Мадам - Антоний Либера

Да, я на ее поверхности. Передо мной ландшафт — разнообразие красок, форм, света и тени. Однако означает ли это проникновение в суть того, что я вижу? Или, иначе говоря: то, что я вижу, — истинное знание, знание в конечной инстанции? Ведь видимая оболочка вещей — это лишь образ, одна из многих форм или масок реальности, под которыми скрываются другие, возможно, до бесконечности. Лазурь небес, оттенки воды, громады гор, зелень лесов — все становится совершенно иным под увеличительным стеклом, и иным — под микроскопом, и совсем, совсем иным — в мире элементарных частиц. Где заканчиваются возможности зрительного восприятия? Где границы познания?

Мадам было около тридцати двух лет. Я даже точно подсчитан: одиннадцать тысяч шестьсот тринадцать дней. Шестнадцать миллионов минут. Миллиард с чем-то секунд. Если половину этой цифры отнять на сон, а еще, скажем, сто миллионов на раннее детство, то период ее сознательной жизни составит примерно четыреста миллионов секунд, или семь миллионов минут. Сколько из них совпало с вектором моей жизни, прошло, так сказать, на моих глазах? Какой процент от целого? Три сотых? Четыре сотых? И за этот краткий миг я мог лишь мельком взглянуть на внешний облик, на поверхность — того, что в философии именуется сутью. Доступ вовнутрь, к вещи в себе оказался для меня невозможен. А ведь каждая из минут была чем-то заполнена. Что я обо всем этом знал? Ничего, абсолютно ничего. А что уж тут говорить о времени, проведенном ею за пределами школы, вне моего, так сказать, присутствия…

Я начал размышлять об этом, — об отдельных моментах ее жизни: важных, менее важных, обычных. Главный вокзал в Варшаве, вечер, спальный вагон, Константы на перроне. Она видит его из окна купе… Купе или коридора? Помнит она эту сцену? Знает хотя бы, что такое случилось в ее жизни? Понимает, насколько неоднозначны были чувства Константы к ее матери? Франция: дом, школа, уроки, учителя, школьные друзья. Медленно текущее время — утро, день, первая бессонная ночь. Каникулы: поход в Альпы? Атлантическое побережье? Средиземное море? Часы одиночества. Мечты. Созревание. Открытие собственного тела. Наконец, та автокатастрофа. Смерть матери. День похорон. Анализ жизни отца, той авантюры в Испании, которая его, в конце концов, и погубила. Что она тогда поняла? Что теперь понимает? Почему она отсутствовала на том торжественном заседании? Кем для нее был тот человек, с которым она хотела оформить брак? Как складывались ее отношения с Ежиком? Что между ними было?

Громоздящиеся друг на друга вопросы внезапно заставили меня осознать, что добытые мною сведения не принесли мне того удовлетворения, которого я ждал. Вместо приятного возбуждения, самодовольства и предвкушения словесного поединка, они привели меня в смятение на грани нервного срыва. Чем больше я знал, тем еще больше хотел узнать; в то же время осознание, что этому «альпийскому цветку» — гордому, непокорному и «победительному» — судьба не раз наносила жестокие раны и на нем отпечаток трагедии, окрашивало легкомысленную, хотя и мучительную тоску оттенком серьезности, и это, как ни парадоксально, усиливало жестокую пытку.

Пока она являла собой Снежную Королеву, гордую и прекрасную, холодную и недоступную, мечты, с ней связанные, отличались хищной, агрессивной окраской, тягой к насилию. Хотелось ее «раздеть», вывести из равновесия, подловить на слабости — проверить, короче говоря, есть ли у нее другое лицо, и если есть, то какое. Но с того момента, когда история ее жизни на моих глазах низвергла ее с Олимпа и сослала на землю, уготовив к тому же судьбу странную и трагическую, изменился также характер эмоций, которые она возбуждала. Место темных страстей, диких и извращенных, заняли робость и немое восхищение, подкрепленное уважением и искренним сочувствием. Это и превратилось в адскую муку. Потому что пропала всякая надежда хоть на какой-то ремедиум[117]. Когда на кон были поставлены только навязчивое возбуждение, неудовлетворенные амбиции, ощущение униженности и второсортности, все это еще удалось бы так или иначе уладить, по крайней мере имелся шанс получить какое-то удовлетворение — хотя бы в форме продолжения следственного эксперимента и сбора дополнительных сведений, чтобы в дальнейшем втянуть ее в свою игру, обратить на себя внимание, вывести ее из равновесия, смутить. А теперь очарование ею с довеском уважения и жалости полностью связывало руки. И что поделать с этой комбинацией чувств? Как с ними справиться, чем утешиться? Словами, осадой словом? Интригой с использованием намеков, двусмысленностями с целью вогнать в краску? Попытаться дать ей понять, что «все» о ней знаю? Теперь, в сложившейся ситуации, все это не имело смысла. Кроме того, я обещал Константы молчать. Дал честное слово. Рука еще помнила его железное пожатие.

Что делать? Что дальше предпринять? Как справиться с этой ситуацией? Чтобы, с одной стороны, не обмануть ничьего доверия, никого не подвести, а с другой… чтобы, однако… чтобы и мне кое-что перепало. По крайней мере, ослабило мучительную, позорную пытку.

К сожалению, ничего путного мне в голову не приходило. Сон тоже в голову не шел, гонимый лихорадкой разбуженного воображения. Я чувствовал, что вот-вот окажусь в западне. Оставалось протянуть руку и включить свет. Через минуту, сняв книгу с полки, я начал — лежа на боку — читать «Победу» Конрада.

Разбудил меня голос матери:

— Уже двадцать минут восьмого. Хочешь в школу опоздать?

Возвращение в мир реальности стоило мне больших усилий.

— Встаю-встаю, — пробормотал я.

— Что с тобой? Плохо себя чувствуешь? — обеспокоенно, хотя и строго спросила мать. — Почему свет горит?

Я открыл глаза и вновь закрыл, ослепленный резким светом. «Когда я заснул?»

— Зачитался… — сонным голосом ответил я. — Видно, так и заснул над книгой. — И добавил, медленно приподнимаясь в постели: — Чувствую себя прекрасно.

— Тогда советую тебе поспешить, — с иронией растягивая слова в темп моих движений, произнесла она и исчезла за дверью.

Мои глаза, притерпевшись наконец к свету, остановились на раскрытом, лежащем обложкой вверх на полу рядом с кроватью романе Джозефа Конрада. Я лениво нагнулся за книгой и повернул ее к лицу на открытой странице.

«Я поплыву по течению» — так звучала первая фраза, на которую упал мой взгляд. И такова была выделенная в абзац и помеченная тире формулировка позиции Гейста. Я нашел в тексте предыдущий абзац. Там говорилось что-то об осмотрительности как деструктивном подходе, способном посеять в душе глубокое недоверие к жизни. «Предусмотрительные люди мир не построят», — выражал свое мнение рассказчик. Дела, особенно великие, рождаются инстинктивно, «в благословенной тьме», а не по холодному расчету.

Я оделся, собрался и ушел, не позавтракав.

Французский в понедельник значился по расписанию четвертым уроком. После большой перемены. В десять пятьдесят пять.

До этого времени я мысленно прошел долгий путь.

Сначала, казалось, мне удалось избавиться от забот и проблем. Эх, да что там! Нашел из-за чего переживать! — Ну, узнал я о ней много всякого… Ну, вынужден тихо сидеть… Ну, руки у меня связаны… — Конечно, ситуация сложная, но ведь не безвыходная. Всегда можно разыграть другую карту. Симона де Бовуар. Пожалуйста, вот и она пригодилась! Может быть, даже и к лучшему. Особенно когда в рукаве спрятан козырь в виде аргументов и оценок Ежика… С этой стороны постучаться! Такой ключик попробовать! Если ловко открыть эту дверь, то, возможно, ничего иного и не потребуется. Ведь за ней скрывается все, с моей точки зрения, наиболее важное. Литературный вкус. Характер. Жизненные идеалы. Сфера чувств. Интеллект. Политические взгляды. Искусно начатая и направленная в нужное русло беседа о писанине де Бовуар станет беспроигрышным тестом. Какое бы мнение по этой теме ни высказывалось, особенно в форме ответа на специально подготовленные вопросы, оно не сможет оставаться нейтральным — будет о чем-то свидетельствовать, приоткроет закоулки души. Не удастся рассуждать на эту тему и ничего не сказать о себе.

Однако с течением времени мой оптимизм и вера в успешный исход дела начали постепенно ослабевать. Литературный диспут как способ познания души другого человека и как суррогат сближения — звучит обещающе и даже красиво, но что, в сущности, означает! Во-первых, какую подготовительную работу придется проделать, чтобы из этого что-то получилось! Нужно вновь прочесть все эти повестушки и нудные мемуары… Мало — прочесть. Изучить! Наизусть выучить, чтобы свободно владеть материалом. Кошмар, геенна огненная! Ну и, кроме того (точнее, прежде всего), обдумать сам «коллоквиум», то есть стратегию подачи реплик и вопросов и направления беседы с целью незаметной подготовки ее к серьезным confessions. Головоломная задача. Выше моих возможностей. — Но если даже предположить, что я сумею с ней справиться, как такая беседа вообще может состояться? В результате чего и где? На уроке? В кабинете? Фантазии отрубленной головы! Самые невинные и благие намерения уничтожались уже в зародыше и заканчивались ничем!