Рай под колпаком - Виталий Забирко

Одевшись, я спустился в холл отнюдь не в радужном настроении. Несмотря на открытые двери, в холле было накурено так, что дым сизым облаком висел в воздухе. Хоть топор вешай. Валентин Сергеевич сидел на диване, сумрачно смотрел телевизор и курил как паровоз, одну сигарету за другой, На столике стояла начатая бутылка коньяку, пустая рюмка и большая пепельница, полная окурков. Лицо у писателя было хмурым, осунувшимся, обычно опрятная борода всклокочена.

— Доброе утро, — сказал я.

— Что? — Бескровный вздрогнул, будто его разбудили посреди тревожного сна. — Ах, это вы… Здравствуйте, Артем. Кому утро доброе, а кому… — Он махнул рукой.

— Меньше пить надо, тогда похмелье не такое тяжелое.

— При чем здесь пить? Я всю ночь на ногах и почти не пил. Рюмку только.

— Я и вижу… Из этой бутылки. Давайте окна открою, а то накурили, дышать нечем.

— Открывайте, — равнодушно пожал плечами Бескровный. — Похмелье у меня не от спиртного, а от новостей. Вы смотрели вчера телевизор?

— Смотрел, — сказал я, распахивая окна. Сквозняк в мгновение ока вымел клубы табачного дыма. — В очередной раз имел сомнительное удовольствие созерцать полную беспомощность российского правительства.

— При чем туг российское… — начал Валентин Сергеевич и, запнувшись, недоуменно посмотрел на меня.

Я ответил ему таким же взглядом.

— Так вы ничего не знаете… — протянул он. — Правильно, я ведь смотрел прямые репортажи с места событий…

— Каких еще событий? Неужели купол пытаются атаковать вооруженные силы?

— Да, — очень серьёзно сказал он, и губы у него задрожали. — И все из-за того, что за последние сутки на Земле появилось около двадцати таких куполов, как наш. Четыре в Европе, одиннадцать в Азии, два в Африке, три в Соединенных Штатах Америки… В Южной Америке уж и не помню сколько. Все купола образуются вокруг населенных пунктов с электростанциями, как здесь у нас.

— Вот, значит, как… — Я опустился на стул. — Значит, это не единичный эксперимент, а полномасштабное вторжение…

— Три часа назад состоялось экстренное заседание Совета Безопасности ООН.

— И что там решили?

— Версия о нашествии признана самой правдоподобной, но, пока нет аргументированных фактов, принято решение воздержаться от военных акций и ограничиться наблюдением.

— Ну, понятно… — Я был воплощением сарказма. — Чем Совет Безопасности ООН лучше российского правительства? Тактика затяжек и проволочек всегда была ярчайшим показателем деятельности как одних, так и других.

— Слушайте, Артем, — взорвался Валентин Сергеевич, — вы мне надоели со своими узколобыми политическими сентенциями! Вам бы все ядерными ракетами бомбить, как американцам!

— Что?! — обомлел я. — Американцы…

— Да, американцы! — выпалил он. — Плевать они хотели на решение Совета Безопасности! Они оставили за собой право нанести превентивный ядерный удар по одному из куполов. Причем фарисеи выбрали купол не на своей территории, а на территории Ирана! И напрасно вы надеетесь на мягкотелость командования российских вооруженных сил. Наше командование ничем не лучше американского. Сегодня утром я наблюдал, как на куполе, на высоте около километра, рвутся снаряды. Купол выдерживает, но вы представляете, что будет, если по нему ударят баллистической ракетой с ядерной боеголовкой?! И это непременно произойдет сегодня, завтра, через неделю, но НЕПРЕМЕННО, потому что уже сейчас силовым структурам ясно — обыкновенные снаряды купол не пробивают!

Я внимательно посмотрел на Бескровного. Он сидел серый, мрачный, не выспавшийся, левая рука с зажженной сигаретой мелко дрожала.

— Боитесь? — спросил я.

— Да, — ответил он. — А вы?

— Тоже боюсь. Но не за себя. С теми, кто под куполом, ничего не случится. Это будет конец человечеству. После первых ядерных ударов, которые не принесут ощутимых результатов, последует массированная ядерная атака, и все, кто вне куполов, будут обречены. А те, кто останется в куполах, — это уже другое человечество, если его так можно назвать.

— Откуда у вас сведения, что купол выдержит ядерный удар? — Бескровный недоверчиво сверлил меня взглядом.

— Пока вы вчера, будучи пьяным, храпели на диване, здесь побывал Ремишевский. Помните, я вам о нем рассказывал? По его словам, куполу не страшна ядерная атака и, как я думаю, ядерная зима при его высоте около пятидесяти километров.

— М-да… — неопределенно протянул Бескровный, глубоко затянулся сигаретой, обжег пальцы и загасил окурок в пепельнице. — Значит, такие дела…

Он посидел немного в задумчивости и вдруг участливо спросил:

— Послушайте, Артем, вы завтракать хотите? Я передернул плечами. Ничего мне не хотелось.

— А я хочу, — сказал он. — Сейчас на двоих приготовлю, вы не против?

— Делайте что угодно.

Он встал, выключил телевизор и вышел на кухню, а я остался сидеть, бездумно уставившись в погасший экран.

«Значит, такие дела…» — крутились в голове слова Бескровного. Привычный мир рушился в одночасье. Нельзя сказать, что он мне нравился, но я в нем родился; жил и не чувствовал отторжения, как в этом розовом раю. Слово «родина» для меня всегда было пустым звуком (из-за чего, в частности, и был отчислен из спецшколы, не пройдя тест на толерантность к коллегам), но сейчас, осознавая, что старый мир человечества кардинально меняется, я почувствовал, как щемит сердце. Не помню, кто сказал: «Где тепло — там й родина», но раньше я этого тепла не ощущал. Однако сейчас мне было холодно. Настолько холодно, что бил озноб.

В этот раз Валентин Сергеевич не роскошествовал, а приготовил легкий завтрак — гренки с сыром, овощной салат, кофе. Кофе был очень горячим, и я, взяв ледяными руками чашку, прихлебывая и обжигаясь, выпил до дна. Кофе ли, а может быть, то, что он был горячим, подействовало, и ледяная пустота в душе отступила.

— По рюмочке? — предложил Бескровный, участливо заглядывал мне в глаза.

— Давайте…

Мы выпили, и общепризнанное лекарство от душевных мук окончательно отодвинуло дискомфорт в душе на задворки сознания. Но больше я пить не стал.

— Не думал, — признался Бескровный, старательно отводя взгляд в сторону, — что боюсь смерти. После похорон жены относился к этому философски — чему быть, того не миновать. Но одно дело — наблюдать за смертью со стороны, и совсем другое — прочувствовать на собственной шкуре. Много, ох много в нас от животного…

Я покачал головой.

— Вы забыли сентенции Сэра Лиса. Животное не воспринимает время, жизнь и смерть, хотя и постоянно с ними сталкивается.