Благополучная планета (Сборник) - Феликс Дымов

С вершины Ростральной колонны крикнули. Багир отодвинулся к парапету, поднял голову. Выше обзорной площадки, на краю чаши для факела, кто-то махал руками. Когда-то в чаше по праздникам жгли нефть, потом газ, теперь над ней бушует низкотемпературная плазма — безопасная имитация огня. На всякий случай автомат откачнул псевдопламя от нарушителя. И он стоял над людьми и над городом в ореоле выгнутого полукругом огня (издалека ведь не разглядишь, что это не совсем огонь), несдержанно жестикулировал. Снизу было не понять, чего он хочет. Багир догадался выщелкнуть из браслета экран карманного видео — на ладони расцвело стереоизображение. Вокруг тоже включили аппараты, площадь замерцала от множества экранов, все экраны заполнило тревожное лицо юноши. Пересекая кадр, на той же видеоволне изредка пробегал сигнал O.

Замер слабый фон помех, все глубже растекалась радиотишина. Сигнал O не перевалил аварийного порога, за которым отключается всякая передача и идет самонастройка на единственную частоту. O пока был крошечный, так сказать, семейного порядка. Юноша на ладони Багира и там, на верхушке колонны, вздохнул и продолжил речь:

— Я, наверное, чего-то не понимаю, сограждане. Мне скучно жить. Я боюсь жить. Я не могу жить в мире, где люди среди людей более одиноки, чем наедине с собой, где любить — больно, где пламя — холодное, деревья — сонные, а корабли на реке — ненастоящие. Помогите, сограждане. O!

Вероятно, не докричавшись, он оступился. Багир не мог заставить себя поверить в иное, хотя от таких вот, дерзких и юных, можно ждать чего угодно. Они излучают беспокойство, ищут перемен, мешают психологически уравновешенным землякам основательно подумать, исследовать и классифицировать то, что подлежит изменению. Они намеренно превращают себя в колокол громкого боя, в уши, которыми общество прислушивается к себе, в пальцы, улавливающие пульс. И все-таки наверняка юноша оступился. Не может быть, не должно быть ничего иного!

Прежде, чем кто-нибудь что-либо понял, даже прежде, чем прозвучали последние слова, расталкивая всех, сдергивая на бегу плащ, к подножию колонны кинулся крепыш, смутно показавшийся Багиру знакомым. Широко расставив ноги, он далеко вперед вынес плащ под то место, куда должно было врезаться рефлекторно вытянувшееся, как для прыжка в воду, тело. Метрах в пяти от земли юноша чиркнул грудью о невидимый минимум, взлетел, завис на миг над цепью ограждения. И спрыгнул наземь. Площадь дружно перевела дух: оказывается, и у Ростральных колонн выстелили силовые подушки.

Первым, отбросив плащ, подбежал несостоявшийся спасатель, цепко и профессионально ощупал с головы до ног:

— Цел? Ну и ладно. И нечего паниковать. И чтоб теперь без фокусов, понял? Как звать?

— Даня. То есть Дамиан.

— Так вот, Даня. Сейчас ко мне. И не спорь. А завтра в двадцать один тридцать быть на восемьдесят шестом километре Приморского шоссе. Ясно?

— Зачем? — удивился юноша.

— Там поймешь. Кстати, это касается всех. Всех-всех, граждане, слышите? Приглашаю. С собой каждому прихватить полено.

— Полено? — нерешительно переспросила толпа. Люди переглядывались, пожимали плечами.

— Да, полено, дровяное! — жестко подтвердил незнакомец, нетерпеливо махнул рукой, бережно обнял Дамиана и увлек за собой.

И опять Багиру показалось, что где-то он видел это худое, окостеневшее лицо, слышал резкий властный говор, запомнил скользящую, как при ходьбе на магнитных полах, походку.

2

Багир приземлил винтороллер на поляне, огляделся и зашагал по растрескавшемуся, заброшенному асфальту шоссе. У металлического столбика с цифрой 86 на проржавевшей табличке налево вдоль ручья сворачивала тропинка. Багир уверенно ступил на нее, включил токер. Эфир наполнили близкие радиоголоса. Ракушка за ухом отсеивала их один от другого:

— Нашел?

— Не-а. Синтезировал на тинг-реакторе. А ты?

— Мне повезло, выпросил в этнографическом музее. Там ужасно веселились. Но дали.

— Я свое вымачивал в ароматических эссенциях.

— А я, наоборот, выпаривал токами высокой частоты. Послушай, как оно поет. Это же музыкальное дерево!

— Это все ерунда, парни. У меня сухая ветка из икебаны…

— Марина? Узнаю твой разряженный токер, золотце. Когда же ты его заменишь?

— А-а, Радюш? Имей в виду, я с тобой сегодня не знаюсь.

— Футы-нуты! Погоди, увидишь, какие узорчики я выжег на своем полене, ахнешь!

— Очень надо!

— Мамочка, ты же обещала не прилетать…

— Почему, если я тоже отыскала «дров»? Он такой забавный, как олений рог. И покрыт черным лаком.

— Гринь, на мою долю тащишь?

— Я же обещал. А что?

— Приземлимся — узнаешь. Ой, что было…

Багир отключил радиокутерьму — впереди уже гулом и свежестью дышал залив. В голове на все лады звучали почерпнутые из инфора напоминания:

«Дровни» — архаическое — сани для перевозки дров.

«Наломать дров» — аллегорическое — сделать что-либо неудачно, невпопад.

«Чем дальше в лес, тем больше дров» — древняя пословица, смысл которой нынче утерян.

«Откуда дровишки? Из леса, вестимо» — поэтическая вольность, означает приблизительно «вести из леса», постоянная в прошлом радиопередача о природе.

На запрос Багира инфор мгновенно выдал всю серию серьезных и юмористических ответов, перемещенную, видимо, в ближнюю память, поскольку многие неожиданно заинтересовались значением устаревшего слова. И наверняка не один человек перекатывал в этот момент на языке неуклюжую скороговорку: «На дворе трава, на траве дрова. Раз дрова. Два дрова. Три дрова». Во всяком случае, для себя Багир выяснил: дровами когда-то считался любой деревянный предмет, предпочтительно сухой. Поэтому сам он нес резную коллекционную ступку, точную копию найденной в Бенинском раскопе. Споткнувшись, он не удержал ее в руке, ступка ударилась о корневище, дала трещину. Годится ли она теперь на дрова, Багир не знал и мысленно выругал ослепшие подошвы. Они до того взбесились на природе, что их пришлось отключить: почему-то скользили по мху, мертво вцеплялись в поваленный ствол, который требовалось перешагнуть, а то вдруг совсем размягчались на россыпи гравия, и камешки остро кололи разутую ступню.

Последний поворот тропинки явил глазам Багира естественный, открытый в сторону залива амфитеатр с песчаными склонами, с торчащими валунами, с оголенными и причудливо изогнутыми корнями окружающих площадку сосен. Кое-где на склонах уже сидели люди, но немного. До назначенного срока оставалось двенадцать минут, а двадцать третий век приучил к точности. Внизу у маленькой выемки в почве, дополнительно углубленной и выровненной, стояли Дамиан и его спаситель.