Соль земли - Георгий Марков

В молодости Лисицын был отменный верхолаз. Никто из его сверстников во время шишкобоя не умел с такой быстротой и проворством забираться на маковки вековых кедров, как это делал он. Лисицыну было приятно чувствовать, что, несмотря на годы, он и теперь мог бы потягаться в ловкости кое с кем из молодых.

Когда чаща отступала и путь становился ровным, Лисицын шёл, внимательно присматриваясь к берегам. Стояло ещё только начало лета, а он уже думал об осени. Чтоб не прозевать охоту и провести промысловый сезон с лучшими результатами, надо было в течение лета осмотреть тайгу, наметить наиболее удобные угодья, разбить их на участки, чтобы потом охотники из его бригады не ходили друг за дружкой, не мешали один другому. И он опытным, намётанным глазом примечал такие места, куда осенью можно было привести мареевских охотников.

Присматривался он и к реке. Мареевский колхоз намечал нынче расширение неводного промысла. Таёжная кишела рыбой, но добыть её было тут не просто. Дно реки десятилетиями захламлялось валежником, и требовалось расчистить многие песчаные плёсы. Правление колхоза поручило Лисицыну пройти по всему среднему течению Таёжной, осмотреть реку, определить, велики ли будут затраты труда на благоустройство хотя бы пока некоторых плёсов.

Лисицын решил вначале осмотреть плёсы с берега, а потом проплыть по реке на лодке. Два-три раза он останавливался и, встав на колени, умывал вспотевшее лицо. День стоял солнечный, в тайге от зноя, запахов смолы и трав было душно.

Даже с берега Лисицын видел, как сильно закорчёвано русло реки. То там, то тут из воды торчали сукастые лесины.

«Разве такие карчи вытащишь с лодки? Их надо стальным тросом с большого катера брать. Нет, не под силу такая работа нашему колхозу, – думал Лисицын. – Надо подмоги у Горного леспромхоза просить. Карчи и им мешают плоты водить».

В одном месте Лисицын снял с себя одежду и залез в реку. Он долго барахтался в воде, плескался, потом подошёл к торчавшему карчу и попробовал вытянуть его. Но лесина вросла в песок намертво, и, чтобы вытащить её, нужны были усилия многих людей.

Лисицын оделся и медленно пошёл дальше, обескураженный тем, что дело, о котором он столько думал, на поверку труднее, чем он предполагал.

Сумерки прихватили его километров за пять от ночёвки. «Алёшка с Улей теперь уже вернулись. Ужинать готовятся», – подумал Лисицын и ускорил шаги, но внезапно остановился как вкопанный.

В двух шагах от него, в маленьком заливчике, под нависшими кустами черёмухи, стоял плот. Это был плот из четырёх сосновых брёвен, скреплённых простым охотничьим способом: две берёзовые перекладины (одна сверху брёвен, другая снизу) были связаны жгутами из тальниковых гибких прутьев. На плоту лежал длинный шест. Песчаная кромка берега – вся в следах.

Лисицын нагнулся: на песке виднелись отпечатки подковок с винтовыми шляпками. Это были следы того же человека, который ходил по предхолмью. «Нет, это не Алёшин след», – окончательно решил Лисицын, припоминая, что подковки на сапогах у Краюхина прибиты простыми гвоздями. Приглядываясь к следам, Лисицын увидел в бурьяне топорище. Он взялся за него и вытащил из травы тяжёлый топор с глубокой щербиной посредине лезвия. Лисицын осмотрел топор и положил его так же, как он лежал, – вверх топорищем.

Заныло сердце охотника. Кто-то переплыл Таёжную, ходил по тайге, но встречаться с ним не спешил. Кто же это? Если в самом деле прибыли лесотехники, какой им расчёт скрывать своё появление здесь? Разве узнали как-нибудь относительно его письма в Москву и побаиваются, что он взъярится, бросится защищать тайгу? Что ж, это может быть… А только с ружьём он на них не полезет. Кто они? Простые исполнители. Им приказано…

Лисицын стоял, думал. Сумерки медленно и тихо наползали на тайгу, и постепенно блекла яркая голубизна неба и затухал блеск раскинувшихся по прямому плёсу серебристых песков.

Вдруг до Лисицына донёсся из глубины леса сухой кашель. Кто-то шёл к берегу. Лисицын бесшумно кинулся в чащу, пролез сквозь густые заросли веток и стал, сдерживая дыхание. Уж коли так пошло, пусть будет хитрость на хитрость.

Через две-три минуты в сумраке показался человек. Лисицын привстал на носки, отогнул ветку. «Вон это кто – немой!» – чуть не вскрикнул он.

Охотник хотел выйти из зарослей, но не успел ещё сделать и одного шага, как Станислав схватил топор и, размахивая им, начал браниться. Он был сильно рассержен. Лисицына словно по ногам ударили: он присел, вытянул шею. Станислав, обычно мычавший, как бык, выговаривал слова отчётливо, клокочущим грубоватым голосом.

Не переставая браниться, Станислав оттолкнул от берега плот, прыгнул на него и опустил шест в воду. Лисицын ползком выбрался на самую кромку берега и смотрел ему вслед. Ожесточённо работая шестом, Станислав быстро удалялся к другому берегу.

Когда плот причалил и немой поднялся на яр, Лисицын заметался по чаще, как птица, пойманная в силок. Он готов был броситься в реку и переплыть её, лишь бы не отстать от Станислава и до конца выследить его. Но Таёжная в этом месте была широкой, а у него, кроме одежды, было ружьё и сумка с припасами.

Натыкаясь в сумраке на сучья и рискуя в любую минуту выстегнуть ветками себе глаза, Лисицын побежал по берегу изо всех сил. Ему показалось, что до места, где стоит его лодка, остался один плёс. Но скоро он понял, что в горячке ошибся. До лодки оставалось ещё три длинных колена.

Лисицын от бессилья даже застонал. Он пошёл медленно, с трудом передвигая одеревеневшие ноги.

«Знать, чуяло моё сердце, что человек этот фальшивый. С первого взгляда не лежала к нему у меня душа, – думал Лисицын. – И кто его так рассердил? Уж не Алёша ли с Улей?»

Захваченный думами о Станиславе, Лисицын не заметил, как подошёл к ночёвке. Впереди заблестел огонь костра. Находка бросилась навстречу Лисицыну с лаем и визгом.

Приближаясь к костру, Лисицын решил Алексею и Ульяне о своей встрече с немым пока ничего не говорить, но завтра же с утра отправиться на левый берег Таёжной, чтобы побывать на пасеке и установить за Станиславом слежку.

«Хитрость на хитрость», – вновь сказал он себе.

3

– А дорогу-то к вершине холма ты хорошо знаешь, Уля? Не заплутаемся мы? – спросил Алексей, когда Лисицын свернул в сторону и быстро исчез в лесу.

Ульяна прищурившись, посмотрела на Краюхина и, обиженно поджав губы, проговорила:

– Вы всё меня, Алексей Корнеич, за трёхлетнюю принимаете.

– Да что ты, Уля, откуда ты это взяла?! – воскликнул Алексей.

– А будто и нет? О делах своих всё с тятей и с тятей. А я тайгу не хуже его знаю.

Она диковато покосилась на Краюхина, но, заметив на его лице улыбку, смутилась и опустила голову.

– Теперь, Уля, твой черёд наступил водить меня по тайге. Видишь, вот сегодня пошли и завтра пойдём. Ты ещё сама не рада будешь, отказываться начнёшь, – серьёзно сказал Алексей.

Ульяна вскинула голову и впервые посмотрела на Алексея таким смелым, пристальным взглядом, что он даже растерялся.

Не сводя с него строгого взора, она с какой-то особенной задумчивостью и рассудительностью много пережившего человека произнесла:

– Я и прежде, Алексей Корнеич, успеха вам хотела. А с тех пор как с доктором на Синее озеро сходила, у меня всё ваше дело мечтой жизни стало.

– Даже мечтой жизни? – переспросил Алексей.

– Мечтой жизни, – твёрдо повторила она.

Он понял, что девушка говорит об этом серьёзно, и погасил улыбку.

– Спасибо, Уля, спасибо! Ты, может быть, и не догадываешься, как дорога в моём деле всякая поддержка. – Алексей вздохнул, глядя куда-то поверх леса.

Ульяна промолчала. Во всей её тонкой, подобранной фигурке, перетянутой поверх простенького платья широким патронташем, чувствовались нетерпение и скрытая сила.

– Пойдёмте, Алексей Корнеич, – предложила она и зашагала легко и свободно, радуясь, что бездействию наступил конец.

Алексей шёл за Ульяной и, глядя на то, как подпрыгивают на её спине толстые светло-русые косы, думал: «А что, пожалуй, зря я с ней не считался… Тайгу она знает не хуже, чем старые охотники. Полна удали, энергии».

Алексей понимал, что девушка может увлечься им, но думать об этом всерьёз он не хотел. Ученицы старших классов школы, где он преподавал географию, как это обычно бывает, были все немного влюблены в молодого учителя той чистой и возвышенной любовью, какая непременно сопутствует этому возрасту. Как только придёт первая настоящая любовь и в душе возникнет большое чувство, это светлое увлечение бесследно исчезнет, не оставив по себе, может быть, никаких воспоминаний.

Ему и в голову не приходило, что Ульяна пережила уже эту пору и её чувство к нему было куда более сильным и сложным, чем простое увлечение.

Когда они поднялись на предхолмье и по ровной площадке, поросшей стройным, отборным сосняком, стали огибать Тунгусский холм в поисках более удобного подъёма, Ульяна, молчавшая всю дорогу, запела. Она вначале пела тихо, почти вполголоса, и Алексей улавливал лишь мелодию, не разбирая слов. Но постепенно её голос становился все громче и наконец зазвенел в полную силу: