Пустыня - Василий Павлович Щепетнёв

Доктор Риаз, лет шестидесяти, встретил меня, как встретил бы заяц деда Мазая. Немножко суетился, немножко волновался, и ждал чудесного спасения. Так мне представлялось.

— Больной. Тяжёлый, — сказал он, и провел меня за ширму.

А там на кушетке лежал хозяин лавки. Той самой, в которой я покупал одежду, флягу и прочие нужные в Сахаре вещи. Мир тесен, а Джалу — очень тесен.

Больного я осматривал со всей тщательностью, как на экзамене. Отметил легкую иктеричность склер, пульс девяносто четыре, слабого наполнения. Положительный симптом Щёткина — Блюмберга, положительный симптом Ситковского, отрицательный симптом Пастернацкого, и так далее, и так далее.

Расспросил больного — теперь мой арабский вполне это позволяет. Болеет третий день. Терпел, терпел, а сегодня терпение истощилось.

Такие вот дела.

— Острый аппендицит, — сказал я доктору Риазу. Мухаммеду Риазу, да.

Тот скорбно кивнул, соглашаясь.

— И каково ваше мнение по ведению больного? — спросил он после минутного молчания.

— Прямое показание к оперативному лечению, — ответил я.

— Но здесь мы не оперируем, — сказал Моххамед Риаз.

— А где?

— В Бенгази. Только вот самолет не летает. Может, будет завтра. Или послезавтра. Когда прекратится буря.

— Я думаю, что послезавтра оперировать будет некого. Да и завтра тоже. Оперировать нужно сегодня. Сейчас.

Мохаммед Риаз вздохнул:

— На всё воля Аллаха. Больной — человек простой, если ему суждено выздороветь, он выздоровеет.

— Аллах в своей неизъяснимой милости посылает больному врача, — ответил я. — Скажите мне, как медик медику: вы оперировать умеете?

Мохаммед Риаз замялся. Потом сказал:

— В годы учебы мне приходилось ассистировать при операциях, но уже давно не брал я в руки скальпель.

— А он у вас есть, скальпель? И вообще, у вас есть набор хирургических инструментов?

Оказалось, что набор инструментов есть. И в хорошем состоянии. Инструменты английские, верно, остались с войны. Еще заводской заточки.

Мдя.

Говорят, Пирогов проводил аппендектомию за четыре минуты. Правда, каков был процент осложнений, не знаю.

Но скоро сказка сказывается…

Инструменты следовало стерилизовать. Абдул съездил в гостиничный медпункт и кое-что привез. Новокаин, в числе прочих.

— Но я не могу взять на себя ответственность, — сказал доктор.

— А придется, — ответил я. — Назвался доктором — так соответствуй. Но можете попросить совета у шейха. Дахир Саид Джилани рассеет ваши сомнения.

Но к шейху Мохаммед Риаз не пошёл.

Операционного стола не было. Вот не было, и всё. Оперировали прямо на кушетке. Кошмар-кошмар, согласен. А что делать?

С давних времен в Европе искусство врачевания ценилось высоко, а хирургия считалась ремеслом, низким жанром. Вроде фантастики и детектива в литературе. Ислам же и до сих пор считает кровь, гной и прочие биологические жидкости нечистотой, прикосновение к которой оскверняет. Потому местные врачи старой закалки хирургии чураются. Посмотреть — да, пульс пощупать — да, а в живот лезть — увольте. Лечить предпочитают порошками, отварами, с неохотой применяют иностранные таблетки, не забывая упомянуть бездуховность развратного запада. А они духовные. Вот только антибиотиков и прочего — нет.

Потому в ассистенты я взял Абдула. Он молодой, и учился, понимая, что за окном — вторая половина двадцатого века. И что в армии крови, гноя и прочего с избытком.

Наркоз? Никакого наркоза! Местная анестезия — наше всё. И новокаина-то в обрез, но — я старался. Нет, не Пирогов. Ни разу. С момента первого разреза (доступ Волковича — Дьяконова) до момента последнего шва ушло двадцать четыре минуты. Но по нынешним временам приемлемо.

И да, едва успели. Флегмонозный аппендицит проволочек не терпит. Перфорация, перитонит — зачем дожидаться? Завтра было бы поздно. Послезавтра — поздно с гарантией.

Доктор Мохаммед Риаз всю операцию стоял в углу, стараясь не смотреть на скверну — внутренности человека. Но я, разумеется, поблагодарил его за руководство операцией и выразил уверенность, что благодаря своевременно оказанной помощи больной поправится. Непременно поправится. Если на то будет благоволение Аллаха всемилостивейшего и всемогущего.

И мы вернулись в гостиницу. А убирать за нами — это уж пусть доктор Риаз решает. Тут ведь тоже проблема: окровавленные тампоны, бинты, сам аппендикс — нечисты. Ничего, тахарат избавит от скверны.

Нам тоже не помешает очиститься. Душ и мыло — и всё снова мило.

Я наказал Абдулу проведывать больного дважды в день. Мол, доктор Мохаммед Риаз, конечно, мудр, но нужно облегчить его труды. Проведывать, проводить перевязку и вводить больному гарамицин, по восемьдесят миллиграммов на одну инъекцию. У Пирогова гарамицина не было. А жаль.

Вот так, в трудах и прошло время. Глядь, а уже пора обеда.

— Где вы были, Михаил? — спросил Спасский. Карпов не спрашивал, победа над Тимманом его утомила. Он силен, Карпов, очень силен, но уж больно длинна дистанция.

— Знакомился с местным доктором. Мохаммедом Риазом. Обмен опытом. Советско-ливийское сотрудничество.

— Развлекались, значит.

— Это точно. Развлекался.

Глава 22

22

27 июня 1976 года, воскресенье

Моральные обязательства

— Да, поучительное зрелище, — сказал Спасский.

— Так будет со всяким, кто покусится, — добавил Карпов.

Буря изрядно присыпала песком гитлеровские танки, и от этого картина стала еще более выразительной.

— Махмуд, давай!

Сержант навел на нас фотоаппарат, мой призовой «ФЭД», и сделал несколько снимков.

Буду показывать историческую фотографию: Сахара, почти полностью засыпанные танки, и великолепная четверка: Фишер, Карпов, Спасский, ну, и я тоже, да.

Помимо водителя, в «Газ-69» помещаются четверо. Один — впереди и трое на заднем сидении. В «ЗИМе», конечно, комфортнее, но и так хорошо. Вчера вечером договорились посмотреть пустыню, и вот сегодня на заре выехали.

Тишина и покой. Ветер слабенький, едва шепчет. По мере приближения восхода небо из черного стало синим, а там и светло-синим, а теперь, когда Солнце показалось целиком, белесое. Немного синьки и много мела. И солнце хоть и не поднялось высоко, а печёт. Не разгуляешься.

Пролетел самолет, заходит на посадку. Ан-24.

— Мы тут как мушкетеры в дюнах, — сказал Спасский. — Составляем заговор против кардинала

— Мушкетеры? Кардинал? — удивился Фишер.

— Мушкетеры — это хорошие парни. То есть мы — объяснил Карпов.

— А кто у нас кардинал?

— Генеральный секретарь ФИДЕ Радж Кяхир, который хочет наложить лапу на призовые, — сказал Спасский.

— Дырка от бублика ему, а не призовые, — категорически сказал Фишер. — Даже Каддафи ничего не может. Деньги перечислены на спецсчет, и будут распределены комиссией согласно купленным билетам, то бишь местам в турнире, — Фишер подналег на русский и обогатил свои знание сотней-другой выражений современного советского языка. — Иначе я бы сюда и не прилетел.

— Будет на сознательность давить. Поможем шахматистам Мозамбика! — сказал Анатолий.

— Это сколько угодно. Помогайте.

— Вам совсем не жалко шахматистов Мозамбика? — спросил Спасский.

— У вас, Борис, нет иммунитета к попрошайкам, —