Соль земли - Георгий Марков

Кабинеты и лаборатории биологического отдела размещались на четвёртом этаже. Часть помещения представляли собой обширные оранжереи под стеклянной крышей, в них всегда было светло и солнечно. От цветов, свежей зелени небольших деревьев и земли на четвёртом этаже устойчиво держался запах леса и полей. Тут даже зимой, в декабрьские морозы, можно было наслаждаться ароматом цветов и трав.

Марина любила четвёртый этаж, любила так, как люди любят свой родной уголок, где они родились, встали на ноги и прожили в радостях и печалях долгие годы. Всё, всё здесь, начиная от микроскопов и длинных ящиков с образцами почвы и кончая шарообразными медными ручками на массивных дверях комнат, было дорого и близко Марине.

Институт развёртывался не только на её глазах, но и при её ближайшем участии. Марина любила четвёртый этаж ещё и потому, что стоило ей появиться тут, как тотчас же от строгой тишины, царившей на этаже, от белизны прочных каменных стен, от яркого, насыщенного солнцем света, вливавшегося в широкие окна, у неё непроизвольно возникало состояние особого расположения к работе.

И сейчас, проходя по длинному коридору к своему кабинету, Марина с волнением подумала о работе.

Вход в кабинет Марины был через зал, в котором работали лаборанты. Григорий как-то по этому поводу пошловато сострил: «Твои лаборанты каждого входящего осматривают, как телохранители. Я доволен. Сюда не пройдёт незамеченным ни один твой поклонник».

Лаборанты были уже на месте. По внутреннему распорядку института, они являлись на работу на час раньше руководителей отделов и секторов. Марина поздоровалась и хотела пройти к себе.

– Марина Матвеевна, вам срочный пакет, – сказала русоволосая девушка, сидевшая за продолговатым столом, заставленным микроскопами, весами и стеклянными пробирками.

Подходя к столу за пакетом, Марина подумала: «От Григория. Прощения просит». Но девушка подала Марине не письмо, а именно пакет. В плотном большом конверте из толстой бумаги лежала, по-видимому, какая-то книга или рукопись. Марина бросила взгляд на адрес, написанный размашистым почерком, но почерк был незнаком. «От кого же это?» – подумала она, перечитывая своё имя, начертанное на конверте, и задерживая глаза на слове «лично», заключённом в жирные скобки.

– Анечка, скажите, кто это доставил? – спросила Марина, останавливаясь у двери своего кабинета.

– Пакет передали, Марина Матвеевна, из комендатуры. Принесла какая-то женщина около восьми утра, – ответила девушка, которую Марина ласково назвала Анечкой.

Озадаченная Марина торопливо открыла кабинет и захлопнула дверь. Её так занимало содержание пакета, что, не сняв шляпы и лёгкого пальто, она подошла к столу, села в кресло и быстро концом ручки вскрыла конверт.

Из конверта она вытащила последний том «Учёных записок», в котором была напечатана злополучная статья Григория. «Неужели у него хватило совести прислать мне на память?» Марина быстро открыла обложку «Учёных записок» и прочитала написанное его рукой посвящение Софье Великановой.

Посвящение было выспренним и неумным, но тон его был совершенно определённым: так можно писать человеку, с которым либо установились, либо возникают интимные отношения.

Марине показалось, что она летит в бездну с какой-то невообразимой высоты и вот-вот её сердце не выдержит скорости этого падения. «Неужели?.. Неужели я ошиблась и ещё в одном человеке?» – сдерживая свои чувства, спрашивала себя Марина.

Взглянув на конверт, Марина увидела, что она не всё вытащила из него. Дрожащей рукой она извлекла из конверта лист голубой бумаги и, не прочитав ещё ни одного слова, только взглянув на бегущую вязь из синих чернил, поняла, что письмо было от Софьи.

«Родная моя Марина Матвеевна! Я не знаю, что вы в эту минуту подумаете обо мне, – это ваше дело, но не написать вам не могу. Я собиралась вчера ещё сказать вам всё это, и оттого, что не сделала этого, мне ужасно стыдно, стыдно до слёз. Я решила прибегнуть к бумаге, возможно, из-за малодушия, но иначе поступить не могу. Я посылаю вам подаренный мне Г.В. том «Учёных записок». Дарственная надпись поразит вас. Верьте мне, как самой себе: ничем, абсолютно ничем я не давала ему повода делать такую надпись.

И ещё одно я вам не сказала прежде, хотя по долгу нашей дружбы была обязана это сделать. Нынче весной Г.В. пригласил меня на вечеринку (вернее, попойку), устроенную его друзьями, сказав, что там будете и вы. Когда же вас не оказалось, он объяснил это вашей занятостью на лекции в каком-то рабочем клубе. Я сбежала с вечеринки в самом её начале. Это было в тот вечер, когда вы ждали меня у нас в саду с письмом от Алексея.

Я сообщаю вам всё это по двум причинам: во-первых, потому, что хочу, чтобы вы знали о нём всю правду; во-вторых, потому, что хочу, чтоб в моей душе не оставалось ничего-ничего для вас не известного.

Простите меня великодушно, если я вам сделала больно, и знайте, что я со вчерашнего дня уважаю и люблю вас ещё больше, чем раньше.

Преданная вам С. Вл.»

Первое ощущение, которое испытала Марина, прочитав письмо, было ощущение стыда. Как у неё могла шевельнуться мысль относительно нечестности Софьи? Это чувство было таким острым, что боль от новой раны, нанесённой Григорием, как-то сразу погасла, как гаснет вспыхнувший, но не успевший разгореться костёр. Марине захотелось сейчас же, не откладывая ни на одну минуту, сказать Софье, что она верит ей и ценит её дружеское участие. Она быстро набрала номер телефона Софьи, и, когда та, почувствовав, кто звонит, робко назвала себя, Марина, горячо дыша, сказала:

– Соня, вы благородный, хороший человек. Спасибо вам! Вы настоящий друг. Ещё раз спасибо вам!..

Софья крикнула в трубку что-то радостное, но внятно ответить ничего не смогла. Марина подождала несколько секунд и положила трубку.

– Что же делать дальше? – вслух произнесла Марина и с усмешкой подумала: «А дальше надо снять шляпу и пальто». Она подошла к вешалке, стоявшей в углу её кабинета, и не спеша, чтобы не рассыпались волосы, стала снимать шляпу.

«Не думаешь ли ты и теперь откладывать своё посещение директора на следующий день? Может быть, тебе всё ещё что-нибудь не ясно?» – спросила она себя мысленно, подошла к телефону и попросила телефонистку соединить с секретарём директора.

– Наталья Константиновна, добрый день!.. Скажите, пожалуйста, Илья Петрович у себя? – спросила Марина.

Наталья Константиновна, пожилая добродушная женщина, любила Марину, как и все служащие института, за её мягкосердечие и внимание к рядовым работникам и охотно сообщила, что директор у себя уже около часу, что недавно к нему в кабинет прошёл профессор Захар Николаевич Великанов и что оба они в чудесном настроении, так как, дважды побывав с бумагами в кабинете, она видела их смеющимися и необыкновенно весёлыми. «Ах, хорошо бы захватить их вместе! Можно сразу поговорить и о Григории и решить вопрос с поездкой в экспедицию», – подумала Марина.

Недавно было решено взамен отдельных экспедиций послать в Улуюлье одну комплексную, и Марина считала своим долгом принять в ней участие.

– Вы не могли бы узнать, Наталья Константиновна, можно мне сейчас зайти к Водомерову? Мне очень нужно повидать и его и Захара Николаевича, – сказала Марина.

Секретарь с готовностью согласилась сходить к директору и передать ему просьбу Марины. Марина ждала её возвращения, не кладя трубки.

– Приходите, Марина Матвеевна. Они ждут вас, – послышался голос секретаря.

Спускаясь по широкой лестнице, Марина думала, как ей лучше начать разговор с руководителями института. «Противно начинать с Григория, – размышляла она. – Сперва поговорю об экспедиции, а уж потом об остальном».

Марина довольно часто бывала и у директора и у профессора Великанова, и посещение их кабинетов было для неё делом обычным. Но сейчас она волновалась. Желая успокоиться и собрать мысли, которые вдруг стали расплываться, она шла по гранитным ступеням осторожно, не торопясь, и, глядя на неё со стороны, можно было подумать, что она идёт так потому, что боится поскользнуться и упасть.

3

Кабинет директора института представлял собой продолговатую комнату, но без того обилия света и солнца, которое было на четвёртом этаже. Света и солнца было мало здесь не из-за недостатка окон, а потому, что все они наполовину были закрыты двойными портьерами из белого шёлкового полотна и тёмно-шоколадной узорчатой тяжёлой ткани. Марину всегда раздражало, когда люди неразумно ограничивали доступ воздуха и света. Однажды она посоветовала директору раздвигать портьеры до конца карнизов, но Водомеров сказал, что у него часто болит голова и яркий свет ему мешает. Тут же он добавил, что любит электрический свет под абажуром, который успокаивает его и сосредоточивает внимание. С тех пор Марина, бывая в этом кабинете, всякий раз с трудом удерживалась от желания подойти к окнам и раздвинуть портьеры.