Удивительная жизнь Эрнесто Че - Жан-Мишель Генассия

Радиостанции транслировали заседания в прямом эфире, и у граждан не осталось сомнений. Сланский и остальные признались в преступлениях ясно, четко и недвусмысленно: они действовали против интересов своей родины.

Люди слушали и плакали.

Приговор за национальное предательство, шпионаж и саботаж соответствовал тяжести совершенных преступлений: одиннадцать человек были осуждены на смерть, трое сели в тюрьму до конца дней. Неделю спустя всех повесили.

Никто их не оплакивал.

Людвик давно привык жить между Прагой и Софией и без конца путешествовать на поезде, и вдруг все прекратилось. Через неделю после исчезновения Павла мальчик впервые спросил, когда он снова увидит папу. «Скоро, дорогой», – ответила Тереза. Они переехали в унылую квартиру, у Людвика больше не было своей комнаты, но он каждый вечер задавал тот же вопрос, а Тереза всякий раз отвечала: «Скоро, дорогой».

Три месяца спустя она подала на развод, а через два месяца вернула себе девичью фамилию и получила опеку над сыном. Когда Людвик снова спросил об отце, Тереза опустилась на колени, обняла сына за плечики, судорожно сглотнула и с трудом произнесла, как будто слова царапали ей горло:

– Он умер, дорогой, понимаешь? Папа умер, исчез – навсегда. Можешь вспоминать о нем, но ты больше никогда его не увидишь. Папы нет. У тебя нет папы. Он нас оставил. Я позабочусь о тебе, ничего не бойся, я тебя не покину, всегда буду с тобой.

Людвик часто заводил разговоры об отце, и Тереза отвечала: «Папа всегда о тебе думает, ты – его любимый мальчик», потом прижимала его к себе и обещала любить вечно. Они часами разговаривали о Павле, рассматривали фотографии, вспоминали прогулки по пляжу, игры и шутки. Счастливые мгновения жизни.

А потом перестали.

Йозеф осуждал Терезу: не стоило говорить сыну, что его отец мертв, Кристина же считала, что она проявила небывалое мужество. Только с ней несчастная женщина могла быть откровенной:

– Я уверена, Павел жив, где-то там, где его не достанут, и каждое мгновение думает о нас. Он знает, что мы больше не увидимся, но не может подать о себе весточку, чтобы не подставить нас под удар. Мы должны вести себя так, как будто верим в его смерть.

– Согласна, – кивнула Кристина.

Терезе очень не хотелось съезжать из большой квартиры, находившейся неподалеку от Академии музыки и дома Капланов, но платить за нее она больше не могла и нашла скромное двухкомнатное жилье в Челаковице. Это дальнее предместье находилось рядом с лицеем, куда ее взяли на работу.

Не отвернулись от Терезы только Йозеф и Кристина.

Павла не было больше года, и никто по-прежнему не знал, жив он, свободен или гниет в тюрьме. Йозеф попробовал навести справки, но статус депутата не гарантировал защищенности (арестовывали и более высокопоставленных людей!), и Тереза попросила его отступиться. Она подвела черту под прошлым, нет – перечеркнула его: так одним движением, крича от боли, вскрывают нарыв, и боль исчезает. Терезе пришлось так поступить, чтобы иметь шанс выжить самой и обеспечить шестилетнему Людвику нормальную жизнь.

Одна коллега Терезы по лицею очень беспокоилась, как бы она не впала в депрессию. Эта женщина прошла через тот же ад: ее мужа арестовали два года назад и ей тоже пришлось развестись и отречься. Он по-прежнему сидел в тюрьме, и она так и не сумела хоть что-нибудь о нем разузнать.

– Ты сойдешь с ума, если будешь все время думать о Павле, – сказала она.

Женщина пригласила Терезу в гости и вложила ей в руки клубок шерсти и спицы. Тереза упиралась – уж очень ей не хотелось походить на мать, не выпускавшую вязания из рук, – но подруга не отставала, и ей пришлось уступить. Сработала мышечная память – пальцы сами вспомнили привычные с детства движения. Всю вторую половину дня они вязали и разговаривали – обо всем и ни о чем, о детях, лицее и трансляции Концерта Чайковского.

Тереза втянулась и теперь вязала все время. Вязала – и не думала о Павле. Она связала свитеры Йозефу и Кристине, Людвику и Хелене. Трудней всего было доставать шерсть, но с этим помог Йозеф, и проблема исчезла. Однажды Тереза увидела в журнале мод фотографию бежевого пуловера в ирландском стиле и связала точно такой же – без описания и выкройки. У нее был настоящий талант.

Именно в те дни на лице Терезы появилась улыбка, странно диссонировавшая с пережитыми страданиями и окружающей обстановкой. Легкая, едва заметная, она молодила Терезу, делала ее похожей на блаженную монашенку.

Декабрь 1952 года выдался дождливым. В воскресенье, на следующий после казни Сланского день, Кристина и Йозеф пригласили Терезу на обед. Некоторое время назад бывшие соседи Терезы перестали ее игнорировать. Всем очень нравился Людвик – «Он такой крупный для своего возраста!» – и находили, что в сером костюмчике и галстуке в полоску этот задумчивый мальчик удивительно напоминает отца, они брали Людвика за подбородок и восклицали: «Ах, как он похож на…» или «Он будет таким же высоким, как…» – и вдруг умолкали, воровато оглядывались и заканчивали: «…как мать». Людвик был счастлив.

За обедом Кристина не проронила ни слова, и Тереза с Йозефом целый час разговаривали о детях, о поздравительных открытках, которые Людвик написал совершенно самостоятельно, об удивительных способностях Мартина, который в два года умел произносить длиннющие фразы. Их немного беспокоила четырехлетняя Хелена: она была очень хрупкой и замкнутой и могла часами играть с куклой или рисовать деревья. Ела девочка как птичка и любила только печенье. Тереза вспомнила, как трудно было накормить Людвика, когда они жили в Болгарии, и…

– У вас что, других тем нет? – прервала их беседу Кристина.

– О чем бы ты хотела поговорить?

– Может, о том, что случилось? Мы возвращаемся в средневековье, а люди молчат. Неужели все ослепли?

– О чем ты?

– Вам не кажется странным, что одиннадцать из четырнадцати осужденных – евреи? Что это, по-вашему, означает? Вы лишились памяти? Лично я в ужасе. А вы нет?

– То, что ты говоришь, просто нелепо! – взорвался Йозеф. – Как можно делать подобные намеки? Ни в нашей стране, ни в СССР антисемитизма нет! Ты оскорбляешь социалистическую демократию и становишься пособницей капиталистов, повторяя эти омерзительные слухи. Да, Сланский и другие были евреями по рождению, но национальность тут ни при чем. Это совпадение. Они не исповедовали иудаизм, не ходили в синагогу и были атеистами, их покарали как предателей и преступников, а не как евреев. Такова печальная истина. Я, кстати, тоже еврей, но это не помешало мне стать директором лаборатории и профессором факультета медицины.

– Ты правда веришь в то, что говоришь? – изумилась Кристина.

– Это бред, мы коммунисты, мы дрались с нацистами и фашистами, русские освободили лагеря, а ты видишь чьи-то козни в простом совпадении. Я слышал, что чехов, воевавших в интербригадах, тоже преследуют, но то, что большинство казненных сражались в Испании и это якобы сыграло свою роль, наглое вранье!

– Тебе повезло, ты в Испанию не поехал. Не слишком ли много совпадений?

– Никогда не повторяй ничего подобного при чужих. Тебя могут неправильно понять. Клянусь тебе, Кристина, все это – чистое совпадение.

Тереза собралась уходить – ей нужно было готовиться к урокам. Она не захотела, чтобы Йозеф отвез ее на машине, поездом получалось быстрее. Тереза пригласила друзей на обед – не в следующее воскресенье, а через две недели: «Места теперь не так много, но ничего, потеснимся, будут отбивные и жареные сосиски».

– Знаешь, чем меня взять, красавица! Договорились, встречаемся через две недели, в воскресенье.

Когда Тереза ушла, Йозеф сказал, что в выпавшем на ее долю тяжком испытании она вела себя мужественно и достойно и проявила небывалую силу характера, которой никто в ней не подозревал.

– Она даже выглядеть стала лучше!

– Внешность обманчива, Йозеф, очень часто люди, живущие с печалью в сердце, скрывают истинные чувства за веселой улыбкой.

В конце 1953 года Кристина наконец покончила с «Федрой». Она отдала этому проекту шесть лет жизни и испытывала горькое чувство, понимая, что достигла предела своих возможностей, но так и не довела работу до конца. Как поступить: продолжать (если да, то как долго) или похоронить идею навсегда? Йозеф подбадривал жену, советовал взяться за новую пьесу, но она не успокаивалась, надеясь, что все-таки сумеет передать на чешском не только смыслы, но и музыкальность расиновского текста.

Георг Фрейка помог Кристине выбраться из тупика. Он дал ей роль Ириды в шекспировской «Буре» и предложил стать его ассистенткой, захотел прочесть последнюю версию инсценировки «Федры», и на следующий же день Кристина была вознаграждена за долгие муки творчества. Режиссер заявил – совершенно искренне – что перевод просто потрясающий, и зачитал избранные места труппе, особо отметив, насколько точно передан ритм оригинального текста. Отмахнувшись от слов благодарности, Георг заключил: «Мы берем твою пьесу, „Федра“ будет нашей следующей постановкой».