Соль земли - Георгий Марков

Водомеров покорно наклонил голову и этим жестом заменил слова: «Что ж, говорите, если уж вам так хочется! Будем слушать».

– Прежде у меня несколько вопросов к вам… – начала Марина, но Великанов поднял руку.

– Извините, вы обещали факты и доводы.

– Не беспокойтесь. В моих вопросах и факты и доводы. Во-первых, вы сказали, Захар Николаевич, что отдавали молодым учёным и мысли и наблюдения и никогда не претендовали быть соавтором их работ. Но скажите, кто-нибудь из ваших учеников позволил себе брать ваши мысли и наблюдения в вашем письменном столе и выдавать это за своё?

– Но разрешите вам заметить, Марина Матвеевна, что никто из моих учеников не жил в моём доме, я никому из них не приходился мужем, и никто из них не был мне женой, – с саркастической улыбкой скороговоркой выпалил Великанов.

Водомеров метнул взгляд на Марину и ещё ниже опустил голову, выставив, как напоказ, свои полуседые волосы, стриженные «под ёжик».

– В том-то и сложность моего положения, что я была женой! Но сейчас скажу о другом. У меня есть ещё один вопрос. Бенедиктин в заявлении упрекает меня в переоценке своего научного творчества и ссылается при этом на коллективные формы работы в науке. Я чувствую, что и вы, Захар Николаевич, и вы, Илья Петрович, разделяете его точку зрения. У меня к вам такой вопрос: разве коллективизм в научной работе умаляет индивидуальные качества работника? По-моему, коллективизм как раз направлен на то, чтобы развить способности каждого до конца. Коллективизм существует вовсе не для тех, кто по своей неспособности или лености ничего не делает и скрывает это под маркой коллективизма. Так или не так, Илья Петрович?

– Уж не знаю, так или не так. Вы ударились в теоретические дебри, – сказал, совсем помрачнев, Водомеров.

– Извините, я не соглашусь с вами. Это не теоретические дебри, а дело нашей жизни. Вы упомянули о коммунизме. Мне кажется, что строительство коммунизма – это не только первоклассные фабрики, заводы, МТС, институты. Коммунизм строится и в такой сложной сфере человеческой жизни, как морально-этическая сфера. И, на мой взгляд, чем быстрее наше общество будет двигаться к своей главной цели, тем острее и значительнее будут становиться вопросы морально-этического характера.

– Вы опытный пропагандист, Марина Матвеевна. Я не подозревал в вас этого таланта, – недобро усмехнулся Великанов, а Водомеров опять исподлобья бросил на Марину короткий, как удар, взгляд.

Будь кто-нибудь другой на месте Марины, это едкое замечание профессора могло бы вызвать вспышку негодования или даже поток оскорбительных слов. Но душа Марины была защищена от подобных колючек той бескорыстной доброжелательностью к людям, той терпеливостью к скверным качествам их характеров, которые бывают лишь у матерёй, когда они, не раздражаясь, не переставая любить, преодолевают капризы своих детей и наконец исправляют их.

В ответ на слова Великанова Марина засмеялась тихим, кротким смехом, будто профессор сказал ей не колкость, а какую-то весёлую банальность, и звонким чистым голосом, который чист и звонок был потому, что он был искренен, ответила:

– Вот уж спасибо вам, Захар Николаевич! Вы единственный признали меня политиком. А то ведь я в своём семействе, среди братьев, как белая ворона: беспартийная, неактивная, и всегда диалектика давалась мне с большим трудом.

Тихий и добрый смех Марины и в особенности её слова, сказанные с откровенностью человека, который не боится признать свою слабость или недостаток, не боится потому, что ему не нужно рисоваться или позировать – он и без этого богат душой, задели и Великанова и Водомерова. И профессор и директор не обладали таким щедрым простодушием, и оно не только удивило их, но и покорило. Великанов сконфузился за свой тон, принялся ожесточённо причёсывать пышные баки расчёской, отделанной серебряным ободком. Водомеров поднял голову, и полное мясистое лицо его вдруг похорошело.

– А уж насчёт беспартийности вы не говорите, Марина Матвеевна. Никто не верит. Вам давно пора в партию, – с улыбкой сказал он, и Марина только сейчас заметила, что улыбка очень красит его, смягчает жёстковатое выражение лица.

– Как диссертацию, Илья Петрович, защищу, тогда подумаю. Нельзя идти в партию с неоконченным делом.

– Ну, быть по сему, – совсем уже весело сказал Водомеров.

Великанов молчал, он глухо и деланно покашливал, но Марина знала, что и он недоволен своим поведением, рад заговорить с ней другим тоном и не делает этого лишь потому, что не может преодолеть своего упрямства.

– И что же, Марина Матвеевна, с Бенедиктиным навсегда? – наконец спросил Великанов.

– Да, Захар Николаевич, навсегда, – твёрдо ответила Марина.

– А Григорий Владимирович был у меня утром, – помолчав, сказал Великанов.

– И у меня был, – вставил Водомеров.

– Потрясён… Придавлен и… рассчитывает на ваше благоразумие, – продолжал Великанов.

– Это его любимое словечко: благоразумие, – усмехнулась Марина.

– Я убеждён, что благоразумие не покинет Марину Матвеевну. Так ведь? – серьёзно спросил Водомеров.

– Конечно, Илья Петрович, – согласилась Марина. – Впрочем, я не знаю, что вы понимаете под благоразумием, – добавила она.

– Ах, Марина Матвеевна, – вдруг по-бабьи всплеснул руками Водомеров, и это выглядело так смешно, что она не сдержала улыбки. – Я буду откровенен с вами. По долгу руководителей нам приходится заботиться о многом: и о благоразумии сотрудников, и о выполнении плана научных работ, и о добром имени нашего учреждения…

Водомеров замялся, помолчал и, вздохнув, продолжал:

– Скажу прямо: если вы не примиритесь с Бенедиктиным, пойдёт проработка нашего института по всем инстанциям – от райкома до обкома. А осенью прогремим мы по всем партийным конференциям. Упомянут нас по такому случаю и на районной конференции, и на городской, и на областной. Ведь Григорий Владимирович не рядовой, он член нашего парткома, заслуженный фронтовик, в его научной судьбе мы заинтересованы, как ни в чьей другой. Такие люди нужны нашему институту…

– Чтобы прийти на смену нам, старикам, – вставил Великанов.

– Безусловно. В конечном счёте будущее института в руках научной молодёжи. Бенедиктину пока не хватает научного багажа, он спешит приобрести его, в этом он видит свою главную задачу, – продолжал Водомеров.

– И если вы помогли ему в этом, то честь и вам, – опять вставил Великанов.

– Да, да, честь и хвала! – энергично подхватил Водомеров. – И поймите, что наш институт и без того много упрекают: он-де отстаёт от запросов жизни, от роста области, мало выдвигает крупных проблем, медленно воспитывает новые кадры… И вдруг ещё такой факт прямо-таки аморального характера… С нас же за такой факт шкуру снимут!

Последнюю фразу Водомеров закончил глухо, на самых низких нотах, и на мясистом лице его было страдание.

Но страдание это не вызвало у Марины сочувствия. Она впервые поняла то, чего раньше не замечала: Водомеров боится критики. Все его старания примирить её с мужем подсказаны желанием уберечь себя от новых хлопот и беспокойства. Что же касается Великанова, то он обворожен Бенедиктиным и до поры до времени не хочет думать о нём иначе, чем думает.

Марине так всё это стало ясно, что весь разговор показался ей бесцельным. «Упрашивают и уламывают меня, как строптивую невесту, – подумала Марина, ощущая острое чувство неприязни к Водомерову и Великанову. – Уехать надо, чтобы не видеть и не слышать их», – пронеслось у неё в голове.

– У нас в институте до сих пор, Марина Матвеевна, на бытовом фронте, так сказать, было всё в порядке… – помолчав, продолжал Водомеров.

Марина поняла, что директор способен говорить на эту тему ещё битый час. У неё не было никакого желания больше слушать его, и, прервав Водомерова, она сказала:

– Как я поступлю дальше, Илья Петрович, я, право, затрудняюсь предположить. Но было бы хорошо и для меня лично, и для коллектива института в целом, если бы вы и Захар Николаевич разрешили мне уехать в экспедицию. Там, вдали от города и института, я могла бы подумать не спеша и о себе и о других. – Марине было противно произносить фамилию Бенедиктина, и она избежала этого. – Думаю, что и вам спокойнее было бы, Илья Петрович! Живя тут в такое время, я на самом деле буду возбуждать у некоторых излишний и нездоровый интерес.

Марина хитрила. Но хитрила не потому, что боялась того, чего боялся Водомеров. Ей хотелось в экспедицию!

Водомеров оживился, приподнялся в кресле и взглянул на профессора. Марина догадалась, что директор согласен отпустить её. Это по каким-то соображениям его вполне устраивало, но вот Великанов… Старик не любит менять своих решений даже тогда, когда это целесообразно.

– Думаю, Илья Петрович и Захар Николаевич, что я могла бы находиться в экспедиции не всё время, а лишь в период разворота работы, – сказала Марина больше для Великанова.