырастет из доказанного мной факта.

— Я могу. Это, кстати, не трудно. Вырастет новый членкор, которому, вероятно, не хватает нескольких баллов или как там у вас… И все же, ради чего твои опыты? — настаивал я.

Олег секунду помолчал. Но я бы разочаровался в нем, это был бы просто не Олег, не найдись он с ответом. Если я чему и удивился, то неожиданной примиренческой позиции:

— Ты ведешь себя, как я когда то на заре нашей дружбы, помнишь? Зачем ссориться? При нашем-то положении? У каждого свои заслуги и своя работа. Оставим споры нашим детям.

О детях очень любят порассуждать те, кто никогда их не имел.

Упоминание о детях вывело меня из себя. Я едва удержался на нейтральном тоне:

— Погоди, Олег. Постарайся как-то прочувствовать то, что я скажу. Иначе мое выступление бесполезно.

Олег насторожился. А я тянул, чтоб самому до конца уяснить то, о чем собирался сказать. Ибо на этот счет нет критериев: правоту личности мы понимаем каждый по-своему. Не всегда по совести. Подчас пасуя перед фактом нечаянно навязанной чужой воли. А когда действительно нужно бороться за человека против него самого, мы застенчивы и стеснительны до преступления. Все правильно. Все так. И как ученый Олег, безусловно, прав. Нельзя навязывать науке глаза и, дав в руки ножницы, дожидаться нужной безделушки с веревочки — как в известном аттракционе «Подойди и отрежь». Бессмысленно заталкивать науку в рамки сиюминутной необходимости и заданности. Побочные результаты часто важнее искомых. И все-таки самое страшное — холодное равнодушие и азарт, когда человек со спокойной душой режет и шьет по живому, любопытствуя, что получится… Этакая современная биоалхимия на уровне просвещенного ведовства. Впрочем, слова, которые я для него приготовил, остались во мне: он их все равно не поймет и не примет. Чтобы понять, Олег должен впустить обыкновенное человеческое счастье в свой тщательно отделанный грот. Счастье — даже ценой разбросанных по комнатам игрушек, сверзившейся с буфета корейской вазы и бесстыдно торчащих на батарее детских штаников…

— Я пойму, Олег, и даже прощу, — волнуясь, сказал я, — если ты построил свою трехголовую образину ради сказки. Сознайся, тебе хотелось, чтоб у моей Алены и у других ребятишек резвились в клетках ручные дракончики? Правда? Совсем крохотные и безобидные Змеи Горынычи, да? Ну, скажи, что ты вспомнил о чуде?

— Фу, какая пошлость! — рассердился Олег. — Мы все помешались на чуде, от жажды чуда, в угоду чуду! Ты мне смешон, идеалист несчастный!

Вдруг в зеркале, при мерцающем свете приборной панели, я заметил какое-то движение на заднем сиденье. Сова лежала на спине, с безжизненно разбросанными крыльями и полусогнуто приподнятой вверх когтистой лапой. Вот она подтянула крыло, стала опускать лапу… И на сиденье, повторяя общий контур ее позы, оказалась девочка лет двенадцати, в ладном ситцевом сарафанчике, в блестящих туфельках и странной формы мотоциклетных очках. Девочка, как прежде сова, тоже лежала на спине, разбросавшись, неудобно подогнув тонкую девчоночью ногу. Проследив мой взгляд, девочка выпрямилась, быстро прикрыла рукой исцарапанную коленку, обтянула сарафан. Я успел уловить момент, когда сова, бледнея, еще просвечивала сквозь не сразу сгустившееся человеческое тело: обе фигурки — девчонки и птицы — целый миг существовали вместе, будто на испорченной фотографии с дважды экспонированным изображением.

Я резко нажал тормоз, ударился грудью о руль, но зеркало бесстрастно отражало сидящую в машине незнакомую девочку.

— Сколько времени? — деловито спросила она.

Я автоматически взглянул на часы, успел перехватить отчаянное изумление в глазах Олега, даже мысленно поправил: «Надо говорить «который час?». И ответил:

— Четверть второго.

— Ух ты! Бабка Стешиха убьет меня за опоздание! Она отперла дверцу, вышла, подняла голову к звездам, сделала шаг к обочине.

— Постой, какая Стешиха? Куда ты? — закричал я, выскакивая следом.

— Некогда мне. Потом. Я тут близко! — возразила девчонка.

— Ничего не понимаю. Да кто же ты, в конце концов? Она немного вернулась:

— Не время объяснять, успеется. Ты в следующий раз убирай свет. Очень больно.

Она подпрыгнула, раскинула руки, сжалась. И, мгновенно уменьшившись, взлетела в ночное небо совой. Это было чудо полета. Сова парила по кругу — на недвижных крыльях, в легчайшей кольчужке удивительного оперения, беззвучно и точно вписанная в ночь подобно Духу Воздуха.

— Не бойся, я приду! — донеслось из темноты.

Сзади бабахнуло.

Я обернулся, прыгнул, успел пригнуть ружье к земле до того, как прогремел новый выстрел. В ногу что-то ударило, но боли я сгоряча не почувствовал.

— Ты… — я запнулся. Даже спасительная во всех случаях брань не шла в голову.

— Идиот! Не догадался придержать дверцу! — прорычал Олег. — Может, единственный в жизни шанс…

Я все еще тянул на себя горячие дымящиеся стволы. Тянул и прислушивался. Нигде не было ни шороха, ни падения, ни стона, ни крика. А полет у сов совсем беззвучный.

Олег швырнул ружье на заднее сиденье и ждал, поставив ногу на ступеньку и налегая подбородком на открытую дверцу. Я возился со стартером, машина не хотела заводиться. Видно, подсели аккумуляторы. Я сплюнул. Хромая, побрел крутить ручку.

— Давай я, — с готовностью предложил Олег. На мое счастье, мотор завелся.